Крепость королей. Расплата

Потому что на севере находился Санкт-Гоар.

Агнес тонко улыбнулась. Не прикладывая никаких усилий, она снова приближалась к намеченной цели. Совсем скоро настанет день, когда их с Барнабасом пути разойдутся.

И пусть для этого придется перерезать мерзавцу глотку.

Тем временем они уложили раненого на солому возле повозки Барнабаса. Мальчика лихорадило, он разговаривал во сне, повторяя шепотом:

— Мама, мама…

— Меня называют матушкой Барбарой. Черт знает почему. Своих детей у меня никогда не было, — проворчала женщина и вытерла мальчику пот со лба. — Так что мне и твоей матерью на какое-то время стать нетрудно.

Агнес невольно усмехнулась. Она знала, что в глубине души Барбара была хорошим человеком.

Маркитантка взяла бурдюк и смочила разбавленным вином пересохшие губы мальчика.

— Ну и что ты собираешься делать? — спросила она у Агнес.

— Промою рану и вытащу пулю из плеча. Есть у тебя настойка и щипцы?

Барбара кивнула.

— Найдется. Но сразу говорю тебе, мальчишка этого не перенесет. Пуля засела слишком глубоко.

— Позволь мне хотя бы попытаться.

— Как пожелаешь, — матушка Барбара склонилась над тяжелым сундуком и протянула Агнес длинные щипцы с загнутыми внутрь концами — так называемые пулевые щипцы. — Вот. Молитва, думаю, тоже не повредит.

— Молитва никогда не повредит.

В точности как учил ее когда-то отец Тристан, Агнес поставила на огонь воду и дождалась, пока та закипит. Потом смочила в кипятке чистую тряпку и очистила рану. Мальчик дернулся и застонал, но не проснулся.

«Тем лучше», — подумала Агнес.

Понемногу вливая в мальчика крепкую настойку Барнабаса, она взялась за щипцы и погрузила глубоко в рану. Губы ее при этом шевелились в беззвучной молитве.

* * *

На следующий день Агнес только тем и занималась, что выхаживала раненого мальчика. Он не умер в первую же ночь, и лихорадка заметно спала. В итоге ближе к вечеру матушка Барбара, скрежеща зубами, вынуждена была признать, что проиграла пари.

— Этот парень либо с дьяволом в сговоре, либо с Господом, — проворчала она. — Никому не выжить после такого ранения. Что ты сделала? Прижгла рану и смазала желтком? Или, может, знаешь какое-нибудь лекарство, о котором я не слыхала?

Агнес помотала головой и осторожно сменила пропитанную гноем повязку. Фельдшеры часто обрабатывали раны кипящим маслом или смесью яичного желтка и скипидара. Но отец Тристан говорил, что лучше крепкого алкоголя средства не найти. Тот помогал в большинстве случаев, хоть монах и не мог объяснить почему.

— Когда я вытащила пулю, то постоянно смачивала рану настойкой, вот и всё, — объяснила Агнес маркитантке.

Она вытерла мальчику мокрый лоб. Парень стонал во сне, но лихорадка уже спала.

— Важно, чтобы в рану не попала грязь.

— Ха! От грязи еще никто не умер, — матушка Барбара недоверчиво покачала головой. — А настойка сделана, чтобы пить. Если мы ею раны чистить начнем, я так скоро не при делах останусь.

— Барбара дело говорит, — послышался пьяный голос подошедшего сзади Барнабаса.

Барышник продал голодным ландскнехтам кишащую личинками конину и теперь решил отметить это дело кружкой кислого вина.

— Выпивку мы продаем ландскнехтам, — продолжал он чуть заплетающимся языком. — Если тебе хочется переводить ее на лекарство, то сначала купи у меня, — тут он осклабился. — А раз уж ты не в состоянии, то рассчитаемся иным способом.

— Оставь девчонку в покое! — вскинулась матушка Барбара. — Мужлану вроде тебя от нее все равно мало проку. Подыщи лучше грудастую толстуху в лагере. С ними-то и у пьяного вдрызг торчком вскочит.

— Да что ты смыслишь в благородных дамах, карга старая!

— Уж побольше вонючего пьяницы… Проваливай!

Барнабас собрался было с ответом, но потом ворчливо отвернулся и ушел за новой кружкой вина. Агнес облегченно вздохнула.

— Спасибо, Барбара, — прошептала она.

Маркитантка угрюмо покачала головой.

— Только не подлизывайся, ничего не выйдет. Я лишь хочу спокойствия в обозе, вот и всё.

Она проковыляла к костру, и Агнес снова занялась мальчишкой. Родина его была разграблена и выжжена. Подобно громадному, все пожирающему червю, армия ползла по швабским землям. Следующей на пути была Франкония. Крестьяне уже захватили там несколько городов и теперь осадили Вюрцбург, где находилась резиденция епископа. Предстояло крупное сражение.

Глядя в бледное лицо спящего мальчика, Агнес вдруг представила, что перед нею маленький, в то время еще худенький Матис. Ей вспомнилось их общее детство, когда войны и нужда существовали для нее разве что в рыцарских романах. Как это часто случалось в последнее время, Агнес мысленно вернулась в Трифельс, к Иоганну и Констанции. И к странному кольцу, которое по-прежнему висело на шее у Барнабаса, такое близкое и при этом недосягаемое.

Эту ночь она снова провела с Барнабасом в обтянутой парусиной повозке, среди бочек с вином, утвари, ржавого оружия и всевозможного хлама. Остро пахло свертками старой кожи, которую барышник только сегодня стащил из сгоревшей кожевни.

Запах напоминал Агнес об Анвайлере.

Маленькая Сатана злобно взирала на нее с сундука. Рядом громко храпел Барнабас. Пьяный, он по крайней мере сразу уснул и оказался не в состоянии на нее наброситься. Лишь спустя пару часов Агнес начала медленно проваливаться в сон. Храп Барнабаса неожиданно обратился в скрип старого дуба, и повозка, казалось, уносила ее прочь.

«Повозка… — подумала Агнес, прежде чем глаза наконец закрылись. — Кожа…»

В эту ночь ей впервые после Трифельса снились не размытые образы. Она видела, слышала и чувствовала все так явственно, точно наяву. Но в этот раз ей приснилась не крепость. Вокруг нее темнел густой лес, и, как теперь, в обозе, Агнес находилась в повозке…

…Повозка трясется, скрипит, стонет. Агнес лежит среди свертков выделанной кожи. Ей знаком этот запах, в котором плесень и кислота мешаются с ароматами леса, — он был ее частым спутником.

Агнес чувствует себя в безопасности. Она напевает окситанскую колыбельную, которой выучилась у мамы, и прижимает к себе резную куклу. Потом зарывается в кожи и закрывает глаза. Повозка катит дальше. С облучка доносятся знакомые голоса, убаюкивают. Кто-то гладит ее по волосам и продолжает песню. Голоса, как мягкие волны, уносят вдаль.

Coindeta sui, si cum n’ai greu cossire, quar pauca son, juvenete e tosa …

Но внезапно раздаются крики, повозка останавливается, Агнес вскрикивает. Сквозь тонкую парусину доносятся лязг оружия и крики боли, пронзительный голос ножом режет слух. Агнес знает этот голос, и комок застревает в горле. Она в страхе зарывается в кожи. Запах теперь такой острый, что она чувствует себя маленьким детенышем, теленком, которого тащат на бойню. Кто-то разрывает парусиновый верх повозки. Доносятся приглушенные звуки, кто-то бьет чем-то острым по сверткам, раз за разом. Звук приближается.