Кремлевские звезды
Шрифт:
— У меня ствол.
— Нет, всё равно не ходи, это не дело.
— Да я внутрь не пойду, просто огляжусь.
— Бляха-муха, ты хоть пиджак сними и галстук, а то как председатель колхоза будешь по этой нахаловке рассекать. Как бельмо в глазу.
— Да-да, ты прав, конечно, только ТТ я чё в руке понесу? Галстук сниму, а пиджак оставлю.
Я ухожу оставив недовольного Пашку у машины. Всё выглядит спокойно. Дом угловой, прохожу вдоль забора туда и сюда. Блин, неудобно, правда, перед мамой. Сам ведь попросил, напряг и свалил. Скотина. Никакого уважения… Всю жизнь так, женщины рядом со мной
Перехожу дорогу и останавливаюсь у куста сирени. Никого. Жду несколько минут. Блин, чё стоять-то. Скачков ещё хер когда приедет, а там два урода всего. Снова возвращаюсь к забору этого Алика. Нахожу щель и пытаюсь рассмотреть двор. Хлопаю рукой по доскам. Тишина. Собаки нет. Хорошо.
Прохожу до соседнего дома, там тоже тихо. Забор невысокий весь соседский двор как на ладони. Дом стоит с закрытыми ставнями, территория запущенная. Похоже, никто не живёт. Я быстро озираюсь и перемахиваю через ограду, прыгая в соседский двор.
Тихо, ничего не происходит. Хорошо. Крадусь вдоль забора вглубь участка. Здесь забор пониже. Там у Грома кусты, так что никто не заметит если я перепрыгну. И я перепрыгиваю. Я оказываюсь за кустом, слева от сарайчика, стоящего в самом углу участка.
Выхожу из-за куста, ирга это что ли, делаю пару шагов вдоль сарая и друг слышу знакомое лязганье. Это звук затвора.
— А кто это у нас тут? — раздаётся хриплый голос.
Поворачиваюсь и вижу как от дома ко мне направляется пожилой человек с обрезом. Я останавливаюсь и на мгновенье мне кажется, будто сзади проносится какая-то тень, и в ту же секунду в затылок мне упирается что-то холодное и твёрдое.
— Руки подними, — говорят сзади.
Я поднимаю, а чья-то рука ныряет под пиджак и вытаскивает мой ствол.
10. Сладко на сердце
— Сам пришёл? — ухмыляется хриплый старик.
Он подходит ближе и я внимательно его рассматриваю. Он похож на мумию с бесцветными водянистыми глазами, глубокими морщинами и ввалившимися щеками. Это и есть, должно быть, Алик Гром.
Он начинает кашлять. Кашляет долго и сипло, а потом сплёвывает большой сгусток мокроты. Проклятые рудники.
— Смотри тэтэха у фраера, — раздаётся сзади довольный возглас.
— Вовка, я же тебе говорил, что он сам придёт? А ты чё? Не верил, щегол?
— Говорил-говорил, — подтверждает Вовка и вдруг резко свистит.
Из-за дома появляются ещё четверо парней. У одного охотничье ружьё, а у остальных финки.
— Ты чё, думал, мы тебя не просекли, как ты тут вдоль забора монтыхлялся? — улыбается Алик. — Ну давай, проходи, гостем будешь. Ждали тебя. Правда, не надеялись, что так скоро появисся.
— Ну, а чё тянуть, — ржёт Вовка, почувствовавший себя сорвавшим джекпот, — раз два и в дамки.
Я оборачиваюсь вполоборота.
— Чё зыришь? — щерится Вовка, расплываясь в улыбке.
Он румяный, пышущий здоровьем, сдобнотелый детина в майке-алкоголичке. У него пузико и толстые руки.
— Да вот, — отвечаю я, смотрю, — что это за Загрёб такой завёлся. Нерусский что ли?
— Чё? — щурится он.
— Погоняло тупое просто.
Он оказывается вспыльчивым и мгновенно, безо всякого промедления и перехода от
улыбки к оскалу, бьёт рукоятью пистолета мне в лицо. Не бьёт, конечно, а пытается. Я реагирую гораздо быстрее, я же муха. Распрямляюсь, как пружина, отбивая его руку левой и тут же наворачиваю ему правой по толстой мясистой роже и коленом по заплывшему жирком брюху, одновременно, доворачивая его и выставляя, как щит, между собой и Аликом.Раздаётся треск, глухой стон и раскатистый выстрел. Всё это почти одновременно. Ого, высоко ставки подняты, так что не зря я дёрнул тушу Загрёба, перескочив за него. Алик чел конкретный, походу. Обрез, правда, на один заряд. Ух! Колотит адреналинчик, заставляет тело работать чётко и безотказно. Я автомат, робот, терминатор, дрон-беспилотник, заряженный атомной бомбой. Аста ла виста, бэби.
Загрёб хрипит и покрывается кровавой слизью.
— Алик, ты Вовку шрапнелью что ли херакнул? — удивляюсь я. — Ну ты дебил, старый.
Он бросается ко мне и те четверо, что шли с другой стороны, тоже бросаются. Ну давайте, дурачки, пока папка на кураже. Надо было макарыча бесшумного брать, а не эту гаубицу. Сейчас весь шанхай на уши встанет. Я поднимаю толстую Вовкину руку, вращая его, как потёкшую в страстном танго партнёршу, и жму на спусковой крючок. Сухой и горячий плевок разбивает колено Алику и заставляет его упасть на землю и катиться кубарем. Он заставляет его хрипеть. Он заставляет его орать и захлёбываться в туберкулёзном кашле.
А четверо смелых продолжают быть смелыми только по инерции. Они всё ещё бегут в мою сторону, и ружьё по-прежнему намекает на смертельную угрозу, а лезвия финок поблёскивают золотом в лучах послеобеденного солнца, да вот только лица этих ассасинов уже не выглядят так воинственно и уверенно, как неполную минуту назад.
Я умею замедлять время, по крайней мере, мне так думается. Поэтому я делаю новое па, увлекая свою дородную партнёршу и наставляя свой ТТ на бегущих головорезов. Поднимаю руку, навожу ствол на грудь первого из них и… и раздаётся адский грохот.
Но это не выстрел, это железные ворота. Они распахиваются и во двор влетает жёлтый пазик. Вот такой декаданс, понимаешь ли. Тот кент, что бежит с ружьём не выдерживает нервных перегрузок и нажимает на спусковой крючок. Впрочем ствол его ружья в этот момент направлен не на меня.
Я оборачиваюсь и вижу поднявшегося, а теперь снова падающего Алика. Голова прострелена, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве. Немного перефразировал, но он ведь и не Щорс.
Ошалевший стрелок поворачивается ко мне и я вижу как ходит ходуном его огромный кадык и белеет палец, нажимающий на спуск. Это, вообще-то двухстволка. Думаю, он ни за что не попал бы в меня, но инстинкт срабатывает гораздо быстрее, и Вовка снова стреляет на мгновенье раньше. Облачко розовой пыли вылетает из головы человека с ружьём и он валится на землю, как куль с навозом.
Трое фехтовальщиков с финками оказываются запертыми между мной, продолжающим танцевать танго с Вованом и внезапно… вот это эффектно кстати, моими пацанами с калашами. У этих дурачков междуреченских глаза выпадают, практически в прямом смысле. Финки втыкаются в дёрн, а руки взмывают ввысь.