Крик безмолвия (записки генерала)
Шрифт:
После этих слов Рыжих заторопился со своей тяжелой сумкой. Он и ранее, при любой встрече, всегда мне говорил это свое — «заходи». Оно стало у него обязательным в завершении любого разговора. Чего-то бы не хватало в нем без этого слова, как карты в колоде. Я ему ничего не ответил, зная, что его приглашение ни к чему не обязывает. И Рыжих отлично знал, что я к нему не заходил и не пойду и от этого мне стало еще больше не по себе.
Я торопился к снежной горке, хотя пора уже было снова садиться за стол, но в этот день везло на встречи. Почти у самого переезда я столкнулся с бывшим
лись конспектами. После окончания института у него все складывалось так, что ему все завидовали. Он сразу пошел работать помощником прокурора. Давно я его не видел, но говорить с ним в таком настроении не хотелось и я думал, как бы мне его обойти. Еще не поздоровавшись со мною, он сразу же достал из кармана папиросы и протянул мне вместо приветствия. Всем своим видом я давал ему понять, что тороплюсь и не намерен с ним задерживаться.
— Не приучился? — спросил Игорь, не замечая Вовку и моей сдержанности. — Это хорошо. А я вот не могу без курева.
Небритое его лицо покрылось большими темными пятнами с синими оттенками по краям, а посередине продолговатой картофелиной выделялся красный нос. Игорь часто затягивался и старался не дышать на меня, закрывая то и дело рот рваной перчаткой. Руку от рта он почти не убирал. Выглядело это по–смешному. Уж слишком деликатно собеседник заботился обо мне, чтобы не обдать запахами, которые прорывались изо рта.
Я отослал Вовку к снежной горке, обещая подойти к нему не задерживаясь. Меня все больше раздражало в собеседнике то, что он беспричинно улыбался, старательно закрывая рот, очевидно, полагая, что я не замечаю этого. Табачный дым забивал в какой-то мере запахи и получался букет, от которого, наверное, пропадала бы моль.
— Торопишься? — поинтересовался я с надеждой на то, что он быстрее уйдет с дороги.
— Куда мне торопиться? Уволился. Подыскиваю работу. Все шло о’ кей, а потом… В общем, нашелся один тип, который подсматривал в замочную скважину и записывал в свой талмуд каждый мой шаг, а потом все преподнес начальству на блюдечке с каемочкой. Хороши людишки? А?.. Как в пьесе Островского.
Игорь еще что-то говорил, но я плохо его слушал. Можно было понять, что уволили его за какие-то нарушения и пьянство. Но он зачем-то распинался передо мною, пытаясь доказать, что нарушений не допускал, а пил культурно, как и все.
— Закон пить не запрещает. Следовательно, закона я не нарушаю. За обедом рюмку пропускаю, как французы вино. Все культурно. За что увольнять?
Какому-то дружку давал машину для поездки на Кубань. Спидометр накрутил больше полутора тысяч кило
метров и теперь его обвиняют чуть ли не в преступлении.
— Человек просил. Ты бы отказал? — спрашивал он меня. — А теперь мне говорят: «Мало, что тебя просили, ты не должен был нарушать». Все правильно. Законы я знаю. В них не написано, что прокурор не человек.
Игорь, видимо, решил выговориться, но я ему не сочувствовал.
— Привезли несколько бочек домашнего вина, разделили… Винцо, я скажу тебе — во! — показал он большой палец.
— Извини, я пошел.
Меня ждет Вовка.— Я провожу.
— Спасибо, не надо. Я спешу.
— Нет, ты только подумай, — не отставал Игорь, — какой гусь. Я ему машину, а он мне такую свинью подложил. Вино вместе пили, и вот — на тебе на закуску…
Игорь бросил окурок, но тут же спохватился и закрыл рот замусоленной перчаткой, как будто у него болели зубы.
— Будь здоров. Извини, спешу…
— Понимаю. Да… Хотел у тебя подстрелить червонец. Чуть было не забыл. А?
Все это было заранее им обдумано, но плохо разыграно. Я видел глуповатую улыбку на его лице и стремление показать, что эта мысль пришла ему в голову неожиданно.
Я показал ему двадцать пять рублей. Меньше у меня не было. Пожал плечами и уже шагнул от него.
— Это мы сейчас, — выхватил он у меня из рук деньги и побежал к киоскам. Мне ничего не оставалось, как ждать его.
— Вот, получи сдачу. Я тебе отдам. Сейчас у меня кризис. В карманах пусто, а душа требует. Нервы натянуты, как струна. А пропустишь стаканчик–другой красненького, стимулятора бодрости, шарики сразу вращаются быстрее и жизнь становится не такой уж кислой. Скажу больше — хочется жить.
Я заметил, что руки у него дрожали. Он меня уже не слушал. Я ему больше был не нужен. Он искал что-то глазами по сторонам.
— Я отдам, — сказал он еще раз и, отходя, добавил: — Рассчитаюсь, как в английском банке!
На квартиру я вернулся поздно, нарушив обычный распорядок. И хотя надо было приниматься за педаго–гику, я ходил по комнате и никак не мог сесть за стол.
Из кухни до меня доносился тихий разговор хозяйки с Вовкой. Я пошел к ним в надежде на то, что мое настроение поправится за разговором с ними. Рассудительная, деловая хозяйка, работавшая товароведом, только и заботилась о том, чтобы сын хорошо учился в школе.
Вовка пил ситро и закусывал черным хлебом. Его любимое блюдо, — объяснила мать. Я с интересом смотрел на него, завидуя его аппетиту. Он понял мое удивление и сказал:
— Вкусно!
Беседа с Вовкой на кухне не получилась. Мать начала торопить его садиться за уроки, а когда он стал затягивать свое пребывание за столом, она напомнила ему, что надо слушать маму и папу. Вовка не переносил этих разговоров, дерзил.
— Я все уроки сделал.
— Ты еще задачку не решил и не читал.
— Нет, читал.
— Отец, — позвала мать. — Почему ты не смотришь за ним?
— Как не смотрю, — появился он сразу же с ремнем и стал за спиной Вовки. — Я ему говорил — учи уроки.
У отца, как я заметил, поблескивали глаза. Видно, он уже пропустил не одну рюмку самогонки собственного приготовления. Об этой привычке отца Вовка знал, потому что после этого у него прорывался воспитательный зуд с применением ремня. А так обычно отец молчал или вел со мною неторопливый разговор о выпивках, оправдываясь, что пьет он в меру, только дома, деньги на водку не транжирит, семью не разоряет.
— Я не какой-нибудь выпивоха, под забором не валяюсь. Я дома после работы перед ужином пропущу шкалик и точка.