Кража в особо крупных чувствах

Поразительно, но в доме, где хранятся альбомы с офортами девятнадцатого века, а в сейфе припрятаны иконы веков еще боле древних, нашлись кое-какие инструменты и даже силиконовая смазка для замков. В общем, Петр отверткой подрегулировал дверные петли на старом, но добротном шкафе, смазал их, а потом Эля охнула по поводу пыли на сервизе, и вот…

И вот они перемывают бесконечный темно-синий с золотом столовый сервиз. Эля рассказывает про сервиз, употребляя смешное слово «парцелиновый», а когда Петру надоедает лекция, он брызгает в Элину водой. И ему не доставляет ни малейшего дискомфорта тот факт, что он находится в квартире, где Эля жила с другим мужчиной, и сервиз, который они моют, когда-то принадлежал этому мужчине. Покойный профессор Конищев для Петра теперь считался дядей Эли. Поэтому у них и фамилии одинаковые. И надо непременно найти того, кто лишил этого дядю жизни – ведь Элина была к нему так привязана. Но это потом. Все потом, кроме такого вкусного здесь и сейчас с ней.

Мытье сервиза отняло два часа времени, а потом Петра привлекли к нарезке салата, и был обед, а после – послеобеденный – нет, не секс. Просто уютные обнимашки, которые бы перешли в секс, если бы вероломная Элина не гладила его по голове так, что Петра просто вырубило.

А вечером Эля потащила его в кино. В кино! Петр в кино не был со студенческих времен, да и то, ходил туда обычно не с целью кинопросмотра, а с совершенно другими. А тут они пошли в кино смотреть кино! Интересный, между прочим, оказался фильм. Правда, к детективной составляющей кино у Петра были вопросы, но он благоразумно промолчал. По крайней мере, во время просмотра. А вот после фильма Эля предложила посидеть в кафе – в ее любимом, сказала она.

Так Петр в первый раз в жизни оказался в ресторане паназиатской кухни, которой всю жизнь избегал. Ну, если у твоего отца сеть ресторанов, специализирующихся на русской кухне, пищевые привычки вырабатываются как-то сами собой другие, сильно отличные от азиатских.

– Ты же говорил, что любишь острое, – прищурилась на него Эля.

В общем, взяла его на «слабо». Потом смеялась над ним, когда Петр пытался продышаться после «средне-острого» супчика, и сердобольно подливала в стакан водички из предусмотрительно принесенного официантом кувшина с водой. А потом они обсуждали фильм, смеялись, пили зеленый чай.

А вечером был секс – горячий, страстный. Эля потом ему смущенно прошептала, что после средне-острого супчика у Петра был особенно горячий язык. Ну, ей так показалось. Да и ему она вся казалась невероятно горячей и очень-очень страстной.

Наверное, и в самом деле в паназиатской кухне дело. Надо будет туда еще раз сходить.

А в воскресенье они ездили гулять в парк, воспользовавшись хорошей погодой. А потом Петр, оценив, какой урон съестным припасам он нанес, затащил Элю в гипермаркет за продуктами и там набрал столько, что в машине все заднее сидение пакетами завалили.

И уже под вечер, ставя на завтра будильник на несусветную рань, чтобы успеть заехать перед службой домой и переодеться, Петр думал о том, что следующие выходные надо спланировать тщательнее. И таки привезти к Эле какой-нибудь запасной одежды и белья. Ну и бритву тоже, наверное.

***

– Ты приедешь ко мне сегодня?

Они провели вместе уже двое выходных подряд. И им обоим – и Петру, и Эле, это ужасно понравилось. Но в будние дни они не встречались. У Петра часто задержки на работе, Эля пропадает днями в мастерской, у нее какой-то срочный проект. Поэтому такой звонок в понедельник Петра насторожил. Как и ее голос – слишком ровный. Без эмоций. Для Эли это вообще не характерно.

– Если надо – приеду. Что-то случилось?

– Ну… – она вдруг закашлялась.

– Поварницын объявился?

– Нет, – ее ответ прозвучал неожиданно резко. – Просто мне нужно с тобой поговорить. И не по телефону.

– Понял. Приеду.

Петр не сразу смог переключиться с этого короткого телефонного разговора на работу. Что у Эли случилось? Что-то явно случилось, он это по голосу почувствовал. Если это не Поварницын, то что? Или кто? Версий не было. Поначалу не было. А потом неожиданная мысль огорошила его так, что Петр сначала замер, а потом подскочил, подошел к окну – и замер уже там, засунув руки в карманы штанов и глядя за окно. Только ни хрена он там, за окном, не видел.

А если… если Эля беременна? И именно об этом хочет с ним поговорить? Именно поэтому ее голос звучал так скованно? Петр не понимал, как именно и почему такое предположение у него появилось, но оно имело под собой основания! Потому что самый первый раз, когда он эмпирическим путем выяснил, что Эля был уникального сорта вдовой – вот тот первый раз у них был без защиты. Потому что в тот раз Петр не планировал секс, он вообще на службе был! А Эля… Эля не подумала. Впрочем, подумать-то должен был он, хотя бы о прерванном – потому что опытнее. И потому что мужчина. А он не подумал.

Зато теперь ему представилась такая возможность. Думай, Петр Тихонович, думай. Пока голова не треснет.

Эля беременна. Эля беременна. Эля беременна. Он долго крутил эту мысль так и эдак, просто повторяя эту фразу, пока, наконец, в голове не появилось хоть что-то, отличное от этой фразы. Да, это возможно. И что дальше?

А дальше все складывалось как-то просто, но по заковыристой спирали. Первая мысль почему-то: «Вот родители обрадуются». А потом замелькали картинки: совместные завтраки, утро, когда он просыпается, а на его груди женская ладонь, пухлощекий младенец, про которого Петр совершенно не понимал, кто он – мальчик или девочка, и почему-то рыжий кот. Но самое поразительное было то, что во всей этой пестрой круговерти не было ни паники, ни неприятия. Немного свербело где-то, что жизнь его круто при этом изменится. Но эти перемены воспринимались как нечто неизбежное. Ну, как окончание школы или университета – все, данный этап жизни закончился, теперь ты не школьник или не студент. Нравится тебе это или не нравится – так устроена жизнь. Давай, шагай в новый ее этап.

Петр тряхнул головой. По всему так выходило, что он к этому этапу жизни… готов? Он еще раз тряхнул головой и в попытке вразумления или отрезвления собственной персоны попытался представить себя с младенцем на руках. Фантазия всегда была у Петра слабым местом, и представить не получилось. Зато получилось представить Элю с животом – так отчетливо, что Петр вздрогнул и в третий раз тряхнул головой. Именно на этом месте его размышления прервал Кораблев.

– Петр Тихонович, Макаров завтра обещал сдаться!

– Это хорошо, – Петр медленно вернулся на свое место.

– А зачем это вы такой задумчивый? – жизнерадостно отозвался Арсений. – Новые данные какие появились?

Петр так же медленно кивнул.

– А расскажите!

Петр посмотрел на помощника, словно видел в первый раз.

– Чуть позже. Мне надо все… перепроверить.

***

– Что случилось?

Эля не торопилась с ответом, а Петр сканировал ее внешний вид. Взволнована. Кажется, не плакала. Но определённо взволнована. Что же случилось?!

– Петя… – она судорожно вздохнула. – Мне позвонили… сказали... бывшие коллеги Валентина Самуиловича были на кладбище и сказали… что его могилу вскрывали. И что это сделано было… вами.

Петр не сдержал шумного вздоха. Эксгумация. Твою мать, Эля всего лишь узнала об эксгумации. Господи, а он уже такого надумать успел!

– Ну да. Нами.

– Зачем?! – выкрикнула Эля. – Зачем вскрывать… раскапывать… беспокоить место, где… где покоится тело… Зачем?! Это же вандализм!

Она уткнулась лицом в ладони и зарыдала.