Крест. Иван II Красный. Том 1
Шрифт:
Постепенно впечатление от пророчества Корана стало рассеиваться, глаза заблестели от выпитого, пальцы от жира, завязались разговоры, защебетали, быстро насытившись, молодые царевны, и среди них самая смелая, самая умная, самая весёлая Тайдула. Мясо истекало соком, хлеб едва не таял в нём. Запах был хорош — вкуса никакого. Это для русских — никакого. Монголы ели с большим удовольствием. К трапезе поданы были тазы и кувшины с тёплой, душистой и чем-то подкрашенной водой. Русские больше пальцы споласкивали, чем угощались. Так, жевали для виду. Вспомнив Солхат, Иван сказал, что после пирования всем ещё с собой дадут чего-нибудь,
Наконец Узбек подал знак приблизиться великому князю тверскому. Сердцу у русских упали.
Александр Михайлович, прямой и высокий, пошёл к царскому месту среди удивлённого говора гостей. Туда же побежали, полусогнувшись, толмачи.
Иван стиснул кулаки так, что ногти впились в ладони. Он не испытывал торжества, хотя предчувствовал, как плохо сейчас будет князю Александру. Не было ни вражды, ни зла. Куда всё улетучилось? Одна жалость осталась к этому немолодому мужу, к усталой его походке, опущенной русой голове. Иван кинул украдкой взгляд на Фёдора — тот сидел с помертвевшим лицом.
Старшая хатунь Тайтугла подняла руки, обвешанные драгоценностями, провела по лицу. Лучи заходящего солнца высекли из камней жёлтые, синие, алые огни. После того как Тайтугла отняла руки от лица, в шатре установилась полная тишина: ни единого голоса, ни вздоха, ни шелеста. Слышно было даже, как за стенами шатра тонко и уныло посвистывал ветер.
— Говори! — сказал Узбек по-русски.
Александр Михайлович поднял голову:
— Я сделал тебе много зла, но теперь пришёл принять от тебя суд, будучи готов на всё, что Бог возвестит тебе.
— Коран учит нас: доброе слово, прощение обид лучше милостыни, за которой следует укор.
— Велика мудрость Аллаха! — глухо упали в тишине слова Александра Михайловича.
— Ба-атюшки! — сипло пискнул Андрейка. Иван зажал ему рот.
— Что доброго бывает с тобой, оно от Бога, а что злое бывает с тобой, оно от тебя самого. — Узбек прикрыл глаза. Скользнули из рукава халата в ладонь ему чётки.
Все пуще замерли: может, царь молится про себя? Даже ветер перестал ныть.
— Что скажет мой наследник?
— Сегодня утром в Сарае, — начал со спокойной усмешкой Тинибек, — один шаман взобрался на крышу.
Узбек открыл глаза, лицо Тайтуглы засветилось любовью и восхищением: что-то изречёт сейчас старший сын?
— Он крикнул: «Эй вы, люди, я сейчас сделаю то, что никому не удавалось!» Он прыгнул, намереваясь взлететь, но упал на землю и разбился насмерть.
Гортанный смешок прошёлся среди гостей.
Акинф торопливо перевёл Семёну.
— Понял, — сказал тот. Желваки заиграли у него на скулах.
— Это что, конец? — тонко вскрикнул Иван.
Акинф кашлем перекрыл его выкрик.
Сонливый вид Узбека как рукой сняло:
— Когда в Твери сожгли Шевкала, мы изумились и содрогнулись, думая, что все русские готовы восстать!
— Это было отчаяние, великий хан, — твёрдо ответствовал Александр Михайлович.
— Но вы лишь трепетали от ужаса в ожидании мщения, — продолжал Узбек, не слушая. — Я наказал вас через вашего же сородича Ивана Московского. Ты мог бы тогда спасти свою Тверскую землю, предав себя в наши руки. Но нет в тебе добродетелей отца твоего, нет отважного безумства брата Дмитрия.
Ты пёкся лишь о собственном спасении и предпочёл бежать.Александр Михайлович вскинул голову:
— Но вот я здесь!
— Стал таким храбрым? С чего бы?
Мурзы заулыбались.
— Надеялся опять на защиту Баялунь?
Улыбки сползли с вельможных лиц. Впервые было упомянуто имя этой царицы после её побега. Плохой знак. Чёрный гнев вызревает в Узбеке.
— Дымящиеся развалины Твери, опустение твоей земли — славный памятник рабскому ничтожеству князей. Ты сел на окровавленный престол отца, не имея ни отваги, ни мудрости его.
— А что, Иван Московский имеет оное? — дерзнул возразить Александр Михайлович. — Льстец есть слуга бесов, подлость заменяет ему и отвагу и мудрость.
Семён рванулся было с места, но поп Акинф железной рукой осадил его.
— Подлость никогда ничего не заменяет, — спокойно сказал Узбек. — Она существует сама по себе, и это качество вы, русские, доказали как врождённое. Мой язык брезгует говорить с тобой, и в глазах моих отвращение.
Все поняли: участь Александра Михайловича решена.
По дороге с пира слуга-мальчик робко тронул стремя у Семёна, подал свиток пергамента. Князь развернул — в Сумерках пылала вязь киноварью.
— Акинф!
Поп прочитал, вздохнул, прочитал второй раз вслух:
— «Верно, клянусь луною, клянусь ночью, когда она удаляется, клянусь зарею, когда она занимается... для каждой души залогом для неё то, что она усвоила себе».
— Что ж значит сие? — нетерпеливо спросил Семён.
— Это сура из Корана, — безразлично ответил умный поп.
— Перепиши-ка мне это по-русски.
— Исполню, князь.
8
Была ли то природная кротость нрава, иль сознание полной безысходности, иль наступил уж предел духа его и изнемог Александр Михайлович?
В день памяти великомученика Дмитрия Солунского [59] прокрался под видом нищего на тверское подворье посланец из ханского дворца.
— Через три дня будешь убит за крамолу и связь с Литвой, — сказал.
59
...в день памяти великомученика Дмитрия Солунского... — Дмитрий Солунский (Фессалоникийский — от города Фессалоники в Греции) — проконсул римского императора Максимилиана (240 — 310), был поборником веры Христовой, за что и погиб, заколотый копьями римских легионеров. Причислен к лику святых. На Руси почитался с древнейших времён.
— Почему я тебе должен верить? Кто послал тебя с таким предупреждением?
— Не могу назвать. Это тайна.
— Я в могилу её с собой унесу. Не бойся. Кого благословлять мне и благодарить за сочувствие?
— Не смею вымолвить, — упирался «нищий».
— Молю тебя! Ведь я на краю жизни!
— Ну, хорошо... Одна молодая царевна. Она мудра не по летам, не хочет брани и жалеет всех русских.
— Тайдула? — вырвалось у князя.
— Я ничего не говорил! Не знаю ничего, нет-нет, не знаю! Отпусти меня, рус, не тащи за собой.