Крест любви. Евангелие от Магдалины

Когда Квинтус вскарабкался обратно на стену, он уселся на гребне и помахал Марии рукой;

– Увидимся.

– Посмотрим, – отозвалась Мария, но Квинтус видел, что она вовсе не так неприступна, как хотела бы казаться.

Вахта Квинтуса длилась до десяти часов. Он ходил взад-вперед и в такт шагам разучивал слова которые должен был сказать Эфросин. Эту пышную женщину Квинтус испугался еще прошлым вечером. «Мое имя Квинтус Петрониус. Я сын кентуриона Галла Петрониуса из шестого сирийского легиона. Моя мать и сестры живут в Риме мы не богаты, но на жизнь хватает. Я здесь чтобы просить руки юной Марии».

Скоро речь прямо-таки отскакивала от зубов. Однако, когда пришло время говорить, у него так пересохло во рту, что он не мог вымолвить и слова. Эфросин, как обычно после обеда, сидела в кабинете и удовлетворенно подсчитывала доходы. Она дружелюбно кивнула.

– Итак, чего желает господин солдат?

Ни слова. Эфросин пришлось самой продолжить, пока пауза не стала неловкой.

– Как от повара, так и от садовника я слышала, будто бы некий солдат имеет странную склонность путешествовать черными ходами, через кухню и даже лазать по стенам.

Кончики ее губ подергивались, да и сам Квинтус вдруг ощутил весь комизм ситуации. Он всплеснул руками, попытался улыбнуться и выговорил:

– Вообще-то, у меня нет привычки так по-идиотски себя вести.

– Тогда я надеюсь, такого больше не произойдет. Что касается Марии, ты должен знать, что она девушка порядочная. Если господин солдат желает встретиться с ней и она сама этого хочет, нет препятствий к тому, чтобы ты навестил ее.

Квинтус рухнул на колени и наконец выдавил из себя отрепетированную речь. Эфросин подумала, что театральности в нем не меньше, чем в Октавиане.

Ей ничего не оставалось, кроме как засмеяться. Смех хозяйки дома показался Квинтусу пощечиной. Эфросин заметила это, собралась и сообщила:

– Я рада, что Квинтус Петрониус имеет благородные намерения. Но прежде чем говорить о браке, нужно ведь еще узнать друг друга, не так ли?

– Я как будто уже тысячу жизней знаю ее, – пробормотал Квинтус, воспитанный в духе Платона. Это, однако, не возымело должного эффекта, ибо Эфросин не верила в переселение душ.

– Все, кто влюблен, становятся немного ненормальными. Не тревожься, солдат, это пройдет.

– Никогда, – отозвался Квинтус с такой уверенностью в голосе, что женщина почти поверила ему.

Она выглядела суровой, когда проводила его в сад, где работала Мария. Девушка сидела среди цветущих крокусов, таких же золотых, как ее волосы. Она была в тонкой тунике – новой, насколько помнила Эфросин. Туника была голубой, под цвет глаз и озера, блестевшего позади.

«Неутешительный знак», – решила Эфросин, а вслух сказала:

– Мария, я здесь, чтобы представить тебе молодого человека, сгорающего от желания увидеть тебя. Но решение остается за тобой.

Квинтус снова лишился дара речи.

– Как ты, наверное, заметила, он не очень-то разговорчив и, честно говоря, не особо одарен, – заявила Эфросин.

В ту же секунду она поняла, насколько это было глупо, но была слишком обеспокоена серьезностью мальчишки и ожиданиями Марии. Она зло продолжила:

– Юный балбес по имени Квинтус Петрониус просил твоей руки.

Прежде чем продолжить, женщина громко фыркнула.

– Я позволила ему поговорить с тобой в саду, но только в присутствии Сетония.

Сетонию Эфросин наказала:

– Ты в ответе за честь моей дочери.

Потом повернулась на каблуках и вернулась к себе в кабинет, с неприятным ощущением, что уже проиграла в этой битве. Она видела это в глазах Сетония, а на свете не было человека, чьему суждению она доверяла бы больше.

Мария, которая была очень далека от негодования приемной матери, взяла Квинтуса за руку:

– Ты, наверное, не прочь полюбоваться садом.

Квинтус вырос в каменном Риме и не очень-то интересовался цветами. Тем не менее он светился ожиданием и пытался одновременно и смотреть, и слушать, когда Мария показывала клумбы и рассказывала о цветах, кустарниках и деревьях. Но он видел лишь ее и слышал лишь нежный девичий голос.

– Ты видел наш олеандр? – поинтересовалась Мария. – Это необычный сорт, и скоро на нем появятся тысячи розовых цветков.

Он смотрел на колючий кустарник и понимал, что никогда прежде не был так счастлив.

Время пролетело, и повар, несший гораздо большую ответственность за развитие событий, чем Сетоний, прервал их. Он разыскал парочку и попенял на то, что ужин давно накрыт и время визита истекло.

– До завтра, – попрощался Квинтус.

– Да, до завтра, – ответила Мария.

– Мы не так уж многое можем сделать, – поделился своими соображениями с Эфросин садовник.

– Определенно, – согласилась женщина.

Квинтус появлялся каждый день в одиннадцатом часу. Куртизанки Эфросин вились вокруг него, словно бабочки.

– Какой милый мальчик! Милый маленький мальчик!

– Они просто дразнят тебя, – примирительно сказала Мария. – Пошли, я покажу тебе мой тайный грот.

Опять началась болтовня:

– Ага, Мария… У тебя есть тайный грот…

Взрыв хохота.

Ни Мария, ни Квинтус не понимали, что так позабавило девушек.

Стены грота многие века обтачивали волны, и теперь он напоминал яйцо изнутри. Сетоний имел обыкновение сушить в гроте пряные травы, и он хранил благоухание тимьяна и розмарина. Свет был мягким, сумеречным. И было тихо, лишь глухие удары волн снаружи. Но самое главное – выход грота обращен к озеру, и никто не мог видеть влюбленных.

Они опустились на выстланное листьями ложе, рука об руку, а потом, не зная, как это произошло и чем это закончится, начали целоваться. Мария, умная и приземленная, потеряла разум. Что с ней происходило, что? Наконец она что-то прошептала ему на ухо, и к Квинтусу вернулась бдительность. Он отстранился.

– Мария, мы должны остановиться.

– Почему?

– Потому что скоро мы уже не сможем этого сделать. Давай заберемся на гору и поговорим.

На вершине скалы, над водой, где все могли их видеть, но никто ничего не слышал, он заговорил. Теперь у него нашлись тысячи слов, чтобы описать свою любовь. Он мечтал о ней многие годы, но даже не смел надеяться, что повстречается с ней. Когда тем вечером он увидел ее в кухонном окне, то чуть не лишился чувств. Он старался внушить себе, что это всего лишь видение, что такого не может быть.