Крещатик № 92 (2021)

«Мне больше не к кому обратиться. Анатолий Иосифович, сами видите, настроен отрицательно ко мне, в полицию я жаловаться не пойду, это невозможно. Вы мне как подарок с неба, потому я и обращаюсь к вам, Нафтали».

Он облокачивался о новенькую бетонную тумбу, зачем-то возведенную здесь. Неисповедимы замыслы мэрии вечного города Иерусалима, отцы этого города не дремлют. Нафтали поднял голову, в глазах его был вопрос: «Что вам нужно от меня и моей жизни, Елизавета, забыл ваше отчество?». Позывы тошноты были неудержимы. «Я хочу, чтобы вы сломали ему руки, обе руки», – воскликнула Елизавета Залмановна. «Простите меня, я на минуту», – Нафтали отошел на несколько шагов, перегнулся через барьер из крашеных зеленых труб, его обильно и бурно стошнило на кустики, высаженные по вспаханному склону. У него был чистый платок, которым он утер рот, лицо, шею, глубоко вздохнул пару раз и вернулся к теще Толика. «Так чего вы хотите от меня? Обе руки ему сломать? А почему вы решили, что я могу это сделать? Кто я такой? И кто он такой? Чем он заслужил эту кару?», – Нафтали разговорился, у него не было выбора.

Елизавета Залмановна никак не смутилась от того, что произошло с Нафталием. Она производила впечатление человека, который всякое повидал в жизни. Она продолжала как ни в чем не бывало: «Этот человек допрашивал меня в кабинете конторы 37 лет назад, мучил меня, бил меня, унижал меня, угрожал убить. Не хочу его смерти, он мерзкий загнанный старый пес, его надо наказать, вы подходите для этого, как перчатка на руку. Анатолий, сами видите, какой он, и потом, он отказался, остались вы, я вас вычислила мгновенно, извините. Я в этом хорошо понимаю, вижу насквозь. Я заплачу вам из своей пенсии пять ежемесячных выплат, это все что у меня есть, это неплохо. Вы согласны?».

Шарфик ее развязался, лежал на плече, черты лица сдвинулись, она была взволнована, эта железная, наверное, безумная женщина.

– Почему вы решили, что я подхожу для вашей просьбы? – Нафталий и не думал соглашаться. Он тянул время. – Я далек от всего этого очень.

– Не скажите, я многое понимаю, вы идеально подходите.

– Знаете, Елизавета Залмановна, я все-таки откажусь, это невозможно, я не сумею, простите меня, – собрался с силами Нафтали. Мальчик лет восьми из дома напротив ловко набивал пятнистый мяч, действуя одной правой ногой. «Двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь», – повторял он, стоя на крыльце у входа. Жена Толика остановилась в дверях парадного и позвала Нафталия в дом. «Идемте чай пить», – сказала она.

– Моя мама всегда говорит, что мстить нельзя, все будут наказаны сами, мы в этом не участвуем, – торопливо сказал Нафталий.

– Ваша мама не из России, наверное, простите меня, – отозвалась Елизавета Залмановна. У нее явно закончился заряд терпения для всего этого.

– Она родилась в Америке.

– Ну, конечно, в Америке, где же еще. В России думают иначе, как вы могли уже понять. Вы меня очень разочаровали, Нафталий, совсем мужчин в этом мире не осталось, это вас наш борец за справедливость всему научил, да? Рядовой демократической борьбы. Чемпион Москвы среди юношей, боксер, слабак, слизняк, вот кто он, ваш Толик, – она развернулась и пошла независимым шагом в сторону автобусной остановки. Для этого ей нужно было перейти улицу, затем главное окружное шоссе, но она преодолела все расстояние быстрым нервным сильным шагом и скрылась за углом дома, сложенного из иерусалимского мягкого бело-желтого камня. Фырча на крутом подъеме, грозно шумел желто-красный рейсовый автобус, надрываясь вдоль запыленных и заброшенных саженцев, выглядевший, как боевое транспортное средство после прохождения полосы непроходимых препятствий. В ноябре под первым ливневым дождем эти саженцы набирали цвет и мощь, как будто получали дополнительные неведомые силы с неба, да так и было, конечно, на самом деле.

Нафтали поглядел ей вслед с удивлением и одобрением. Собравшись с силами, он побрел обратно в дом. Облегчения он не почувствовал после этого разговора. Еще бы. Прямо за входом слева была квартира с полураскрытой дверью. «Лаванда, белая лаванда», – звучал певучий женский голос. Детские голоса и томившийся под мятым тазом ферганский плов говорили о ДНК хозяев дома, об их привычках и вековых жизненных устоях. «Моркови недостаточно, кажется, положили», – озабоченно говорил кому-то мужской голос. «Всего достаточно, Алик, всего, что ты переживаешь?» – отвечал мужчине голос женщины, певшей про белую лаванду.

Перед Толей стоял дымящийся чайник с заваркой, блюдце с клубничным вареньем и фаянсовая советская сахарница без крышки. «Толя, извини за вопрос, твоя фамилия как?» – неожиданно спросил Толик. Нафталий подсел к столу напротив него и сказал: «Гарц моя фамилия, а если по-русски правильно, то Харц, как тебе будет удобно, так и говори, но лучше зови меня Толей, мне так нравится больше».

«А что ты с моей тещей непоколебимой решил, будешь заниматься ее мучителем?» – спросил Толик. «У меня нет ответа, но вообще, я ей отказал, есть законы в этой стране, весьма жесткие, а я не рука закона вовсе, если честно», – признался Нафталий, он был расслаблен после выпитого и происходящего всего вокруг. «Ну, конечно, есть закон. Хотя морду этому гаду надо было бы набить», – задумчиво сказал Толик. «Все-таки еще не вечер», – Нафталий был на удивление уступчив.

Толик налил себе в хрустальную рюмку из бутылки, вытряхнув последние капли. «Ты, я знаю, уже сегодня больше не будешь, брат Гарц Нафталий, не обижайся, что обделил», – он выпил без усилия над собой. Толя выдохнул, вздохнул, глаза его широко раскрылись. «Я так и не разобрался с твоим отчеством». Нафталий смутился, ну не Джефовичем же ему называться, отец был записан в Нью-Джерси как Джеф. «В другой раз, Толя, будем все обсуждать, а я поеду, наверное, уже темно на улице. У тебя телефона нет? Надо такси вызвать». – «Какое такси, ты что! Какой телефон, мы первый день здесь! Обустраиваемся, знакомимся. Такси будет стоить сумасшедшие деньги, погоди. Я все устрою сейчас», – он поднялся и пошел ко входной двери. Нафтали шел следом.

Этажом выше Толик поговорил с кем-то, это был его сосед из квартиры с запахом кипящего плова и песней «Белая лаванда». «Алик, свози моего друга, я оплачу, у меня через три дня зарплата, ты меня знаешь», – громко говорил Толик. Алик что-то сомневался и жалобно бурчал: «Да у меня плов, гости скоро придут, да и бензина нету, ну, куда я поеду, скажи, Толя». – «Я преподаватель университета, Алик, ты это хорошо знаешь. Мы с тобой мало знакомы, но ты умный и проницательный человек, отвези моего лучшего друга Нафталия, куда он попросит, за мной не заржавеет», – напирал Толик. «А плов что?! А?! Ну, хорошо, сотню отдашь с получки, я за тобой бегать не буду, поеду, где твой друг», – спросил Алик.

Машину он вел хорошо, напевал, не гнал, не лихачил, в салоне его пикапа пахло зеленью, яблоками и свежей сукровицей, Нафтали принюхался, да это был сладковатый запах крови, смерти и сукровицы. Как в том медпункте, куда он сдал раненого командира и где стоял такой же дурманящий дух, смешанный со стонами, разговорами напряженных врачей и проклятиями на трех языках. «Не нюхай брат, не нюхай, все равно не узнаешь, это я мясо вожу с бойни на рынок, понял, привыкай, не всю же тебе жизнь на Бен-Маймоне жить», – иронизировал Алик, напевавший кудрявую мелодию со словами про арыки, любимую и алые маки на лугу в долине. Он был веселый малый, не унывавший от неприятностей, жизнь в Иерусалиме ему подходила. «Твое как отчество, аке, мы привыкли уважать старших, так как?», – Алик был старше Нафталия лет на 5–7, он просто шалил и посмеивался над этим состоятельным европейцем, одетым, как бедняк, фи на него.

Нафталий показал рукой, чтобы он ехал вперед и не разговаривал, не время. «Э-э, ты что, не хочешь говорить со мной, так скажи, я тебе везу, честь оказываю, а ты, значит, гордый, да?!», – Алик перестроил машину резким движением руля, голова Нафталия дернулась. Он взялся за панель машины двумя руками, прижался к ней лбом и не глядя на водителя тихо сказал: «Веди осторожно, не говори, пожалуйста, много, хорошо, очень прошу». Больше Алик не разговаривал, только сказал, въехав на Французскую площадь: «Вам сюда?». Нафталий показал рукой, что вон туда, вход справа, достал из кармана 50 лир и отдал их шоферу. «Э-э, спасибо, аке, много, аке», – удивился Алик своей удаче. «Ничего себе, а я-то думал…». Он перестал обижаться на состоятельного европейца в тряпье и не прощаясь от удивления или других чувств, быстро умчал вниз, чтобы не возвращаться обратно той же дорогой, он был мнительным парнем.

Нафтали дома минут десять принимал душ, меняя холодную воду на горячую, и наоборот. Это помогло, но на разговоры с мамой и папой сил у него не было. Было восемь часов вечера. Он выпил стакан ледяной газировки, забрал бутылку к себе в комнату, прихватил в кухне половинку лимона и ушел спать.

Сны у него в эту ночь были цветные, беспорядочные, странные. Начитался вот ерунды, а потом и снится черт те что, явственно услышал Нафтали голос матери.

Он проснулся среди ночи и увидел в окно кусок черного глубокого неба с четырьмя звездами, обрывком луны и какое-то растрепанное бородатое чудовище с пустыми глазницами. Чудовище сидело прямо напротив него в густой кроне лиственного дерева, шумевшего листьями под порывами ночного ветра.