Крестный отец Катманду

До того как познакомился с Тиецином и его дисковой пилой, потребовалось бы полчаса или вдвое больше, чтобы успокоить ум и привести его в состояние, когда возможна истинная медитация. Теперь это отняло меньше десяти минут. Разум еще гудел от событий дня, а в подсознании уже проснулся аппетит — нет, безнадежная, отчаянная потребность вырваться из этой действительности.

До атаки пилы я думал о толстяке Фрэнке Чарлзе, Таре, Пичае и множестве не важных мелких вещей. И вдруг почувствовал, будто предстал пред ликом смерти. Все стало не важным, кроме того неуловимого, чему Будда не советовал даже пытаться дать имя. Страх смерти не идет ни в какое сравнение со страхом перед тем, что будет после нее, если вы в это верите. Реальность трансцендентного в своей бесконечности и сокрушительном разнообразии заставляет сжиматься синапсы, [70] стонать сердца, испепеляет сознание. Другими словами, колесо-нож всегда с нами. Оно может принимать вид гигантского, наводящего ужас ротора или маскироваться под микроскопическое насекомое, которое превращается в металлическое, стоит ему попасть в кровеносную систему. И начинает тут же размножаться в арифметической прогрессии, что сейчас и делает.

70

Область контакта нервных клеток между собой или с иннервируемыми ими тканями.

Я закрыл глаза и ощутил, что весь храм наполнен пилами Тиецина и каждая неумолимо метит в меня.

— Да-да, — забормотал я как ненормальный. — Рвите меня, любой ценой освободите из этого зыбучего песка, который только ненормальный может назвать жизнью… Где ты, Пичай?

Это был почти эпилептический припадок: я продолжал сидеть, а изнервничавшееся тело корчилось, будто в оргазме, пока тысячу лет правившая миром сила не растворилась под властью Будды и я хотя бы на несколько мгновений испытал чувство покоя.

Очищенный, духовно выжатый, но воспаривши, словно воздушный змей, я снова в седле мототакси. Пока мы стояли у светофора, вспомнил, что нужно включить телефон. И тут же последовала серия сигналов, укоряющих за мое радиомолчание. Текст сообщения был таков:

«Свяжись со мной по скайпу».

Отточенный годами опыт позволил набрать ответ одной рукой:

«Через десять минут».

— Подделка, — решительно заявила агент ФБР.

Я видел ее на своем мониторе, хотя картинка дергалась, была смазана, да и цвета не позволяли оценить Кимберли по достоинству. В последнее время она чаще всего была огненно-рыжей. После упорных тренировок ее щеки ввалились. Она выглядела бы типичным сержантом полевого лагеря, если бы не левая рука в лубке. Кимберли перемещалась на экране из стороны в сторону, словно уворачивалась от удара.

— Что именно? — спросил я.

— Концовка фильма.

Несколько секунд я смотрел на нее, стараясь понять, не ослышался ли.

— Как?

— Я говорю о фильме, который ты мне прислал. Кино, предположительно запечатлевшее самоубийство Фрэнка Чарлза, знаменитого голливудского режиссера. Концовка сфабрикована.

Мое сознание не сразу пришло в порядок.

— Сфабрикована? У тебя есть возможность это утверждать по цифровой копии? Подтвердили ваши специалисты?

— Да, подтвердили. Но тут не надо быть специалистом. Требуется только аппарат, позволяющий просматривать каждый кадр со сверхмедленной скоростью. Можешь даже испытать на своем DVD-проигрывателе. При медленном воспроизведении заметно, что пила режет спрятанный в волосах тюбик цвета кожи. Как только лезвие проделывает отверстие, оттуда вырывается кетчуп, отчего возникает впечатление подлинной хирургической операции. Но если бы пила по-настоящему резала кость, это заняло бы гораздо больше времени. Я разговаривала со специалистом по трюкам в кино. Она посмотрела ленту и сказала, что это опасный и необычный прием — пила могла легко повредить кожу, и тогда бы последовал гражданский иск и даже, не исключено, уголовное преследование. Здесь так не делают. Но это прием для большого кинематографа.

— А все остальное? Нам же показали внутренность черепа.

— Ну, это самая легкая часть. Вопрос фотомонтажа и кропотливая работа с пластмассовыми моделями.

— Но… — лопотал я, — у нас есть тело. И жертва погибла именно так, как показано в фильме: череп распилен, часть мозга выедена, везде настоящая кровь, и кто-то выпустил ему кишки. Убийство не поддельное, а настоящее.

— Дорогой, я и не утверждаю, что убийство не настоящее. Речь только о фильме.

Мы оба долго молчали.

— Вау! — наконец не выдержал я.

— Согласна. Вот именно — вау! Завидую, какое потрясающее дело! Это единственное, над чем ты сейчас работаешь?

— Нет. — Я проглотил чувство вины, словно кислый ком во рту. — Одновременно делаю кое-что для Викорна.

Кимберли достаточно сообразительна, чтобы понять намек. И в ее «ах!» я почувствовал грусть. Я понял, насколько запятнан, насколько оковы духа мешают моей свободе действия. Несмотря на все свои изъяны и постоянную жажду любви и перемен, агент ФБР была честным человеком. Сомневаюсь, что она хоть раз за всю жизнь нарушила закон или отклонилась от этических норм своей профессии. При всем своем опыте она менее от мира сего, чем теперь я. Оставалось только позавидовать ничем не замутненной живости ее ума.

— Не хочу тебя учить, Сончай, как браться за дело, но на твоем месте я бы…

— Знаю, — нетерпеливо перебил я. Мне хотелось доказать, что я еще способен раскрыть преступление. — Оставшиеся в живых мужья.

Закрыв скайп, я нашел диск с фильмом Фрэнка Чарлза и положил в лоток DVD-проигрывателя. Быстро перемотал до финальной сцены и включил самое медленное воспроизведение. А затем смотрел с изумлением: агент ФБР оказалась права — на такой скорости можно разглядеть, что зубья пилы только касались волос, под которыми скрывалась слегка топорщившаяся в середине лента телесного цвета. Как только зубья разрезали ее, выступала «кровь». Мне удалось выделить кадр и увеличить его: теперь я увидел в брызгах «крови» маленькие кусочки пластика. На обычной скорости они казались осколками кости.

Я покачал головой. Тут требовался Эйнштейн. А в моем распоряжении имелся только Сукум.

Глава 41

Только в полночь я наконец решился позвонить Сукуму — выяснить фамилии оставшихся в живых мужей Мой. Затем взял такси и поехал в управление посмотреть заключение экспертов, занимавшихся компьютером Фрэнка Чарлза. После чего опять на такси отправился в пентхаус на Восьмой сой.

Площадь Нана я миновал в два ночи. Там уже все стихло. Только пьяный фаранг цеплялся за деревянные перила бара, чтобы не упасть, а транссексуал пытался отвести его в гостиницу.

Несколько проституток перебежали улицу и скрылись в кафе «Нана», все еще надеясь подцепить клиентов. Вереница такси поджидала загулявших фарангов-полуночников, развлекающихся в незаконных барах. Там посетителя, прежде чем пустить, внимательно разглядывают через глазок (чтобы войти туда, не обязательно быть белым, достаточно иметь иностранный паспорт). В этих барах можно пить и играть с девчонками столько, сколько позволяют деньги.

На Восьмой сой тоже было тихо, если не считать остатков былого веселья: у закрытого бара на железных скамейках сидели девушки с фарангом. Белый лет под тридцать возвращался домой и напевал под нос на мотив вальса Штрауса «На прекрасном голубом Дунае» кричалку с какого-то старого чемпионата Европы по футболу: «Вена, ты дерьмо, дерьмо, дерьмо…» Под фонарем болтали двое полицейских.

В доме удивились моему появлению и не горели желанием пускать в квартиру Фрэнка Чарлза — неужели нельзя подождать до утра? Но я был не в настроении вести дипломатические переговоры: дерзко поднажал, благодаря чему оказался в лифте с угрюмой женщиной из фойе. Пожав плечами, она открыла мне дверь пентхауса и, не имея ни времени, ни желания оставаться наверху, закрыла за мной и удалилась к себе. Оставшись один в тишине чертога смерти, которая, как мне стало понятно, постепенно пропитала в этом жилище все, я решил задержаться и пообщаться с духом умершего.