Крест и посох
Шрифт:
— Теперь и до тебя очередь дошла, братец мой единственный, — ласково пропел Глеб, и улыбка его стала еще шире и еще радостнее. — Тебя, яко князю и подобает, мы в своих покоях поместим. У меня, правда, там скудновато, не взыщи уж.
— Зато от души, — в тон ему подхватил Константин.
— Это точно. От самой что ни на есть. А ты, — он повернулся к Стояну, — после зайдешь, обскажешь, где да как вы его поймали, да какие речи он вел, пока ехали. Опять же награду заберешь за улов знатный. Уж я не поскуплюсь. — И он заговорщически подмигнул сотнику.
Вновь повернувшись к Константину, которого в это время, согласно княжескому повелению торопливо разоружали, Глеб широким жестом гостеприимного хозяина приглашающе указал на
— Может, помолиться в последний раз дозволишь? — вежливо поинтересовался Константин.
— Да почему же в последний? Ежели захочешь, то я каждый вечер к тебе своего исповедника засылать буду, — возразил Глеб. — Правда, грехи тебе он лишь один раз отпустит. В первую встречу. — И, не дожидаясь вопроса, пояснил: — Вдругорядь уже каяться не в чем будет. Сам посуди, дни все у тебя, брате, будут постные — хлеб да вода. Медов хмельных, увы, вовсе не увидишь, да и с девками сдобными тоже позабавиться не удастся. Знай, молись себе, коли охота придет. — И поинтересовался, когда они прошли уже с десяток-другой метров: — А что это ты поглядывал на меня все время? Или в одеже какой беспорядок узрел? Так ты скажи по-братски, пока не расстались, а то вон уже пришли, почитай.
Константин удивленно огляделся по сторонам.
Странно. Вроде бы никакой ямы поблизости не наблюдалось. Крышкой прикрыта? А где тогда эта крышка?
Да и стояли они не посреди двора, а у самого терема Глеба возле какой-то двери, по всей видимости ведущей в обычную подклеть.
Так и не придя ни к какому выводу, Константин вновь внимательно посмотрел на Глеба и заметил:
— С одежей у тебя все в порядке. А высматривал я совсем другое — печать на тебе искал.
— Какую такую печать? — не понял Глеб.
— Которую господь на сыне Адама поставил, — терпеливо пояснил Константин. — Ну чтобы никто его не трогал. Пусть ходит и мучается.
Глеб отрывисто хохотнул. Смех был неприятным, каким-то лающим.
— И как, нашел ли? — ничуть не обидевшись, осведомился он.
— Нет, не нашел, — честно ответил Константин. — Наверное, потому, что она невидимая.
— А вот тут ты, братец, маху дал. Вовсе не потому, — принялся пояснять Глеб. — Причина проста. Дабы ее найти, тебе надо было не на меня глядеть, а в кадь с водой заглянуть да на отражение свое полюбоваться.
— Это почему же?
— А потому, что печатью этой я, — улыбка стала медленно сползать с лица Глеба, и его маленькие глазки с ненавистью впились в лицо Константина, — яко господь бог, самолично тебя заклеймил три дни назад. Ныне же я в глазах людских чист аки агнец, ибо токмо по причине моей душевной чистоты и сохранил мне всевышний жизнь в отличие от братьев моих грешных, коих умертвил ты рукою своею мерзкою без жалости и сострадания. Да ты проходи, проходи, чего стоишь, — спохватился он, приглашающе отворив дверь.
Ступеньки за ней вели куда-то вниз и терялись во мраке.
— Вон уже и свет несут, чтобы не оступился ты невзначай, — указал он на торопившегося к ним со всех ног здоровенного детину с жирным, одутловатым и каким-то затхлым лицом, несущего в каждой руке по ярко горящему факелу.
Константин вздохнул и шагнул через порог.
— Будь ты проклят, Каин! — услышал он в тот же миг.
Константин сразу узнал этот голос. Он явно принадлежал сотнику, который все-таки не смог сдержать своих чувств. Можно было бы и не оборачиваться, но он все-таки по инерции повернулся в его сторону.
Впрочем, не он один — Глеб повернулся тоже.
Стоян смотрел в их сторону, не стараясь сдержать свою ненависть, и каждый из князей был уверен, что проклятие это адресовано не ему.
Один из них ошибался.
А бысть о ту пору на Руси святой тайный сговор черных слуг антихристовых, кои, воедино собравшись, порешили себя прозывати
детьми идолища поганого, коего Перуном величали.А нечестивый князь Константин и тут успеша и в оный сговор вступиша.
И учал он с прочими нечестивцами бесам жертвы приносити и на капище языческом в угоду Перуну идолу резати коров, овец, а в ночи, кои луну полну имеша, детишков малых из числа сирот.
В братстве же оном, в коем каждый себя сыном идолища Перуна прозываша, немало о ту пору бысть воев старых да мужей именитых.
Князь же Константине Володимерович, будучи богу верен, союз оный трогати не повелеша, дабы вои те в обиду смертную не впали и от стяга княжого не отшатнулися, ибо час вельми обильных перемен на Русь шедши и негоже было в столь тяжкую годину раскол и смуту меж людей вносити.
И рек он: «Несть от их злобы, аще вреда, и негоже православию уподобитися латинству окаяннаму, кое людишек силком под крест свой волочити хощет, ибо вера не на груди, но в сердце».
На вопрос, существовало или нет в то время «Братство детей Перуновых», ответ напрашивается, скорее всего, отрицательный, поскольку это название лишь дважды упомянуто в летописях.
Хотя можно допустить, что было в то время некое общество идолопоклонников, и не исключено, что оно и впрямь приносило на своих капищах кровавые жертвы. Правда, не думаю, что это были маленькие дети, разве что изредка, а так, скорее всего, обходились домашними животными.
Трудно ответить на вопрос, состоял ли в этом братстве сам князь Константин. Летописи противоречиво освещают сей факт, хотя, здраво рассуждая, по всей видимости, прав Пимен, который отрицает это, ибо за летописца стоят логика и здравый смысл.
В самом деле, зачем князю вступать в него, когда все говорит скорее напротив — о том, что он был набожным христианином.
А вот дать ответ на другой вопрос: «Кто из этого братства был в ближайшем окружении Константина и какую вообще роль оно сыграло?» практически невозможно.
Во всяком случае, огульные обвинения Филарета брать в расчет нельзя, но и Пимену доверять в полной мере тоже не стоит.
Глава 13
Сын
Правда, дети должны — пока они остаются детьми — быть руководимы родительской властью, но в то же время должны быть готовы к тому, чтобы не всегда оставаться детьми.
Почему он, будучи очень опасным свидетелем, непременно понадобился князю Глебу живым, Константин понял спустя несколько часов после своего пленения, во время первого же вечернего визита брательника к нему в подвал.
Оказывается, все дело было в гранатах.
Внимательно наблюдая за погоней, Глеб, будучи не шибко набожным и совсем не суеверным человеком, ни на минуту не усомнился в том, что и громы, и невидимые молнии, которые так метко поражали его дружинников вместе с лошадьми, не являются ни проклятием Перуна, ни волей Ильи-пророка.
Напротив, это творение рук человеческих, и метали их не черти и не ангелы, а люди его брата.
Более того, убедившись, что Константин и его немногочисленные спутники ушли от его людей, и сделав все возможное для организации его поимки, он самолично проехал на место побоища, где приказал взрезать убитых лошадей.