Крепостной Пушкина
Шрифт:
Пока он разглагольствовал, Безобразов дал знак Степану подойти.
— Под топором ходишь, братец, — сообщил он ему, — не боязно?
— Правду говорить легко и приятно, — усмехнулся мужик в ответ. — А за каждое слово ответ дам, и дам легко. Сегодня же.
— Ну-ну. А скажи-ка ещё, любезнейший, ты сколько книг прочитал?
— Каких книг, барин?
— Таких, что разговаривать научился? — бросил Безобразов фразу на французском.
— Не понимаю, барин. Знаю, что французский, но не разумею.
— Странный ты больно, братец. Даже сейчас любой мужик сказал бы, что не
— Каков есть, ваше благородие. Впрочем, вам скоро яснее станет, вы ведь тоже захотите послушать мои объяснения.
— В этом не сомневайся, послушаю. Да вот, твой барин закончил, кажется. Веди уж.
Ну, а далее Степан, сын Афанасиевич привёл господ к своей «избёнке», вид которой и добил их окончательно.
— Да... это не дом, это домище! — подвёл итог Безобразов. — И внутри, чай, богато?
— Не бедствуем, — скромно подтвердил Степан, кланяясь.
Здесь стоит отметить, что мужики, сопровождавшие его в лесу, оказались людьми не случайными, поскольку все трое присутствовали во дворе — нарядно одетыми, в сапогах — и встречали господ наряду с хозяином.
— Нет, вы ещё полюбуйтесь, кузен, каков мужик ныне роскошный пошёл! — ехидно заметил гусар. — И слугами обзавёлся.
— То батраки мои сезонные, барин.
— Сезонные? В октябре? Диво дивное! Небось и служанки имеются?
— Имеются, ваше благородие, как же не быть работницам в доме? Холостой ведь я.
— Как так? Неженатый мужик — непорядок.
— Вдовый я, барин. Скончалась родами суженная моя, и ребёнок с ней вместе. Забрал господь души невинные.
Все перекрестились.
— Что же, Степан, это после обсудим. Надо устроить ротмистра. Как ваша нога, Пётр Романович? — Пушкин почувствовал себя хозяином именно во дворе дома странного крепостного и деловито принялся распоряжаться.
— Пройдёт, Александр Сергеевич, пройдёт. Потерплю.
— Нет, это не дело, — возразил поэт, — Степан, это никуда не годится. Действуй же.
— Так я баньку в виду имел, барин, а это мы быстро. Прошка уже топит, верно? — кивнул он на одного из «сезонных работников».
— Всё готово, хозяин, — отозвался названный Прошкой, — уже топлено. Ждём-с.
— Баньку? А не навредит ли ещё больше? — засомневался Пушкин.
— Не должно, барин. Мыслю я, что дело в усталости мышц. Большие и долгие нагрузки противопоказаны. Вот и крутит ногу. А банька мышцы расслабит, полегчает.
— Противопоказаны, — передразнил Пушкин, вновь отметивший словарный запас мужика, — раз уверен, то действуй. Но смотри у меня!
— Нешто я не понимаю, барин. Да и вам банька бы... того... не помешала. А после — ужин подоспеет. Акулина во всю старается, шутка ли — барин приехал!
— Ладно, подхалим, — сдался Пушкин, — баня так баня. И правда я устал что-то.
Степан не обманул, или, вернее, не ошибся. Нога храброго ротмистра перестала болеть после первого захода в парную. Баня господам вообще понравилась.
— Знаешь, Стёпушка, я к тебе, пожалуй, буду специально заезжать, попариться. — Безобразов, избавившись от мучивших его болей, пришёл в необычайно хорошее расположение духа.
— Сделайте милость, ваше благородие,
всегда рады, — Степан жестами показал одновременно то, как он будет рад, и пригласил «их благородий» в дом.— Чем барина потчевать будешь, Степан, сын Афанасьевич? — Пушкин тоже стал весьма весел и игрив, сбросив усталость.
— Вестимо, чем... Чем Господь послал, чем же ещё, барин? — и Степан провёл гостей в столовую, где их ждал великолепно сервированный стол.
— Знаете, мой дорогой кузен, — задумчиво произнёс ротмистр, — мне кажется, что это уже слишком.
Пушкин промолчал, собираясь с мыслями.
— Нет, действительно, — продолжил разглагольствовать Безобразов, взяв в руки вилку и осматривая её со всех сторон, — есть вещи, которые... перебор.
— Что такое, ваше благородие? — насторожился Степан.
— Понимаешь, Стёпушка... дом твой громадный — могу понять. Бывает. Редко, но бывает. Хоть Грачёвых вспомнить, легенду Шереметевых. Скатерти — тоже понятно, не есть же как свинья в таких хоромах. Посуда серебряная, сервиз немецкий — эка невидаль, коли мошна позволяет. Но вот с устрицами, братец, ты маху дал. Ей-богу.
— Что не так с устрицами, — не понял Степан, - хорошие устрицы. Фленсбургские. Идеально сочетаются с Шабли, барин.
Пушкин застонал.
Глава 7
В которой Степан рассказывает многое, но не всё
Ужин прошёл замечательно. Развеселившиеся господа почти силком усадили с собой хозяина (Степан отнекивался, мол, велика больно честь, но ему возразили, что раз он хозяин, то негоже гостям столь беспардонно пользоваться гостеприимством, тем более ведь не видит никто, и он сдался), стараясь его несколько подпоить.
— Анжуйского, анжуйского испей, Стёпушка, под пирог Страсбургский, — Безобразов пододвигал к хозяину приличную рюмку водки и кусок пирога с зайчатиной.
— Бордо весьма неплох с лимбургским сыром, — Пушкин с видом знатока выбирал наливочку и предлагал её с куском буженины.
— Трюфли, трюфли бери, Стёпушка, не стесняйся, — продолжал Безобразов, указывая блюдо с солёными груздями, — будь как дома.
Он и был. Степан, сын Афанасьевич, ничуть не терялся. Легко разгадав, что за шутками господа прячут немалое смущение, оказываемое на них самой ситуацией, добрый малый с удовольствием принял игру и свою роль в ней. Ловкость владения столовыми приборами он сдобрил тем, что взял голой рукой кусок сыра, а заложив за воротник салфетку, пару раз нечаянно вытер руки о скатерть.
Господа оказались не лыком шиты, и, в свою очередь разгадав эти нехитрые маневры, перестали подтрунивать над мужиком.
В конце трапезы подали кофе и трубки гостям. Хозяин предпочёл сигару.
— Кубинские, барин, — ответил Степан на молчаливый вопрос, — Гаванна. И раз вы, барин, даже бровью не повели, то приближается разговор, как понимаю.
Пушкин не ответил, молча раскуривая трубку и задумчиво поглядывая на удивительного крестьянина. Безобразов также молчал.
— Ну что же, — вздохнул Степан, — сколь верёвочке не виться...