Крестоносец в джинсах

Он вскричал:

— Господь покарает тех, кто отказывает святому воинству в помощи и хлебе насущном!

Настоятель еще раз внимательно вгляделся в монаха и лишь пожал плечами:

— Мы не позволим разным мошенникам запугивать себя. Что же до пожара в Спирсе, то не ваших ли собственных это рук дело? Если среди вас имеются тяжелые больные, привезите их в город, мы позаботимся о них. Но вы глубоко заблуждаетесь, полагая, что наш город столь богат, чтобы прокормить восемь тысяч странников. Да, урожай еще не убран с наших полей, но они под надежной охраной. Берегитесь, если мы заметим, что дети крадут зерно или скот. Стражникам незамедлительно будет дан приказ образумить их градом стрел. Советую подумать об этом.

Ротвайль, воздвигнутый на вершине холма и обнесенный прочными крепостными стенами, простирал свое господство над всей долиной. Ансельм и Николас смекнули, что поживиться за чужой счет здесь не удастся. Из окошка башни, в которой происходила беседа, хорошо просматривались окрестные поля и луга, и повсюду неусыпную службу несла бдительная стража. Оно и понятно: Ротвайль располагался на плодородных, но неспокойных землях — среди горных отрогов и холмов находили пристанище бродяги и разного рода искатели приключений. Лишь воинственные приготовления жителей удерживали их на безопасном расстоянии. Городские старосты подтвердили слова настоятеля о том, что отныне стражники не спустят глаз с маленьких крестоносцев.

— Побойтесь гнева Господнего! — Ансельм вновь попытался прибегнуть к угрозе, но его слова не оказали никакого действия, на присутствующих.

— Нам нечего бояться, — отвечали отцы города.

Они уже успели посмотреть на небо и поняли, что нынешней ночью им не страшна гроза. А назавтра дети продолжат путь. Нет, нет, город не желает иметь ничего общего с этим крестовым походом.

Петер, тихий, задумчивый Петер, неожиданно вмешался в разговор. В самых почтительных выражениях он обратился к старейшинам с просьбой принять четверых больных, которых мучила лихорадка.

— Я пришлю нашего костоправа взглянуть на них, — пообещал настоятель.

Преодолевая робость, Петер напомнил настоятелю о данном только что согласии принять тяжелобольных на попечение горожан. Оспаривать собственное заявление, сделанное при свидетелях, почтенный муж не решился.

— Хорошо, привезите больных.

Петер низко поклонился, сохраняя непроницаемое выражение лица.

Делегация возвратилась в лагерь с пустыми руками.

Выслушав рассказ Петера о переговорах в башне, Долф проникся благодарностью к парнишке, который сумел-таки уговорить горожан. Четверо малышей были настолько плохи, что Долф опасался за их жизнь. Они метались в жару, не в состоянии даже проглотить настой из трав, которым их поила Фрида. Что же с ними приключилось? Долф терялся в догадках. «Навряд ли они выкарабкаются, так пусть хотя бы встретят свой смертный час в постелях, а не в тряском возке, не на ухабистой дороге, где их придется похоронить», — размышлял Долф.

Берто и еще несколько мальчиков, пострадавших на охоте, категорически отказались покинуть лагерь. Раны быстро затягивались, и ребята уже могли передвигаться самостоятельно. Долф велел Франку, с которым он очень подружился, вновь запрячь волов и отвезти больных малышей в город. В последнюю минуту он передумал и сам вскочил в повозку. Они доставили детей в монастырский приют, где больных поместили в огромную палату под присмотром одного из служителей.

— Гони обратно, — бросил Долф, — а я пока тут осмотрюсь.

— Чего тут смотреть? — Франк удивленно поднял брови. — Ротвайль — это тебе не Кельн.

— Согласен, но мы с тобой находимся все-таки здесь, а не в Кельне, — с улыбкой ответил Долф, и Франку печем было возразить.

К этому времени Долф с легкостью объяснялся на древнeгерманском наречии, ведь с утра до вечера он только и делал, что говорил на нем, и потому без колебаний отправился в экспедицию по средневековому Ротвайлю. Город выглядел именно так, как он его себе и представлял: запутанные кривые улочки, кое-где соединенные переброшенной над ними аркой. Кварталы ремесленников, которые занимались своим делом прямо на улице под навесом.

Время близилось к семи часам вечера. Многие горожане сидели за трапезой, хотя народ по-прежнему заполнял улицы, столь узкие, что четверо прохожих уже создавали видимость людского скопления.

Люди таращили глаза на Долфа — его джинсы, свитер, обувь из кожезаменителя привлекали всеобщее внимание.

Но главное — выражение лица, которое никак не подходило человеку средневековья. Нищие хватали его за рукава, выпрашивали милостыню. Вид их был ужасен.

Калеки, слепые, увечные… Долф, содрогнувшись, ускорил шаг — ему нечего было подать им. Ноги сами привели его на улочку ювелиров и оружейников, и, завороженный, он застыл у входа в одну из лавок. Собственный нож Долфа, который и теперь торчал у него за поясом, сослужил ему за эти две недели хорошую службу. Но можно ли вообразить что-нибудь более прекрасное, чем этот богато отделанный кинжал в кожаных ножнах?

Он спросил оружейника о цепе. Кинжал стоил двадцать серебряных монет. Долф вздохнул. У него не было ничего.

А что, если…

Он вспомнил про кошелек с деньгами, засунутый в задний карман джинсов. Как же он сразу не сообразил! За все четырнадцать дней мысль о деньгах ли разу не приходила ему в голову. Впрочем, что толку здесь от голландских гульденов, рейксдаалдеров и кваартье? [6] Тем не менее он важным жестом достал кошелек, нащупал в нем один из двух рейксдаалдеров, показал монету торговцу. Тот лишь издевательски ухмыльнулся:

6

Названия голландских монет.

— Целая серебряная монета — подумаешь богатство! Двадцать серебряных динариев — и кинжал твой. — Но что-то в этой монете привлекло внимание торговца. — Откуда деньги?

— Из Голландии.

— Никогда не видел голландских монет. Если хочешь обменять их, отправляйся на соседнюю улицу, найдешь там лавку старого еврея.

Долф так и поступил. Спустя немного времени он стоял в темпом коридорчике лавки. В голове у него складывался дерзкий план. Нет, он не собирался покупать кинжал, но…

— Я хочу обменять эти деньги на монеты, которые в ходу у вас, — заявил Долф, выкладывая на стол два рейксдаалдера и три гульдена.

Старик с интересом склонился над ними:

— Что это за деньги? Я таких не знаю.

— Из Голландии.

— Ты говоришь, они серебряные? — недоверчиво спросил меняла.

— Нет, — отозвался Долф, — это не серебро. Наши алхимики открыли металл, который прочнее и дороже золота, не говоря уже о серебре. При дворе графа Виллема состоят три алхимика, которые и поставляют ему этот чудесный белый металл. Из него у нас отливают монеты, которые не гнутся и не плавятся, никакой нож их не возьмет. В северных краях такие монеты ценятся очень дорого. Датчане, так те вообще пригоняют в голландские порты корабли, груженные кожами и драгоценными камнями, чтобы обменять свой товар на наши монеты.

Поверил старик или нет? Меняла продолжал всматриваться в монеты, изучая профиль королевы.

— Кто это?

— Святая Юлиана, покровительница Голландии, — выпалил Долф.

Необыкновенные металлические кружочки, прочные, идеально ровные, с выбитыми по краю словами: «Да пребудет с вами Бог», поблескивали в лучах заходящего солнца. Старый меняла поддался искушению.

— Я дам тебе за нее десять динариев, — не очень уверенно произнес старик, пробуя монету на зуб. Она была такой прочной, что и самый острый нож не оставил бы царапины на ее поверхности. Старик не знал, что и подумать. Откуда в бедной Голландии взяться этим чудесным монетам?