Крепость сомнения

* * *

Илья уперся взглядом в вывеску «Любовной битвы» совершенно случайно. Два часа они с Тимофеем провели в мэрии, где Тимофей познакомил его с чиновником, от которого зависело, дадут ли ему выкупить в собственность несколько десятков рекламных щитов или нет. Увидав «Любовную битву», Илья толкнул локтем Тимофея, и тот даже присвистнул от восхищения.

– Зайдем? – одновременно спросили они друг друга и после незначительных препирательств со старичком-охранником в какой-то несуразной униформе быстро взлетели на второй этаж.

Марианна стояла у окна и по своему обыкновению смотрела на купола Спаса на Песках. Сегодня с самого утра на нее нежданно-негаданно нахлынули воспоминания, и она вспоминала, как лишилась своей театральной работы: в два счета и к тому же очень просто. Работала она вторым режиссером у одного напыщенного гусика, мнящего, как водится, себя гением и первооткрывателем. Последним он и в самом деле был – первооткрывателем молоденьких актрис, терявших завитые головенки при соприкосновении с большим искусством на кожаном итальянском диване, образовавшемся на средства от сдачи внаем малой сцены и нескольких костюмерных ночному клубу с сомнительной репутацией. Кроме того, искренне верил, что на страже его удачи вечно дежурит Наполеон: купленный в Париже за двадцать пять франков бюстик величиной с пачку махорки моршанской табачной фабрики. Как-то она слышала, как он пищал в трубку одной из своих: «Радость моя, я потерял своего Наполеосика. Просто из рук все валится. Рыбка моя, пойди во дворец Инвалидов, там должны быть... Нет, непременно белого... Нет, в треуголке. Без треуголки не бери». «Бедняга Буонапарте, – подумала тогда Марианна, – стоило двадцать лет не вылезать из седла, часами просиживать на барабане, чтобы кончить талисманом у этакого безобразия с изнеженными пальцами портье».

Его голос до сих пор звучал у нее в ушах, как будто это было вчера: «Так, радость моя, ты лилипутов мне достала? Это, по-твоему, лилипуты? Кто же я тогда-то? Нет разницы? Ты уж запомни, будь добра, голова то, чай, не опухнет: карлики это карлики, а лилипуты это лилипуты. Так уж мир устроен». Лилипуты, карлики, гномы, лесовики, пигмеи, нибелунги, гвельфы, гибеллины, Саломея под лестницей, пьяные осветители, задолжавший повсюду Тигеллин, возьми да скажи: «Может, вам сразу эльфов? Эти хоть экологически чистые. Понимаю – не смешно, да ведь и мне не до смеха». А он посмотрел эдак на ее грудь и говорит: «Пиши по собственному. Ты у меня уже в печенках сидишь».

Вышла на Тверской и долго брела бульварами, глядя, как дождь летел в фонарях. А мимо рядами шагали творцы Галатей, Синие бороды в поисках идеала... В этом месте воспоминания ее оборвались, потому что в дверь постучали. Марианна оглянулась на дверь и отошла от окна.

– Вы что, любите одну женщину? Или друг друга? – увидев друзей, воскликнула Марианна.

– Друг друга мы любим, – подтвердил Тимофей, бесцеремонно занимая вертящееся кресло напротив хозяйского места Марианны. – Теряешь ты остроумие на этой работе.

Марианна смущенно пожала плечами. Только что Марианна два часа занималась с пожилым господином, любителем лошадей, который запутался между женой и молоденькой любовницей. Дабы обрести душевное равновесие, он совершил паломничество в предгорья Гималаев, но и там, в дальнем ашраме, проклятые вопросы новой русской жизни не получили окончательного разрешения.

«И знаете, – спросил пожилой господин, – что я понял, когда вернулся? По ком я по-настоящему соскучился? – Не дав Марианне никак отреагировать на свой вопрос, имеющий быть риторическим, пожилой господин торжественно сказал: – По лошадям!»

И своим победоносным взглядом поддерживал изумление, проступившее на лице Марианны, с горделивым сознанием того, что только что устремил психоанализ к неведомым ему вершинам познания. Марианна не была вхожа в мир животных: когда-то давно у нее была собачка – карликовый тибетский терьер, и этим, пожалуй, ограничивалось знакомство ее с меньшими братьями человечества. Но коль скоро пожилой господин сам разрешил свои сомнения, ей ничего не оставалось, как утвердить его приговор многозначительным молчанием, долженствующим изображать отнюдь не праздное раздумье.

– Теперь объясняй разницу между бонусом и скидкой, – шутливо предложил Тимофей, припомнив их крымскую болтовню.

– Это значит: тебе чай, а ему кофе, – нашлась Марианна.

Тимофей прошелся по комнате, оглядывая пустые стены.

– Можно? – спросил он, указав на барабан. Марианна кивнула.

– А я опять в Тибет собираюсь, – похвасталась она.

– Ну поздравляем! – сказал Илья. – А кто звал на горных лыжах кататься? Твоя подруга уже все решила, так что и ты решай, а то пора гостиницу выкупать.

– Это в апреле, – сказала Марианна, – а вы же в марте поедете.

– В конце марта, – уточнил Илья. – На Домбай.

– На Домбай? – не то разочарованно, не то удивленно переспросила Марианна. – А почему на Домбай?

– Так нам захотелось, – сказал Илья. – Тварь я дрожащая или право имею?

Марианна пожала плечами и посмотрела на Тимофея:

– А ты что такой кислый?

– Видишь ли, – ответил за него Илья, – вступил на свою голову в любовную битву и терпит поражение на всех фронтах. – И не успел сказать это, как в голове его ударили серебряные молоточки: кем? кому?

Тимофей безучастно следил за вращением барабана.

* * *

В Веронике Тимофей встретил достойного соперника. Если она чувствовала себя с ним так неуверенно, как до этого не чувствовала себя ни с кем, что, конечно же, не приходило ему в голову, то и он чувствовал себя не более уверенно.

Первое время после разрыва с ней все шло так, как обычно бывало у него после всех предыдущих разрывов: он немного скучал, немного грустил, немного пил, много общался с друзьями и искал новое развлечение. Но эта разлука давила его душу такой тоской, что он чувствовал себя совершенно беспомощным, подавленным и жалким.

Он все время вспоминал слова Марианны, сказанные в Крыму: «Как вы думаете, от любви умирают? Еще как!», и еще он думал с унынием, что еще немного – и он превратится в одну из тех крыс, о которых рассказывал Аркадий на даче у Николая.

Он не был уверен, было ли то, от чего он умирал, любовью, но он умирал. Если раньше алкоголь надежно защищал его от ненужных переживаний, то теперь от него становилось только хуже.

– Ты не сможешь без меня, – сказала она ему, прощаясь, как он думал, навсегда. – Я буду в глазах у тебя стоять.

И она стояла у него в глазах. Каким образом удавалось ему исполнять свою работу, он и сам не знал, ибо чувствовал себя неспособным ни к какой работе. Никогда он не верил ни в какие привороты, но теперь его мысль все чаще блуждала в этих жутковатых понятиях, которые дотоле не играли в его жизни никакой роли. Эта была какая-то физическая зависимость сродни наркотической, когда невозможность получить желаемое приводит к распаду. Двигаться ему не хотелось. Напялив на голову противогаз, он валялся на диване без дела, без участия в своих собственных делах, словно рассчитывал, что та чудодейственная сила, которую когда-то в детстве он за ним замечал или приписал ему, проявит себя и избавит его от этого наваждения.