Кремлевские звезды

Игорь Зырянов, не говоря ни слова пинает Суходоева в живот. Тот хрипит и скрючивается на полу пазика.

— Погоди, я скажу-скажу. — стонет он. — От Оксанки…

— Что за Оксанка? — уточняю я. — Кто такая, где работает, как связан, адрес, телефон. Поскорее, пожалуйста. Не заставляй тратить силы, причиняя тебе страдания.

— Невеста моя.

— Опять невеста. Ты реально сраный ловелас и альфонс. Она откуда знает? Как фамилия у неё?

Он молчит.

— Игорь, — снова киваю я Зырянову.

— Не надо, не надо! Она дочка вашего технолога, Оксана Казанцева. Она с матерью живёт, та ей и сливает всё просто ради поболтать.

Вот же недержание. Придётся увольнять Ольгу Фёдоровну. Жалко, полезный кадр был, ненадёжный правда…

Автобус съезжает с шоссе и поворачивает на грунтовую дорожку, ведущую в берёзовую рощу, и едет минут десять, а потом останавливается. Ребята вытаскивают пленников наружу.

— Ну что? — спрашиваю я, осматривая окрестности. — Не хочется помирать? Вон красота какая кругом. Вдохните. Воздух какой чистый, напоённый запахами лета. Почувствуйте его сладость и радость жизни. Давай.

Я поворачиваюсь к Круглову и он протягивает мне здоровенную финку.

— Егор, — глаза Суходоева распахиваются. — Не надо, зачем? Мы же всё поняли. У тебя ведь на нас…

— Да заткнись ты, — говорю я и подхожу к нему ближе.

— Я с Оксанкой всё, я с ней не встречусь больше, правда. Мы же договорились, Егор, ну…

Я взмахиваю клинком и разрезаю верёвку на его руках, а потом подхожу к Зарипову и делаю то же самое.

— Ноги сами развяжете, — бросаю я. — Это дорога на Берёзово, вон там неподалёку аэропорт. Доберётесь. А пока будете идти, думайте, если сможете. Поймите, вы же дебилы, и я всегда буду на шаг впереди, ясно? Так-то. Давайте, не пропадайте, оревуар.

После операции я еду к Платонычу, он ждёт дома. Поднимаюсь и рассказываю, как всё прошло. После этого мы выходим и садимся в его машину. Едем к Казанцевой домой. Сзади летит олень — серая молния, двадцать первая «Волга» с Кругловым и Зыряновым.

Вернись, лесной олень, по моему хотенью!

Умчи меня олень, в свою страну оленью,

Где сосны рвутся в небо, где быль живёт и небыль,

Умчи меня туда, лесной олень!

— Какого хера, Ольга Фёдоровна, язык ваш — враг ваш!

Она хлопает глазами, пытаясь выстроить логические связи, но мысль явно пробуксовывает.

— Где Оксана? — спрашиваю я.

— Не знаю, — качает головой, — с работы ещё не вернулась. А что случилось, зачем вам она?

— Затем, что полюбовничек её мент хитрожопый.

Я взбешён, я очень сильно взбешён. Из-за этой языкастой дуры, хоть и хорошо разбирающейся в процессах, мы чуть не погорели. Нужно развивать службу безопасности. Нужен какой-то серьёзный чел, который мог бы взять это всё под контроль.

— Чего? — хлопает глазами Ольга. — Скажите толком, пожалуйста.

— Оля, бл*дь, — говорю я. — Ты зачем дочери сказала, что мы сегодня бабки передаём за сырьё? Ты вообще всё рассказываешь? У тебя мозги есть?

— А? Я? Я вообще не говорила, — испуганно мотает она головой.

— Серьёзно? Правда? Уверена? Ты думаешь, мы просто прикалываемся, в КВН играем? Так ты думаешь? Дочь твоя такая же пробка безмозглая, как и ты. Ты ведь села бы вместе с нами. Не врубаешься? Она же всё менту своему сливала.

— Нет… — закрывает Ольга рот рукой

— Нет?

— Я же ей говорила язык на замке держать…

На глазах у Казанцевой наворачиваются слёзы. Детский сад, честное слово, взрослый человек, называется.

— Так и Юрий Платонович тебе говорил язык на замке держать. Подзабыла ты? Короче, Оля. Из проекта ты выходишь. С ЛВЗ тебя пока увольнять не будем, но если, ты слышишь? Если хоть когда-нибудь, Оля, ты откроешь рот и брякнешь хоть что-нибудь даже наедине с собой, я приду и лично, ты меня слышишь? Это не фигура речи, я отрежу твой болтливый язык, и твой, и дочкин, и зашью вам рты суровыми нитками. Алё, ты меня поняла?

Она стоит ни жива, ни мертва, с выпученными глазами и открытым ртом.

— Не слышу, поняла?

— Да, — Казанцева начинает часто-часто кивать и по щекам её разливаются потоки слёз. — Простите меня, пожалуйста…

— Мы тебя прощаем, именно поэтому мы с тобой разговариваем, а не рубим на куски и не фасуем по мешкам. Ты понимаешь это? Оля, заткни рот, очисти память и никогда больше в своей жизни не разговаривай о работе ни с одной живой душой. Это и дочки твоей касается. Подумай о ней, если свою жизнь не ценишь.

— Пожалуйста… Егор Андреевич… Юрий Платонович, не увольняйте…

— Это всё, Оля. Если ты нам понадобишься, мы подумаем, как тебя привлечь, но на текущий момент ты на нас не работаешь. Ты уволена. Благодари судьбу, что всё закончилось без жертв.

Я поворачиваюсь и выхожу.

— Не слишком ли жёстко? — спрашивает Платоныч, когда мы едем от Казанцевой.

— Может, и слишком, — пожимаю я плечами, — но что делать-то? Сейчас, по крайней мере, есть шанс, что она прикроет свою варежку и будет бояться чесать языком. Ты же понимаешь, что Суходоев мог и не прельститься лёгкими деньгами, а доложить Печёнкину? Это бы очень сильно ослабило наши позиции, мягко говоря. А если бы пошёл прямиком в БХС, нас вообще могли бы прихлопнуть. Нужно с этой минуты гораздо более серьёзно относиться к безопасности.

— Худо без неё будет, она баба-то грамотная, — качает головой Платоныч.

— Посмотрим. У нас же Док есть. Если не будем без неё справляться, возьмём снова. Свиснем и она прибежит. Но это же не дело, согласись. Если она не может рот на замке держать, это проблема. Большая проблема.

После Казанцевой мы едем за вокзал, в шанхай, где частные покосившиеся дома с чёрными от копоти стенами ютятся один на другом.

— А чего здесь? — спрашивает Платоныч.

— Здесь мы с тобой дом будем покупать, — отвечаю я.

— А зачем нам? Я не смогу купить, у меня же квартира имеется.

— Купим не на своё имя, чтобы нельзя было отследить.

— А на чьё?

Я достаю два паспорта и показываю ему:

— Выбирай.

Дом, который мы смотрим, я нашёл по объявлению. Это вросшая в землю халупа с маленькой чёрной баней и полуистлевшим скворечником отхожего места. Пол в доме в некоторых местах провалился. В углу у пола по стене расползается чёрная плесень. Посреди комнаты стоит покосившаяся печь.

— Хм…