Крещенский апельсин

Вернувшись в свою следственную камеру в сквернейшем расположении духа, Тернов не знал, чем погасить свое возмущение. Безобразная сцена не шла из головы: у ног государственного деятеля валяется иностранная подданная, а он – едва ли не сапогом ее в лицо пихает! И добро бы была иностранка захудалая, но нет, известнейшая актриса!

В любовнице господина Гарноусова Павел Миронович узнал блистательную американскую балерину Айседору Дункан. От скандального открытия настроение молодого следователя в конец испортилось, будто он заглянул в чужую спальню, хотя об эксцентричных поступках заезжей дивы следователь был немало наслышан и ранее, от своей подружки-актрисы. И как после концерта, в ресторане, во время вечера, устроенного в ее честь, американка скинула с себя одежды и, оставшись в короткой рубашонке, с обнаженными выше коленей ногами исполнила на столе вакхический танец. И как безуспешно пыталась соблазнить Станиславского, но встретила несколько нежных поцелуев и холодное сопротивление режиссера. В актерских кругах из уст в уста передавали отповедь, данную изумленным режиссером танцовщице и ею же разглашенную: «Я никогда не соглашусь, чтобы мой ребенок воспитывался на стороне, а иначе при моем теперешнем положении быть не может». И как хмельная, опившаяся водкой и шампанским танцовщица цеплялась в своем номере «Европейской» гостиницы за провожавших ее с очередного кутежа мужчин. Павел Миронович всегда-то подозревал, что в балетном мире, где главным инструментом искусства является тело, существуют другие, отличные от общепринятых нормы допустимого. Но Айседора превзошла всех, словно вместе с корсетом дерзко отбросила все моральные устои. Свобода тела, свобода поведения. ..

Странное беспокойство грызло его душу. Он досадовал на свою неожиданную оробелость: он так и не решился вернуть депутату утерянное письмо. Хотя интуитивно он понял еще у Таврического, что депутат письмо не возьмет, будет все отрицать, отречется и от красотки.

– А вот и я, – с этими словами в дверях возник румяный, чрезвычайно довольный собой помощник дознавателя Лапочкин.

– Почему так долго? – Павел Миронович сурово сдвинул брови, пытаясь скрыть радость от скорого возвращения помощника.

– Отобедал у Палкина, у стойки, – доложил Лапочкин, проходя к столу начальника и шумно топая галошами, чтобы сбить с них налипший снег. – Так что мы имеем?

Он уселся, закинул ногу на ногу и, достав папироску, постучал бумажным мундштуком по крышке коробочки с надписью «Дункан».

– Докладывайте о результатах ваших поисков, – мягко проявил свою власть Тернов.

– Докладываю, – не стушевался Лапочкин. – Наведывался в квартиру. Съемная. Заходил внутрь. Беседовал с камердинером. Мужик брянский, глупый. С барином прибыл в столицу. Однако на имя Асинька клюнул, хотя и клялся, что барин предосудительных знакомств не ведет. По глазам его понял, что красотка в дом захаживала.

Тернов побарабанил пальцами по зеленому сукну и заметил:

– Вряд ли он так неосмотрителен. Да и дамочка приметная – сама Айседора Дункан.

– Вот оно что. – Лапочкин сверкнул глазками-буравчиками. – Танцовщицу бы и дворник, и швейцар приметили бы, жар-птица. А дворник из необычного помянул только, что от Гарноусова иногда по черной лестнице два подозрительных человека спускаются, воротники подняты, лица волосом заросшие. Полагаю, грим.

– Свидания депутат мог и по телефону назначать, и не обязательно у себя в квартире встречаться, – скороговоркой произнес Павел Миронович.

– Вот почему у камердинера глаза забегали, когда я имя «Асинька» назвал. Слышал, стервец, любовные восторги барина.

– И какой вывод изо всего этого можно сделать? – Тернов проявлял нетерпение.

– Выводы следующие. – Лапочкин помолчал, пожевал губами. – Первый: у депутата была любовница. Второй: он соблюдал меры предосторожности. И третий вытекает из второго: письма он не писал и от нее писем не получал. Он не дурак, чтобы такие компрометирующие документы доверять почте. Побоится перлюстрации. Такой адюльтер попахивает скандалом. Вдобавок, могут и в шпионаже в пользу Америки обвинить.

– Ну вы уж хватили через край, Лев Милеевич, – не поверил Тернов.

– Ничего не через край. Еще не известно, что эта Айседорка в России делает. У нас таких босых баб, как она, на сцену можно выпускать дивизиями.

– И что же дальше?

– А вот что. Листок-то мог принадлежать и не Гарноусову, а тому, второму, неизвестному. Да и письмо ли это?

– По-вашему, Айседора Дункан еще кого-то охмурила? – опешил Павел Миронович.

– Наверняка, и не одного. – Довольный Лапочкин откинулся на спинку стула. – Однако вернемся к нашим баранам. Что же мы имеем, любезный Павел Мироныч? Мы имеем подозрительную встречу депутата в подозрительном месте, в дешевом парикмахерском салоне. Зачем ему при камердинере ходить бриться в салон? Заметьте, он пришел без сопровождающего. Значит, опасался свидетелей. В салоне он с кем-то встретился, но факт встречи с неизвестным депутат отрицает. Портрет испарившегося клиента у вас имеется. И именно у этого неизвестного выпал тот самый листок бумаги, который мы спервоначалу приняли за любовное письмо. Так?

– Пока изъянов в вашей логике не вижу. – Павел Миронович благосклонным кивком одобрил ход мысли подчиненного.

– Теперь переходим к выстрелу. Стрелял не господин Шалопаев, невинно пострадавший при задержании. Пистолет его чист, о чем и сообщил эксперт. Да и сам Шалопаев говорил о стрелявшей женщине. Так?

– Которая потеряла галошу, – добавил Тернов.

– Как это все соединить? – Лапочкин пронзил начальника торжествующим взглядом.

– А черт его знает, как! – пробурчал Павел Миронович. – Таинственный клиент неизвестен, стрелявшая дама неизвестна. И на галоше ничего не написано, нет даже металлического инициала владелицы.

– Остается один выход, – подсказал опытный агент, – изучить текст письма.

– Что там изучать? – Павел Миронович скептически скривился. – Бессвязная мешанина из фривольных любовных словечек.

– В этой бессвязности должна быть какая-то связь! – настаивал Лапочкин.

– Тогда думайте. Ваша опытность здесь полезнее.

– Я уже успел подумать, пока обедал, – сказал помощник следователя и, увидев гнев в глазах Тернова, поскорее продолжил, чтобы тот не подумал, что издевается над зеленым начальником. – Вариант объяснения существует. И причем только один. К нам попал конспект любовного разговора.

– Как конспект? – не понял пораженный Тернов. – Если ваш камердинер и слышал любовные излияния своего барина по телефону, ответных-то речей он слышать не мог.

– Правильно мыслите, Павел Мироныч, – похвалил Лапочкин, – камердинеру вести конспект и незачем.

– Тогда конспект вела горничная балерины? – осторожно попробовал новую версию Тернов. – Но и здесь неодолимое препятствие того же характера.

– Не забудьте, что конспект должен был попасть в руки одного из двух: или Гарноусова, или неизвестного клиента. Если горничная балерины передала кому-то из мужчин свой конспект, то тогда кто стрелял? Неужели Айседорка? – подстегнул нерешительную мысль молодого начальника старый сыщик. – Зачем? Деньги на балетные школы для малолетних эльфов-босоножек покушением разве вышибешь?

Тернов выдвинул нижний ящик стола, вынул из него галошу и водрузил на стол. С минуту полюбовавшись на резиновое изделие, он с сомнением заключил:

– Для Айседоры все-таки маловата. Видел я сегодня ее ступни вблизи – гренадерские.

– Отлично, – одобрил Лапочкин. – Значит, мы пришли к выводу, что Айседорка не стреляла и не убегала, потеряв галошу. Вместе с тем конспект любовных речей не могли вести камердинер депутата и горничная балерины. Что остается?

– Остается допустить, что замешано третье лицо. Вы установили место тайных свиданий парочки? – радостно охнул Тернов и сконфуженно оглянулся на возившегося с синей папочкой письмоводителя.

– Нет, – усмехнулся Лапочкин. – Зачем ноги трепать? Это нам ни к чему.

– Как – ни к чему? – Павел Миронович нахмурился. – Именно в тайное гнездышко и проник соглядатай, который слышал воркотню любовников.

– Под кроватью он, что ли, по-вашему, сидел? – грубо возразил Лапочкин, и Тернов залился краской стыда.

– А хоть бы и сидел! Все равно где – под кроватью, в шкафу, за стенкой! Если злоумышленник опознал в парочке известных людей, вполне мог спрятаться и записывать с целью шантажа. А потом кому-нибудь из газетчиков предложить за хорошие деньги. Да хоть бы в тот же журнал «Флирт»… – К концу тирады, которую он начал из упрямства, Тернов говорил уже уверенней.