Крест и порох

– Это Устинья!

– Соображаешь… – рассмеялась та, и душу Митаюки кольнула гордость из-за исходящей от девушки эмоции одобрения и легкого восхищения. Дикарка понимала, что девушка рода сир-тя умнее ее!

Покончив с чисткой, девушки отнесли корзину обратно в острог, вывалили в большущую емкость с очень тонкими стенками из твердого желтоватого металла.

– А это? – указала на него Митаюки.

– Котел! Вон еще котлы, – указала на два соседних очага Устинья, потом развела руки, указывая на пространство вокруг: – А это двор. Двор внутри острога. Поняла? Вот, смотри… Это камень. Это камень внутри кулака. А это – дикий лук. Лук внутри Устиньи. – Девушка сунула луковичку в рот, прожевала. – Поняла?

– Поняла, – кивнула Митаюки. – Это все двор. Двор внутри острога. А это… – Она подумала и сжала правой рукой указательный палец левой. – Палец внутри.

– Правильно… Давай-ка лука начистим и в котел покидаем. Обед скоро.

Дикарка была словоохотлива, доброжелательна и отзывчива. Главным было запомнить все то, что она успела наболтать.

От ворот самой большой башни к ним подошла девушка в оленьей кухлянке – круглолицая, с нормальной кожей. Деловито вылила в котел, в чищеную рыбу, два ведра воды.

– Сир-тя? – Сердце Митаюки сжалось от надежды.

– Сама ты сир-тя… – с презрением огрызнулась та и отправилась обратно.

Затем две бледнокожие дикарки принесли еще одну большую корзину подготовленной рыбы, вывалили ко всей прочей в котел и встали рядом, помогая чистить дикий лук и еще какие-то ароматные травки, стали переговариваться между собой, и обучение юной шаманки прервалось.

Наконец двое крепких дикарей на толстой жердине перенесли котел, полный рыбы, к ближайшему костру, повесили над огнем. Девушки, покончив с работой, весело защебетали между собой, пошли к главной башне. Митаюки увязалась следом, беспрепятственно прошла через ворота – хотя по спине и пробежали мурашки страха. Глазами, душой девушка невольно устремилась к лесу – туда, где остался родной дом. Но ум подсказывал, что добраться к нему через полные хищников и менквов земли ей не по силам – и юная шаманка, сглотнув, побежала за дикарками.

Оказалось, что они просто хотели умыться после грязной работы и морской воды. Девушки сполоснули руки до плеч, омыли лица, попили из ладоней. Пленница поступила точно так же – тем более что от жажды страдала даже сильнее, нежели от голода. Дикарки развеселились, стали брызгаться. Митаюки же, напившись от души, вспомнила про своих подруг, томящихся в башне. Улыбнувшись дикаркам, дабы не подумали плохого, она побежала обратно в острог, пересекла двор, вошла в башню, громко крикнула:

– Тертятко-нэ! Ты все еще здесь?

– Ми, ты жива?! – радостно отозвалась подруга. – Мы думали, тебя съели!

– Хотите пить?

– Да! У тебя есть?! – зашевелились пленницы, подбираясь к отверстию и выглядывая вниз.

– Идите со мной!

Дикари не стали останавливать захваченных девушек, даже когда те вышли через ворота целой стайкой. Увидев реку, юные сир-тя кинулись к воде, а Митаюки-нэ повернула обратно, вошла во двор, скользнула взглядом по большому чуму с крестом на остроконечной крыше, о котором еще ничего не успела узнать и… Увидела на углу старую Нине-пухуця, с нечесанными седыми волосами, сгорбленную, в обгоревших лохмотьях…

Злая ведьма, несущая смерть, оглянулась на крик, прищурилась, прямо на глазах превращаясь в юную белокожую дикарку, а потом торопливо ушла за чум.

Митаюки-нэ ощутила боль в плече, осеклась… И поняла, что кричала именно она. Ударивший пленницу дикарь что-то громко сказал, размахивая руками, толкнул еще раз – но тут подбежала Устинья, сама рыкнула на воина, обняла девушку за плечо и повела с собой.

– Здесь черная шаманка! – горячо сказала Митаюки. – Она поклоняется богу смерти. Она вас всех убьет!

Устинья, не понимая ни слова, кивала и отвечала какими-то утешениями. Подвела пленницу к месту рубки дров, выбрала из кучи две больших деревянных пластины, повернула к котлу, возле которого уже начался пир, выковыряла из парящего супа пару крупных рыбин, разложила по деревяшкам, протянула одну девушке:

– Ешь.

– Ешь? – всхлипнув, Митаюка жестом показала, как переправляет рыбу в рот.

– Да-да, правильно. Ешь, ем, есть… Кушать.

– Кушать… – еще раз вздохнула пленница и принялась за еду.

Съев первую рыбину, Митаюки-нэ сходила за второй – и никто не попытался ее остановить. Дикари отнеслись к желанию пленницы наесться до отвала с таким спокойствием, словно к равной, одной из своих. У юной шаманки стало складываться впечатление, что они вообще не знали о существовании рабов и рабынь, слуг и знати, слаборазвитых воинах и могучих вождях. Для них равны были все – и тот, кто командовал их племенем, и жалкие существа, еще вчера захваченные в набеге. Равны и свободны – а потому сторожить пленниц они и не собирались.

Слаборазвитые дикари, не тронутые знанием! Понятно, почему все они были воинами – низшей кастой людей в народе сир-тя. Они не знали, что есть те, кто от рождения может быть умнее, сильнее и разумнее и потому обречен не подчиняться, а править!

По примеру прочих дикарей Митаюки бросила грязную дощечку в огонь. Однако поступить так же с руками было невозможно, и она отправилась к реке.

Текучая вода быстро смыла липкий, как смола, рыбий жир, стоило потереть ладони руками. Помыв руки и ополоснув лицо, девушка напилась, пригладила упругие волосы, попыталась хоть как-то расчесать их пальцами, раз уж гребень пропал. На пути к острогу поймала на себе восхищенные взгляды трех молодых дикарей, идущих навстречу, и сердце затрепыхалось, ибо в ее положении небесная красота была проклятием, а не наградой.

Так и есть – широко ухмыляясь, парни жестом позвали ее за собой.

Удел пленниц – смирение. Даже понимая, что с ней станут делать, Митаюки все равно улыбнулась в ответ, пошла, куда указали, остановилась возле сваленного в кучу валежника в стороне от натоптанной дорожки. Парни трогали ее, оглаживали, целовали шею, плечи, потянули вверх кухлянку. Юная шаманка не сопротивлялась – все равно бесполезно. И даже обняла за шею дикаря, который первым начал ее ласкать, покорно опустилась на подстеленную одежду, развела колени, позволяя насильнику подобраться к лону, вскрикнула и нежно погладила его по плечу, когда ощутила в себе чужую плоть.

По девичьему телу скользили сразу несколько рук, трогая соски и бедра, оглаживая колени и плечи, ее касались сразу много губ, целуя губы и бедра, ладони и лицо – и она, как могла, отвечала, опасаясь разозлить своих часто меняющихся хозяев, что никак не могли насытиться своею властью.

Наконец все закончилось. Дикари, посмеиваясь и переговариваясь, ушли, оставив жертву лежать возле валежника. Немного придя в себя, Митаюки-нэ поднялась и, не одеваясь, побрела к реке, по пояс вошла в воду, присела, омываясь от налипшей на тело грязи, от следов прикосновений и насилия, и выбралась обратно на сушу, лишь когда совсем продрогла. Одеваясь, она заметила бредущую к воротам острога парочку. Девицу в малице, которую она поначалу приняла за сир-тя. По их чувствам было легко догадаться, чем они занимались в стороне от людских глаз. Но они возвращались – вместе! И шли – держась за руки! Они были парой, в которой каждый из двоих выбрал другого, чтобы быть вместе.