Крещение

В большой красный бак из пластмассы, солдаты ставили себе баллоны и банки, видимо на весь свой коллектив.

Дед- чеченец был с мешком. Быстро запасался едой.

Ни кто, ни кому не мешал! Наоборот, царили понимание и сочувствие.

Следом за нами, сразу, вышла рыжая Лина.

Бабушка Нина, по прозвищу, — «ингушка», шла мне на встречу. Она, — помогла донести ведро с водой.

— «Мы с внуком, лук нашли и спички!», — похвасталась Нина.

С грохотом распахнулась входная дверь! К нам, — ворвались военные.

Они — кричали, что мы украли у них фонарь…

Что, они сейчас, за это, — расстреляют всех!

Мужчины, — тряслись от гнева и злости. Все испугались, так как два автомата были сняты с предохранителей и направлены в нашу сторону.

Фонарик, — я действительно видела: красивый, блестящий! Он был в том доме, откуда мы, только пришли. Фонарик стоял лампочкой вниз на подоконнике.

Я крикнула: — «Не стреляйте! Пожалуйста! Одумайтесь!» — и рассказала, где видела фонарь. Они поняли… Плюнули и ушли.

Кто же подставил нас всех так подло? Старик или Лина?

Быть может, фонарь найдут? Просто, эти люди забыли, где он?!

Спала я хорошо. Снились острова. Пестрые птицы.

Меня разбудили голоса незнакомых женщин, которые рассказывали, что какую-то девочку или даже двоих увели из дома от матери. По возрасту, они — школьницы. Их мать, искала у кого можно купить ящик водки, чтобы вернуть детей.

Аза и Оля — принесли полотенца, пояснили нам: «на тряпочки» и сразу забрали в свою комнату. Я увидела, в нашем дворе — свежая могила. Взрослые объяснили:

— «Сосед. Убило в доме рядом»- Надо же! Я не заметила…

Ночью сильно стреляют, но ни кто не уходит в подвал под домом.

Спим каждый на своем месте.

Внук бабы Нины приносит, книги. Мы с ним читаем. А когда обстрел, он страшно пугается, холодеет и всегда твердит:

— «Господи! Неужели я маму не увижу?!»

Его бабушка шутит: «Увидишь, слушаться будешь?»

Мать этой семьи — уехала в беженцы с другими детьми. Места в автобусе стоили дорого, на всех — денег не было.

Вовка притащил баллоны соленой черемши. Угостил нашу комнату, на тарелочке

Мы «смели» черемшу в одно мгновенье.

— «Это — мое! Это — я люблю!»- заявил он. И отнес все банки в «свою» комнату.

Дневной обстрел из орудий. Грохот. Закладывает уши.

Метров 300 от нас, — загорелся дом. Я вместе со старшими тушила пожар.

Напрасно, — дом сгорел. Сегодня, молодцами были все! Спасали чужое. Ни кто, ни чего не взял себе. Вещи выносили и ставили на дорогу. Отдавали в дома напротив. Мы забрали, лишь, часть обгоревшего забора, на дрова, еще: лук, и пачки с чаем.

Наши молодые соседки, — стали исчезать по ночам. Оля уйдет, ее муж — Володя, больше пьет. Надо же, — не боятся!

Ночью бывают сильные обстрелы, — нападения, уличные бои.

Надо сказать, что жильцы второй комнаты — обнаглели! Спят все вместе, там же курят и пьют. Это в такое время, в войну, когда жизнь на волоске! Дым приходит в нашу комнату. Мы задыхаемся: дети и старики.

А сейчас еще лучше: нашу комнатную дверь закрыли, задвинули стульями. Сидим все шесть человек, как наказанные, — взаперти, в туалет не выйти. А там, в кухне, наши «девушки» пируют с военными!

Мирно беседуют и жуют. Наварили что-то вкусное… Запах замечательный!

Продукты, наверняка, дали на всех. Пьют! В дырочку от замка, нам хорошо видны баллоны с красным вином.

Военные услышали шорохи, спрашивают: — «Что тут еще люди есть?»

Тогда, Володина жена и Аза, стали раздраженно повторять:

— «Какие там люди? Это у нас комната калек. Мы их кормим!»

Мама, услышала, — расплакалась. Сказала:

— «Отделимся от них! В продуктах, в дровах. А печь — я сама себе с решеткой во дворе сделаю. Битых кирпичей много».

Я обрадовалась и зашептала: — «Давай уйдем отсюда?»

Но уходить из дома мама не решилась. Женщина и девочка — мишень. Бабушки нас поддержали. Сказали: «Да!», но, прошло несколько минут, они испугались своеволия. Стали говорить иначе:

— «Надо терпеть. Гордость не к чему. Вы, — не умеете жить в коллективе…»

Предательство и трусость…

Получилось, что отделились, — только, я и мама.

Наши соседки, из параллельной комнаты продолжают исчезать по ночам. Кто-то им светит фонариком в окна. Свистит.

Сегодня, мы с мамой нашли в чужом доме сухие носки и переобулись. Варежки, опять, не нашли.

В одном месте, на диване, увидели убитого. Он лежал со стаканом чая в руке.

Там было много детских вещей и кроватка малыша. В этом доме, мама не разрешила брать даже еду. Она — суеверная, говорит, что у мертвых трогать ничего нельзя.

Мы искали себе муку и сахар. В другом доме, я заглянула в комнату. О! Какие там были вещи! На столе стоял открытый чемодан серый, «серебряный». В кульке, рядом, лежала новая куртка из кожи! Я просила маму разрешить мне взять куртку! Она не разрешила, ругалась — зануда! Как — будто не видит: вокруг, все и все забирают. Ходят группами — взрослые и дети, военные и мирные, соседи с соседями…

Вечером, мы с мамой вышли «подышать», пока нет обстрела. Идем, смотрим — нет того дома с курткой. Одни головешки и фундамент. Я — разрыдалась! Сказала:

— «Вот умру и никогда не смогу поносить такую куртку!»

Мама, обняла меня, стала уговаривать:

— «Чтобы у нас, в нашей квартире, хоть что-то осталось, — мы, с тобой, кроме еды и лекарств, — ничего брать не должны! А о смерти не говори! Есть час добрый, а есть недобрый, особенно, — в войну».

Она оказалась права. Я действительно, вечером, едва, не погибла…

Вышла, около 10 часов во двор. Темно. Звезды. Мороз. Я спрятала кусок пышки, чтоб покормить собаку. Из- за, собаки — вышла.

Когда я кормила пышкой собаку, то, — слышала разговор наших «девушек» о солдатах. Их речь и сигаретный дым, лились из окна. Женщины — обсуждали кто лучше, как мужчина!

Неожиданно раздались два выстрела.

Рядом, по стене, «чиркнули» пули. Кто-то захохотал пьяным голосом. Я дернулась, спряталась за угол. Присела на корточки. Простояла, как утенок, минут пять. Так же, на корточках, не поднимаясь, взобралась по лестнице — домой! От боли в ноге, до крови искусала губы. Дома, при свете керосиновой лампы, мы с мамой рассмотрели дырочку на моем шарфе, маленькую, над головой. Значит — поживу!