Кри-Кри

Сбиваясь и волнуясь, Кри-Кри рассказал о своих приключениях. Он поминутно перебивал сам себя возгласом: «Подумать только, какой я дурак!»

— Мне стыдно вспоминать, как я попал впросак, — закончил он свой рассказ. — Мышь поймала меня в мышеловку, которую я для нее поставил.

— А из этой мышеловки редко кто уходит живым, — сказал Гастон.

— Я не боюсь умереть! — воскликнул Кри-Кри. — Но как предупредить Жозефа об измене Люсьена?

Гастон слушал, нахмурив брови.

— Да, это очень серьезное дело, — сказал он. — Тебе надо отсюда бежать во что бы то ни стало. Надо предупредить дядю Жозефа. Надо спасти то, что еще возможно.

— Разве я могу бежать отсюда, оставив тебя в опасности!

— Ерунда! — сказал Гастон. Он говорил сейчас, как старший, как взрослый, и Кри-Кри невольно почувствовал его превосходство. — Моя судьба решена. Меня схватили с оружием в руках. Помочь мне никто не может. — Голос его звучал бодро. — Но наше дело, дело Коммуны, может пойти по-иному, если этот предатель Люсьен будет разоблачен.

— Но как бежать отсюда? — Кри-Кри безнадежно огляделся вокруг: стены прочны и надежны; единственное окно недосягаемо высоко; охрана строгая и неусыпная.

— Надо что-нибудь придумать, — несколько раз повторил Гастон. Лицо его выражало сильное напряжение. На лбу обозначилась морщина. — Надо что-нибудь изобрести.

И, неожиданно наклонившись к Кри-Кри, он добавил:

— Ты не забыл, о чем я тебя просил тогда, на площади?

Кри-Кри почему-то сконфузился:

— Конечно, я помню. Ты это о стихах для Мари?

Гастон кивнул головой:

— Да!

— Конечно, конечно, — заторопился Кри-Кри. — Если я только увижу когда-нибудь Мари…

— Ну, вот и хорошо.

— А если не мне, а тебе посчастливится увидеть Мари… — сказал вдруг Кри-Кри.

— Тогда я прочту ей стихи и скажу, что это ты написал их для нее.

— Идет! Только замени тогда слово «светлый» словом «нежный».

— Хорошо. Непременно.

Послышался звук поворачиваемого ключа, и сразу наступила тишина.

Появившийся Анрио потребовал Гастона к себе.

— Ну-ка, малый, пойдем поговорим. Ты кажешься мне очень дерзким. Признавайся, ты стрелял в нас?

Гастон сделал два шага вперед. Остановился перед Анрио и ответил спокойно:

— Стрелял!

— Сколько раз?

Гастон гордо откинулся назад.

— Я считал до сорока, а потом бросил.

— Ах ты, каналья! — процедил сквозь зубы Анрио. — Ну, теперь на тебя не понадобится больше одного заряда. Идем! Эй, Таро!

Кри-Кри бросился на шею Гастону.

— За себя и за Мари… — бормотал он сквозь слезы, горячо обнимая друга.

— Париж бессмертен, пока в нем будут рождаться такие дети! — раздался чей-то восхищенный голос.

Это подлило масла в огонь.

— Чего ты смотришь, Таро? Разними этих бездельников!

Грубым жестом Таро вырвал Гастона из объятий друга.

— Прощай, Кри-Кри! Да здравствует Коммуна!

Это были последние слова Гастона, которые донеслись до Кри-Кри. Железная дверь с шумом захлопнулась за Гастоном и Анрио.

Вне себя от горя, Кри-Кри подбежал к окну. Он не переставал кричать: «Прощай, Гастон!», хотя тот не мог уже услышать.

Вдалеке раздался ружейный выстрел. Его значение не сразу дошло до сознания Кри-Кри.

Жозефина Ришу, все время с глубоким состраданием следившая за мальчиками, тихо прошептала:

— Бедное дитя! Ему, наверное, не было еще пятнадцати лет.

Кри-Кри вздрогнул и подбежал к Ришу:

— Почему вы сказали «было»?

Ришу обняла за плечи Кри-Кри и спросила:

— Разве ты не слышал?

Кри-Кри вырвался из объятий женщины и, закрыв голову руками, забился в угол. Ему надо было собраться с мыслями. Весь внешний мир перестал для него существовать.

Резкий звук поворачиваемого в замке ключа вывел его из оцепенения. Кри-Кри встрепенулся. Ужасная правда была в том, что Гастона не было в живых, но правда была и в том, что баррикаду дяди Жозефа надо было спасти от предательства, спасти во что бы то ни стало.

— Не за мной ли?

— Нет. Верно, моя очередь.

— Моя! — доносились до Кри-Кри голоса пленников с разных сторон подвала. О своей судьбе он не думал, когда вдруг услышал:

— Который тут Шарло Бантар?

Кри-Кри понял, что пришла его очередь.

Он поднялся, поправил по привычке курточку, к которой прилипли соломинки, провел рукой по волосам. С головы тоже посыпались соломинки. Одна, две, три…

Поворачивая голову в сторону вошедшего, Кри-Кри ожидал увидеть ненавистного жандарма, который только что увел Гастона. Но это был не Таро. Кри-Кри увидел старого капрала, который сухо повторил:

— Ты Шарло Бантар? Идем!

— Господи! — послышалось заглушенное рыдание Жозефины Ришу. — Неужели и этого! Ведь он совсем мальчик!

— Идем! — настойчиво повторил капрал.

Кри-Кри выпрямился и, невольно подражая голосу и манерам Гастона, крикнул, обращаясь к товарищам:

— Да здравствует Коммуна!

Глава двенадцатая ПЕРЕД БОЕМ

27 мая к девяти часам вечера, когда старый капрал увел Кри-Кри, как думали заключенные, на расстрел, в руках коммунаров оставалось только несколько предместий Одиннадцатого, Двенадцатого и Двадцатого округов.

Правительство Коммуны, перебравшееся в мэрию Двадцатого округа, фактически больше не существовало. Когда Мадлен, выполняя поручение Жозефа, зашла в мэрию, чтобы попросить поддержки людьми и боеприпасами для баррикады, там никого не оказалось, кроме старого сторожа. Узнав от Мадлен, зачем она пришла, старик сказал:

— Члены Коммуны разошлись по баррикадам, и немногие из них уцелели… Ну что ж, — добавил он после минутной паузы, — я гожусь, как и всякий другой: я достаточно пожил на своем веку. Идем! Веди меня на баррикаду.

Версальцам часто удавалось обходить укрепления коммунаров с тыла, потому что отсутствовало общее руководство защитой баррикад. Неравенство сил борющихся сторон становилось разительным. На одного вооруженного федерата приходилось двадцать версальских солдат, наступление которых поддерживалось большим количеством пушек.

Чем ближе был конец, чем меньше оставалось шансов на победу, тем яростнее шли в бой коммунары, тем храбрее и беззаветнее отдавали они свою жизнь за лучшее будущее человечества.