Крестовый отец
Шрифт:
«Медный всадник», привалившись к стене, стонал. Он уже вытащил нож и теперь зажимал рану на груди. Его пальцы и футболку заливала толчками выплескивающаяся из раны крввь.
А Клещ выходил на Шрама. Клеш не прихватил по пути ни ножа, ни табуретную ножку, ничего. Он ставил на свои длинные руки и на силу, не раз проверенную в деле.
Шрам не стал уповать на «розочку», не поможет, он отбросил ее подальше, за шконки. И сам начал отступать туда же, к шконкам.
– Вставай! – Клещ пихнул локтем в бок Чубайса, который, впрочем, уже поднялся, но в герои пока не торопился.
Шланг Шрам вернул правой руке. Кондовая штука этот шланг, факт, вот
Вы будете смеяться, но он вновь уткнулся спиной в железные стойки. Еще и привязать самого себя оставалось.
И тогда Шрам метнул раскрученный шланг в лицо Клещу, пущай отбивает, вратарь. А теперь руками за верхнюю перекладину шконки. Рывком выдернуть себя наверх.
Подошвы находят опору в торце верхнего яруса. Толкнуться как можно мощнее и всей тяжестью на Клеща. На плечи ему, на голову, валить на пол.
И Клещ не устоял. Не преодолел, пидарюга, законы физики, всякие там рычаги и центры тяжести. Завалился, сука, на спину. И таперя Шрам хрен тебя отпустит.
Локтем сверху в зубы. Пальцем в глаз, выдавливая его.
И дальше добивать, добивать. Кулаком правой, ударной, руки. Кулак с хрустом ломает переносицу, кулак сворачивает мощную челюсть, кулак вгоняет кадык в глотку… Ага!
Пронырливый Чубайс, про которого никто и не думал забывать, схватил ничейный шланг и замахнулся им. Витязь, блин.
Шрам был в заводе. И уж не Чубайсу остановить.
Бросив Клеща, Шрам поднырнул под руку с дубиной, удачно захватил рыжего, поднял, крутанул мельницей и швырнул на пол. Вышло что-то из самбо, которым Шрам никогда не занимался. Зато занимался мордобоями и мог спорить на что угодно, что в течение пяти минут Чубайс будет плавать в ауте.
А Клещ с вытекающим глазом, с проломленным носом и сотрясенным черепом поднялся и, отплевывая кровавую слюну, попер на Шрама.
И не хрен там выдумывать! Таких многопудовых говнюков – а в этом мешке дерьма не меньше сотни кило – надо валить на землю, потому как падают они чувствительно для себя и долго поднимаются.
Шрам бросился в ноги. Плечом врезался в голени, вышибая Клещову подпору.
Клещ рухнул хлебалом вниз, но выставил-таки ладони, смягчая падение. Сергей не дал ему ни подняться, ни перевернуться. Навалился сверху, опутал рукой горло. Все, чем наградила матушка-природа Серегу Шрамова и что он приумножил за годы, вложил в этот захват. Клещ извивался червем, катался по полу, пытался отцепить руку. Какое-то родео, твою мать! Но когда ж этот ублюдок сдохнет!
Сергей еще долго не отпускал шею громилы, затихшего после агонических изгибов позвоночника и молотьбы руками по полу. Сергей долго не верил, что все закончилось. Но закончилось.
В сучьей хате уж не наблюдалось былого порядка. Везде разбросаны вещи и люди. Да нет, какие там люди… Суки.
Шрам пошел к столу, забрал с фанерной полки водочную бутыль. Опустившись на пол возле хрипящего и заливающегося кровью «Медного всадника», чье погоняло и имечко по паспорту теперь, поди, и не узнаешь никогда, Шрам откупорил бутылку с этикеткой «Тигоды». Той самой, что предназначалась ему, Шрамову.
– На, попей. – Сжал челюсть суки пальцами и вставил в приоткрывшийся рот бутылочное горлышко.
Влив граммов сто, Сергей закрутил пробку. Сука открыл глаза, вроде попытался что-то прошептать, но изо рта хлынула белая пена, лицо скрючила судорога. Дернулись, как ток пустили, руки и ноги – и все.
– Вот
как оно действует, – вырвалось из Шрама.Покачиваясь («бляха-муха, словно марафон пробежал»), Сергей направился к последнему живому обитателю сучьей хаты. По пути в складках скатерти отрыл сигареты и зажигалку.
Подтащив чувака по кликухе Чубайс к шконке, прислонив к ней, Сергей связал ему руки бывшей своей веревкой. Пристроился возле и закурил.
Пока курил, Чубайс очухался.
– Знаешь такой стишок? – сказал ему Сергей вместо приветствия. – Я и сам не помню, где и от кого услыхал. Оцени:
Дети в лесу повстречали ЧубайсаИ – врассыпную под крик «Разбегайся!».Но поскользнулся один на сопле.Долго над этим смеялись в Кремле.Ложный Чубайс нервно и заискивающе хихикнул.
– Давай, чеши языком, трави басни, вываливай до кучи все, чего знаешь. – Выпить Сергею хотелось до слюны по подбородку. Но «Тигоду» нельзя, доктора не велят. И другие марки, которые могут стоять – почему нет? – в холодильнике, тоже нельзя. Ведь и о завтрашнем дне подумать надо.
– О чем? – Голос самого рыжего и молодого заметно утончился против прежнего, каким раньше он отмачивал шутки и спрашивал «тащить ли вторую бутыль».
– О жизни вашей сучьей. Кто задачи ставит, с кем дело имели и прочее.
– Вы меня не убьете? – И всхлипнул.
И на «вы» обращаться начал, что, конечно, трогает душу подлинного интеллигента Сереги.
– Если заслужишь интересными историями, может, и не убью, – в общем-то, приукрасил реальность Шрам. Приговор Чубайсу был уже подписан, а мораторий на смертную казнь в сучьей хате Сергей вводить не собирался. Придется и рыжему испить напитка «Тигода-плюс».
«Ну все, мудозвоны, – Шрам почувствовал, как со дна души мутным илом поднимается злоба, злоба не сиюминутная, а основательная, – довели! Хорэ гадать, убьют не убьют, как меня замочат, кто, где и чем. Потому что тогда точняком замочат. И не сявка я, чтоб ждать и дрожать. Надо разворошить этот гадюшник. Добраться до падлы, которая заправляет этим беспределом. А „угловые» отцы теперь, после Клима, по-любому выходят вне закона. Ссучились по самую крышку, на разборе моя правда будет. Конечно, дожить еще надо до разбора…»
Ну это на завтра. А на сегодня хватило уж маеты. Выслушать этого, а потом – в люлю. Сегодняшней ночью можно себе позволить и поспать. В камере не останется посторонних. А дверной лязг он услышит. Обязательно услышит…
Глава четвертая
НЕСОЗНАНКА