Кремль 2222. Север

И провалился в темноту.

* * *

— Айгуль, он будет жить?

— Не уверена.

— Когда ты таким голосом говоришь «не уверена», обычно человек умирает.

— Когда я говорю таким голосом, умирает тот, кого я хочу убить. Этот парень спас твои усы вместе с головой, и я не имею ничего против того, чтобы он пожил еще немного.

— Ну, предположим, один-то свой ус я спас самостоятельно…

Голоса звучали глухо и издалека, мешая мне медленно тонуть в восхитительной, мягкой, непроглядно-черной бездне. Они, словно тонкая, но прочная сеть, тащили меня наверх, к нестерпимо яркому свету, от которого хотелось заслониться руками, которых у меня не было.

— Похоже, он приходит в себя.

— Ты думаешь? По-моему, труп выглядит более живым. А этот тип бледный как земляной червь, не жравший неделю.

— Ну, значит, очнется — покормим. По крайней мере сутки он еще точно протянет. Я сделала все, что могла, на остальное воля Вечного Синего неба.

— Давненько я не видел небо синим. Старики говорят, что со времен Последней войны оно постоянно хмурое, будто пелена дыма от погребального костра.

— Это все потому, что ты мужлан и не умеешь видеть чистоту за внешними проявлениями.

— Священный Клинок! У тебя на каждое слово найдется ответ!..

…Тонкая, деликатная сеть, тянущая меня вверх, превратилась в переплетение грубых канатов, режущих не только слух, но и кожу. Я попытался что-то сказать — и против воли застонал. Правую щеку резанула нешуточная боль, словно в нее кто-то воткнул небольшой топорик.

— Надо же, смотри, он реально приходит в себя!

Между размытым частоколом слипшихся ресниц я различил две тени, склонившиеся надо мной.

— Не шевелись, батыр, — прошелестел надо мной женский голос. — Тебе надо лежать. Твое лицо рассек отравленный клинок. Я очистила рану, но твоя кровь успела принять яд. Пока еще он не коснулся сердца, и думаю, что ты еще поживешь… некоторое время.

— Воды… — протолкнул я сквозь пересохшее горло. И почти немедленно несколько прохладных капель коснулись моих спекшихся губ.

— Тебе нельзя много пить. Густая кровь течет медленнее. Вода даст ей силу, и яд быстрее сделает свое черное дело.

Я стиснул зубы и усилием воли разодрал свинцовые веки. Зажмурился от света, резанувшего по глазам, но почти сразу открыл глаза снова.

Я лежал на чем-то деревянном, похоже, на старом столе. Мои пальцы, вновь обретшие чувствительность, ощущали шероховатую поверхность, изрядно побитую и порезанную. В огромные дыры, зияющие в потолке, лился скудный солнечный свет. Похоже, когда-то это был огромный заводской цех с высоченными стенами и толстыми стальными ребрами-балками, поддерживающими эти стены словно мощный скелет. Явные признаки советской постройки второй половины двадцатого столетия — грубо, мощно, функционально и, действительно, на века.

Рядом со столом стояли двое. Давешний светлоусый рубака и высокая девушка с лицом восточной красавицы. Миндалевидные глаза, упрямый рот с пухлыми губами, тонкий вздернутый носик со слегка вывернутыми наружу ноздрями, выдававшими ураганный темперамент, имеющий свойство мгновенно превращаться в ярость, сметающую все на своем пути. И для сметания этого «всего» у девушки имелся не только характер, но и все необходимые инструменты.

Из-за ее левого плеча торчала рукоять то ли меча, то ли сабли. Широкий пояс, перехвативший в талии накидку типа пончо, имел около двух десятков пришитых узких чехлов. В чехлы были вставлены стальные стрелки, напоминающие арбалетные болты дампов. То ли пулять ими из портативного арбалета, то ли руками метать — непонятно. Но ясно одно: к девушке с таким поясом, мечом и характером лучше подходить знакомиться осторожно, спереди и без резких движений.

Помимо вышеназванного пончо с лиственным рисунком и неглубоким вырезом на груди, на девушке была надета синяя свободная рубаха, рукава которой темнели свежими вишневыми пятнами. Перехватив мой взгляд, она кивнула:

— Щека начала нарывать, пришлось взрезать. Кровь плеснула словно из Ледяного гейзера.

Вероятно, она имела в виду какой-то местный природный сюрприз, имеющий свойство харкаться промороженными слюнями. Но мне сейчас было не до исследований прелестей постъядерного мира.

— Сколько?

— Что сколько? — не поняла она.

— Сколько… мне осталось?

Она переглянулась с усатым, который, скрестив руки на груди, стоял рядом.

— Думаю, сутки, — неуверенно протянула она.

— До вечера доживешь, воин, — твердо сказал усатый. — Это тебя боевой робот метательным диском приласкал?

— Он.

— Я так и подумал, — кивнул мечник. — Сегодня проснулся, слышу — у маркитантов канонада. Дай, думаю, гляну, что за дела? Ну и глянул, называется. Сам на шайку мутантов нарвался. Они как раз нас выслеживали, рассчитывали с рассветом прихватить.

— Лучше бы подождал немного да вместе со мной и Крюком пошел. Так нет. Его оставил меня спящую стеречь, а сам смылся смотреть на стрельбу у маркитантов. Как же, разведчик-пластун, любопытство впереди него бежит и за собой тянет.

— Работа такая, — невесело усмехнулся в усы разведчик. — Как говорится, нет худа без добра. Парень мне помог, мы ему немного. Звать-то тебя как?

— Снайпер.

— Ишь ты? — удивился пластун. — Имя, что ль, такое?

— Считай… что так.

— А я Дунай. Ведунью нашу Айгуль звать. Если же увидишь типа робота с крюком вместо руки — не пугайся, это наш. Его так Крюком и звать.

— Будем знакомы, — сквозь зубы процедил я, пытаясь встать. Мир перед глазами вроде больше не кружился и двоиться не собирался. А слабость такую, что, кажется, руку сдвинуть сил нет ни малейших, переживем. Ведь это только кажется…

— Ты куда, батыр? — качнулась вперед Айгуль.

— Пусть идет, — негромко проговорил разведчик. — Воину лёжа смерти ждать — хуже нет.

Я спустил ноги со своего жесткого ложа. Оказалось, что лежал я на столярном верстаке. Таких еще стояло здесь несколько в разной степени сохранности. Ломать их пробовали, но не у всех получилось. На моем даже мощные стальные тиски сохранились, правда, без рукоятки — наверно, кто-то себе все-таки выломал и приспособил вместо дубинки.

Чуть поодаль возвышался остов проржавевшего ленточнопильного станка, возле которого я заметил какое-то шевеление. Пригляделся — точно, тот самый инвалид с обрубком руки, перетянутым жгутом. Ноги раненого были связаны.

— А его… зачем? — поинтересовался я, имея в виду не «зачем связали», а «зачем оставили в живых». Спросил — и закашлялся, выплюнув на покрытый слоем пыли пол кровавый сгусток.

Дунай понял меня правильно.

— Трупоеда-то? Айгуль настояла, — пожал он плечами. — А подоспевший Крюк ее поддержал. Он, кстати, вас двоих сюда и припер на себе. Тебя-то понятно, а его зачем? Мерзкое племя. Разбойничает в этих местах и в основном падалью питается. Причем по барабану кого жрать — своих, чужих, мутантов, гниль всякую… Лишь бы мясо было. По мне, тоже лучше б добить, чтоб не мучился.

Несмотря на то что разведчик говорил очень негромко, раненый услышал.

— Нет! — заверещал он. — Не надо добить! Лучше давай уйти в Красный туман! Не надо добить!

Дунай поморщился.

— Вот так всегда. Как кого пожалеешь — так сразу начинаются советы, что делать, как жить, инструкции, пожелания…

— В Красный туман…

Айгуль прищурилась, словно вспоминая что-то.

— У кешайнов, воинов нашего племени, есть один боец, — проговорила она. — Говорят, когда он был еще совсем молодым, в одном из боев ему разрубили лицо от левого виска до мочки правого уха. Обычный гао-шайн умер бы немедленно, но наши воины живучи. Раненый долго не уходил в Край вечной войны, метался в бреду, боролся с кем-то невидимым. И тогда Верховный хайн решил нарушить запрет и отнести воина к границе Красного тумана. Что и было сделано.