Кремлевские призраки
Шрифт:
«Иуда, для чего ты пришел? – услышал я голос Того, за Чьей спиной стоял. – Целованием ли предаешь Сына Человеческого?»
В сей миг подошли вооруженные люди и возложили руки на Него, и взяли Его.
Что-то вздыбилось во мне. Выхватив меч, я ударил им стоявшего ближе всех человека, лезвие скользнуло по голове и отсекло ему правое ухо. Он вскрикнул от боли, схватился рукой за рану. Кровь обильно текла по пальцам. Я знал, кто он, этот человек – раб первосвященника. Имя его было Малх.
И тут Он повернулся ко мне. И я услышал: «Возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут. Или думаешь, что я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов? Как же сбудутся Писания, что так должно быть?»
И, коснувшись
Его тесно обступили, повели в сторону Иерусалима. Постояв немного в растерянности, я пошел следом, на некотором отдалении от Него. Так мы покинули Гефсиманский сад, миновали поток Кедрон, ту самую речушку, щекотавшую дно оврага, поднялись к постройкам, заполнили улицу. Дом, к которому пришла толпа, принадлежал первосвященнику Каиафе – я знал это. Там собрались книжники и старейшины.
Его ввели внутрь, в здание. Я не посмел идти туда, остался во дворе. Здесь было много рабов и служителей. Все переговаривались друг с другом, обсуждая происшедшее, голоса переплетались, образуя гул. Холод опустился на окрестности вместе с полной темнотой. Несколько рабов развели огонь. Я подошел к огню, стоял меж других и грелся.
«Каиафа спросил Назарянина об учениках Его и об учении Его, – рассказывал один, побывавший в доме. – Он отвечал, что всегда учил в синагоге и в храме, где всегда иудеи сходятся, и тайно не говорил ничего. Потом говорит: Что спрашиваешь меня? Спроси слышавших, что я говорил им; вот, они знают, что я говорил. Тогда Ахива, стоявший близко, ударил Назарянина по щеке, сказав: Так отвечаешь ты первосвященнику? Назарянин отвечал ему: Если я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь меня? Так Он говорил».
Допрос, проходящий в доме, затягивался. Время ползло нарочито медленно. Я понимал, что происходит: первосвященники, старейшины и весь синедрион искали лжесвидетельства против Него, чтобы предать Его смерти.
Давно уже наступила ночь. Звезды покрывали черный бархат неба. Огонь пылал передо мной, давая тепло всем, кто окружал его. Я смотрел на веселое пламя, ожидая того, что последует.
Тут случилось оживление. Некто, выйдя из дома, поведал о двух свидетелях, которые рассказали, как Назарянин говорил: «Могу разрушить храм Божий и в три дня создать его». И первосвященник сказал Ему: Что же ничего не отвечаешь? Что они против тебя свидетельствуют? Назарянин молчал. И первосвященник сказал Ему: Заклинаю тебя Богом Живым, скажи нам, ты ли Христос, Сын Божий? И Тот говорит ему: Ты сказал; даже сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную Силы Божией и грядущего на облаках небесных. И тогда первосвященник разодрал одежды свои, возопив: Он богохульствует! На что еще нам свидетелей? Вот, теперь вы слышали богохульство его! Как вам кажется? Они же сказали в ответ: повинен смерти. Тогда плевали Ему в лицо, ударяли Его по ланитам и говорили: прореки нам, Христос, кто ударил тебя?
С тяжелым чувством слушал я этот рассказ. Мое сердце пребывало в печали. Я не мог вмешаться в то, что происходило.
Тут пришла во двор одна из служанок первосвященника, и, увидев меня, сказала: «И ты был с Иисусом Назарянином». Страх, первородный, сжимающий жестокой хваткой душу, проник в меня. Десятки глаз, настороженных, злых, были обращены ко мне. Стоящие рядом люди ждали ответа. И я сказал: «Не знаю, и не понимаю, что ты говоришь».
Горько было сознавать, но я произнес эти слова. И хотя они возымели действие, и более никто не смотрел на меня, я решил уйти. Когда же выходил за ворота, столкнулся с другой служанкой, которая, увидев меня, произнесла громко, обращаясь ко всем, бывшим там: «И этот был с Иисусом Назарянином».
Все повторилось. Вновь обратилось ко мне множество глаз. Страх, съедающий душу, изводящий волю, вернулся в меня. И вновь
я отрекся: «Клянусь, что не знаю Сего Человека».Мои слова помогли. Служанка оставила меня в покое. Немного выждав, я направился в сторону от первосвященникова дома, но тут ко мне подошли стоявшие там и сказали мне: «Точно и ты с Ним, ибо ты галилеянин, и речь твоя обличает тебя». Тут же подошел родственник того самого Малха, которому я отсек ухо, и сказал: «Не я ли видел тебя с Ним в саду Гефсиманском?» Мое сердце остановилось. Я понял, что теперь уже не спасусь. Слова сами полезли из меня: «Я не понимаю, о чем вы все говорите. Клянусь, что не знаю Человека Сего, о котором говорите».
И вдруг запел петух. Его прерывистый крик разнесся над округой. И вспомнил я слова, сказанные мне: «Прежде, нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня». И заплакал горько.
Все кончилось. Я опять пребывал в странной комнате. Ошарашено глядя по сторонам, я пробормотал:
– Долго… меня не было?
– Нет. Сущую малость. Надеюсь, ты на меня не в обиде. Что касается твоей анатомии страха, она весьма недурственна, – заключил он с явным удовольствием. – Рад за вас, Дмитрий Сергеевич. Требуется лишь небольшая поправка. Страх появился на этой территории задолго до Сталина и Берии. Он связывает прошлое и настоящее. Они здесь едины. – Спокойный взгляд проницающих глаз уперся в меня. – Такова судьба Кремля, который должен стать главным объектом твоего исследования.
Хозяин кабинета вновь замолчал. А мне явилась вдруг дикая мысль – передо мной не человек. Призрак.
– Ты не прав, – устало изрек он. – Хотя призраков здесь хватает. Но что с того? Что это может изменить? Где грань, отделяющая призраков от живых людей? Она условна. Ибо люди – сосредоточие заблуждений, страстей, неверных чувств. Они живут за пределами реальности, в мирках, которые выдумывают сами. А то, что живые люди называют призраками, такая же реальность: они помнят, думают, страдают, надеются. Они – часть одного целого. Мир живых и мир призраков едины. Все это – прибежище странных созданий, которые боятся правды и времени… Мы еще поговорим об этом. В другой раз. Когда наступит срок. А пока наблюдай. Стань исследователем. Здесь, в Кремле, много любопытного. Даже чересчур. А кроме того, грядут серьезные события. Ты будешь их свидетелем. – Его взгляд стал насмешливым. – Надеюсь, ты понимаешь, что твое появление в Кремле не случайно?
Мне оставалось только неопределенно пожать плечами. Прежде я никогда не предполагал, что буду работать там, где многие годы работал Иван Алексеевич, отец Кольки, моего лучшего школьного друга Николая Журавлева. Случайно или нет оказался я здесь, в этих стенах, на этом столь важном для нашей истории пространстве – не знаю. Впрочем, есть же судьба. У каждого человека. У города. У страны.
– Есть, – охотно согласился мой странный собеседник, вновь подслушав мои мысли. – Но есть и свобода выбора. Многое зависит от людей, от их решений, поступков. Пренебрегать этим глупо. Тебе пора. Об этой встрече ты забудешь. Хотя нужные для тебя мысли останутся. Все. Иди.
Я не удивился, не спросил, почему забуду. Я встал и направился к двери…
II. Ночное совещание
– Я вам, Дмитрий Сергеевич, расскажу, что случилось тогда, перед октябрьскими событиями. Только вам, другим не рассказывал. Вы поймете, почему я никому не рассказывал. Так вот, управление делопроизводства, где вы работаете и где я работал – серьезное управление. Вы-то знаете. Без него ни один указ не может выйти, ни одно совещание не может быть проведено. Целая отрасль деятельности. Делопроизводитель – очень нужный человек. Документ особого отношения к себе требует. Допустим, президент подписал указ. И что с того? Пока указ не выпустят, его как бы нет. А кто выпускает? Делопроизводство. Солидное мероприятие тоже с бухты-барахты не проведешь. Особенно с участием президента. Опять наше управление. Мы и располагаемся недалеко от президента, в том старинном здании, в котором когда-то давно сенат был, а потом Ленин, Сталин работали. И Брежнев, конечно… Президента я часто видел. С Мухановым знаком. С Воропаевым – тоже. Люди хорошие.