Крестовые походы

Маршал Шампанский был пленён в бою нечестивыми сарацинами, а многие доблестные рыцари убиты. А трувер Ги де Туротт, шатлен Куси, ранен в том бою, а он, благородный барон Теодульф, воин Христов, тоже ранен и тоже пленён. Он лучше, чем кто-либо другой, знает нрав храмовников. Ведь он сам лично видел ветры, охватывающие человека, как бездна, он сам дышал туманами, от которых пухнет и разлагается тело, он сам умирал в песках и в зное. Он, как и все в походе, сам ходил к прачкам и они мыли ему, как всем, голову и вычёсывали из волос насекомых. Он, как все паломники, сам поднимал страшный шум и размахивал дымным смолистым факелом, изгоняя из палатки ужасных тарантулов и нечистых духов. Он сам неделями носил на копье подвяленную голову мёртвого сарацина, пугая мёртвой головой ещё живых неверных. Агаряне вырвали ему правый глаз, но он и единственным своим глазом видел столько дорог и стран, видел столько чудесных битв и ристалищ, что любой храмовник рядом с ним заслуживает только презрения. Он, барон Теодульф, друг многих благородных рыцарей, всегда сражался в первых рядах и рядом с ним всегда были храбрые анжуйцы и путевинцы, надёжные бретонцы и норманы, и мужественные воины из Ла-Манса и Лангедока. Только храмовники всегда держались в отдалении, решаясь лишь на то, чтобы трусливо добивать раненых сарацинов.

Вооружённые паломники шли сквозь горящие частоколы, они катили перед собой деревянные черепахи, обшитых кожаными щитами, метали из катапульт в обороняющийся город камни и трупы неверных. Щиты в медных ромбах, цветные флажки и ленты, блеск кольчуг, шлемы, отбрасывающие дивные блики, длинные мечи в твёрдых руках — да!

Так шли рыцари.

Но такое никогда не являлось достоянием храмовников.

Монжуа!

Чистые духом Христовы воины шли вброд через рвы с водой, столь грязной, что она вызывала рвоту. В гуще смертельного боя святые паломники поднимали забрала шлемов, чтобы вдохнуть глоток раскалённого воздуха и их беспощадно жалили стрелы. Он, благородный барон Теодульф, крестясь одной рукой, другой разил сарацинов, а трусливые храмовники всегда держались поодаль, как грязные шакалы высматривая жадными выпуклыми глазами — не вошли ли благородные рыцари в пролом осаждённого города? Под ним, под бароном Теодульфом, пал конь, а ведь он, барон Теодульф, сам недоедал, но кормил коня в походе изюмом, сеном и сушёными фруктами, а когда кончились изюм, сено и сушёные фрукты, он сам собирал ему клочки жалкой травы, которую можно найти в пустыне. Он, барон Теодульф, выпустив бороду поверх доспехов, одним из первых под Аккрой вошёл в пролом рухнувшей стены. И только увидев это, влекомые нечеловеческой жадностью, в пролом двинулись храмовники.

Он, барон Теодульф, знает от людей, видевших это своими глазами, что, войдя за спинами доблестных рыцарей в пролом, ведущий в осаждённый город, храмовники сразу поставили в этом проломе своих нечестивых братьев, которые обнажили мечи против своих же Христовых воинов. Нечестивые силой старались задержать вооружённых усталых паладинов на то время, пока вошедшие в город жадные храмовники предательски и подло захватят все главные богатства, все главные дома и строения.

Но Бог знает, как и кого отличать.

Сарацины опомнились.

Сарацины увидели, что ворвавшихся в город совсем немного.

Они метали стрелы в жадные выпуклые глаза храмовников, беспощадно избивали их дротиками и мечами.

Он, благородный барон Теодульф, был повержен, его пленили по вине трусливых храмовников. По их же вине ранили и пленили благородного мессира Жоффруа де Виллардуэна. И пленили благородного сеньора Абеляра.

Господь оберегал героев от смерти, вовремя лишив их силы и чувств.

Как истинных христиан, благородных паладинов позже выкупили их близкие — тех, кто не погиб в плену от рук агарян, как это произошло с благородным сеньором Абеляром.

А попавших в плен храмовников никто не выкупал.

У храмовников нет лиц, у них крысиные морды.

У всех без исключения храмовников нет лиц, у них маски мертвецов.

Они давно умерли, и Господь только ждёт минуты, чтобы, наконец обрушить на них свой справедливый гнев.

— Тоза, милочка! — взревел барон. — Клянусь Святым крестом, у меня пересохла глотка! Принеси всем вина! Всем, тоза, милочка, кроме беззубых грязных гусей, трусливо затаившихся в углу!

Услышав это, храмовники, наконец, встали.

Они шли мимо столика, за которым сидел Ганелон, пригнувшись, гуськом, обнажив узкие кинжалы и подобрав полы длинных плащей. И хотя богомерзок был вид богохульника барона Теодульфа, и гологоловый его усатый хохотал непристойно и мерзко, но последнему проходящему мимо него храмовнику Ганелон всё же подставил ногу..."

XIV–XVI

"...брат Одо.

Круглые зелёные глаза брата Одо устало ввалились от усталости, побитое оспой лицо вытянулось, но он приветливо кивнул Ганелону, сам стараясь оставаться в тени.

Ганелон перекрестился.

Большой шатёр был освещён масляными светильниками, укреплёнными на остриях коротких копий, воткнутых прямо в землю. Тёмные тени скапливались в углах квадратного шатра — колеблющиеся, странные, как слова, только что услышанные Ганелоном.

Престарелый дож Венеции Энрико Дандоло оказался не столь простым, каким казался на первый взгляд.

Побывав на острове Лидо, престарелый дож Венеции так сказал святым паломникам:

«Сеньоры, вы никуда не двинетесь с этого места до того указанного нами часа, когда народ Венеции не получит всех денег, обещанных за построенные для вас суда».

«Сеньоры, — так сказал дож святым паломникам, — вы худо обошлись с нами, ибо как только ваши послы заключили договор со мной и с моим народом, я повелел по всей моей земле, чтобы ни один купец не вступал ни в какие в рыночные сделки, но чтобы все помогали строить флот для вас. С тех самых пор купцы Венеции пребывают в ожидании и почти полтора года ничего не зарабатывают. Они сильно поистратились, они недовольны, вот почему я желаю получить с вас полностью то, что вы должны мне и моему народу. Знайте, сеньоры, что вы не двинетесь с этого острова до тех пор, пока мы не получим своё. А вы отныне не сыщете в моей земле ни одного человека, который бы решился без специального на то приказа принести вам есть и пить».

Человека, так точно передавшего слова дожа и скоро после этого вышедшего из шатра, Ганелон узнал.

Трувер де Куси.

Сеньор Ги де Туротт, шатлен Куси — благородный рыцарь, умеющий хорошо пользоваться мечом и арбалетом, но ещё лучше умеющий воспевать Любовь и святое странствие.

Зачем она моим глазам предстала, кто Ложною подругой названа? Я плачу горько, ей и горя мало, столь сладко мучит лишь она одна. Был здрав, пока душа была вольна, предался ей — убьёт меня она за то, что к ней же сердце воспылало. Какая есть за мной вина? Та радость, что в любви берёт начало, всех радостей венец, мне не дана. Да видит Бог, судьба жестокой стала, в руках злодеев ожесточена. Известно им, что подлость свершена, с заклятыми врагами ждёт война укравшего, что честь не разрешала. За всё заплатит он сполна!

«За всё...» — повторил про себя Ганелон.

Из тёмного угла на него испытующе глядел брат Одо.

Вдруг человек, очень прямо сидевший за пустым походным столиком, поднял голову.

Ганелон увидел узкое длинное лицо, жёсткие тёмные глаза, никогда не знающие сомнений. Левую руку страшный человек держал за поясом серой монашеской рясы. Ганелон не видел его руку, но знал, что на левой руке этого человека не хватает кисти. Седоватые волосы густо и темно вились на висках, но далеко отступали от лба. Казалось, жёсткими своими глазами, такими тёмными, что свет в них не отражался, этот человек видит Ганелона и всех присутствующих насквозь.

Может, он и видел всех насквозь.

Ганелон сразу его узнал.

Белый аббат отец Валезий. Священнослужитель, не принявший монашеского обета, но целиком посвятивший себя Господу.

Говорили, что отец Валезий из очень знатного рода, но говорили и то, что он якобы из бедной семьи, убитой в Кастилии врагами веры. Говорили, что отец Валезий командовал в своё время отборным отрядом французского короля, но говорили и то, что он якобы жестоко грабил торговые суда, заманивая их на мель ложными световыми сигналами. Ещё говорили, что отец Валезий тайный духовник великого понтифика, но говорили ещё и то, что якобы тайные отношения связывают его с дочерью короля Людовика VII.