Крик

— Мам, что ты такое говоришь? Это что за прощание! Скажи, что болит? Сейчас сделаю отвар и завтра на ноги встанешь! — руки тряслись, голос срывался, а сердце подсказывало, что всё плохо, потому что я никогда не видел её такой, — Ты должна поправится! Ты должна и дальше быть рядом! — Я был на грани истерики, видя мать в таком состоянии. Она была тем человеком, который всегда помогал, поддерживал, — мама я верю, что тебе завтра полегчает!

— да…вера… она нужна, в кого-то или во что-то, она помогает жить… кто-то верит в богов или в бога, а я верила в то, что с его помощью смогу тебя выходить и смогла, а сейчас я верю, что исполнила то, чего хотела и это вера даст мне спокойно умереть, — она глубоко вздохнула, от чего её сухонькая грудь приподнялась и опала, навсегда унося от меня душу той, что так беззаветно меня любила, той, что была все двадцать сем лет была моим оплотом…Мама…

Я несколько часов сидел на краю кровати пытаясь отогреть её маленькую, похожую на птичью лапку, ладошку. Мне понадобилось несколько недель, чтобы прийти в себя, несколько недель, чтобы не звать маму приходя домой и не вздрагивать от мёртвой тишины в ответ.

Не смог я мама. Не смог жить той, нормальной жизнью, ради которой ты меня спасала. Ты знала о том, как запала мне в душу Ася, хоть я не разу не обмолвился об этом, или мне так казалось, ты верила, что я буду счастлив с ней, с моей избранницей. А я не смог. Я всё испортил. Не сберёг себя и вопрос смогла ли она спастись…бесполезно жил, принося горе любимым женщинам… я глубоко вздохнул и лёгкие опять забились мелкой пылью вызывая приступ кашля… всё пустое, наверное, я даже был рад, что всему этому пришел конец. Эта жизнь была слишком суетной, полной неисполнимых желаний, может неудачи приносил именно я, может после моего исчезновение Ася или хотя бы Хоуп смогут быть счастливы…

С мыслей о том, чем я был для родных мозг переметнулся на то, что же я смог сделать за свою пусть и не долгую жизнь, чего достиг, стоило ли коптить небо. Стоило ли? У меня была любовь, ради неё имело смысл жить, она была главной драгоценностью, она была светом, освещавшим моё малоосмысленное существование. Ася… Асенька… единственная женщина которая по-настоящему влекла меня к себе, сводила с ума и раскрашивала, казавшийся без неё однообразным, мир вокруг меня. Сейчас я не мог бы сказать красива ли она, мне она виделась солнечным зайчиком, светлым, тёплым и, наверное, бестелесным. Лишь тогда, когда я не помнил кто я где-то в подсознании было то как она выглядит, сейчас это было просто без надобности, важным было лишь то как я её чувствовал, ощущал душой.

У меня родилась дочь! Самая замечательная дочь на свете! Ради её появления точно стоило жить! Вспоминалась её улыбка, пухлые ладошки с растопыренными пальчиками, когда она тянулась обнимать меня, как она тёрлась своей нежной щечкой о мою и смеялась «Ёсык». Хоуп… ещё одно солнышко в моей жизни, бесценный алмаз. Я помнил всё до мелочей, каждую минуту, проведённую с ней, так же ярко как будто это было только секунду назад, как она делала первый шаг, её первое «Папа» от которого сжималось и замирало сердце. Папа…я защищал её, оберегал, без меня она бы не выжила тогда, в развалинах. Да это всё было не зря… Сухие трескающиеся губы сами собой растянулись в улыбке. Девочки мои!

Повстанцы… помог ли я им? Очень навряд ли. Нет, конечно, я участвовал в сражениях, но настолько ли переломным было моё участие? Совершенно не уверен. Все операции вспоминались обрывками, услужливая память прятала кровавые подробности, оставляя лишь ощущение приятной тяжести в руках от автомата, радость от победы над каждым отдельным врагом и всеми вместе, кайф о собственной ловкости и сноровки. Сражался ли я против строя или упивался своей силой? Хотелось верить, что ажиотаж и адреналин в боях был просто защитной реакцией организма. Всё же я не испытывал удовольствия от убийства, только от того, что я оказался сильнее, быстрее и пусть на маленький шажок, но моя правда становится больше. Да я верил в то, что делал, не важно была ли от меня великая польза, наверное, всё-таки, цепь, сжимающаяся на шее Общества, состоит именно из таких, мелких и даже незаметных, звеньев, но именно они делают её крепкой и не дают порваться и ослабнуть. Я делал то, что мог. Я не отказывался от своей цели даже ради своих девчонок. Наверное, и здесь всё было не зря…

Над головой раздался грохот, погребая под собой, тот маленький простенок в котором я оказался, выключая весь свет и стирая все мысли, это конец…

13/01/17

33

Ли

А5 — ранен, А6 — убит. Почему-то в голову пришла именно эта детская игра, когда с грохотом обрушился потолок. Я никогда не видел настоящих кораблей, слишком далеко я вырос от морей и океанов, о военном флоте можно было узнать только из учебников, как и о любой боевой техники, а игра осталась. Мы с другом любили в неё резаться на переменах, а что ещё оставалось, двум слабым здоровьем мальчикам. Я рос мягко сказать хилым, мать частенько грустила что эксперимент со мной оказался неудачным, я был одним из первых выращенных детей, которых пытались сделать самыми сильными, быстрыми и здоровыми, не вышло. Родительница не могла иметь детей, её муж умер через год после свадьбы от какого-то скорого на расправу недуга, с другими мужчинами не сложилось, и она вступила в проект «Выращенные дети». Там ей подобрали мужа, ребёнок должен расти в полной семье, а чуть погодя выдали меня, практически не похожего на обоих родителей, генномодифицированного младенца.

Была ли она счастлива? Сомневаюсь. Я во всей красе ощутил каково это жить среди совершенно чужих друг другу и мне людей. Родители обо мне заботились, одевали, обували, следили за здоровьем и учебой, но на этом считали свои функции оконченными. Я мечтал вырасту и покинув отчий дом, поеду учится, докажу всем и вся, что я достоин, что могу. Чего я достоин и что смогу я не думал, а точнее и представить и не мог, знал только, что семья у меня не правильная, да и я не очень удачный эксперимент.

По окончании общеобразовательного учреждения, меня хилого и со всех сторон больного оправили в армию. На чём зиждилось это решение Общества я не понимал. Сидя на призывном пункте и разглядывая свои тонкие, длинные пальцы обтянутые не просто темной, черной кожей я думал, как буду сдавать хоть какие-то нормативы, если в школе у меня из-за болезней почти всё время было освобождение от физических занятий, а на тех где я присутствовал, показывал худшие результаты.

Но как оказалось эксперимент только начался. После первой же медкомиссии меня отправили на операционный стол. На мои вопросы какие врачебные манипуляции тогда проводились мне никто не ответил и к сожалению, в последствии информации найти не удалось — мой личный номер и номер проекта отличались, а последний узнать не удалось. Даже исследование собственного тела информации не принесло, они отлично прятали концы в воду. Но после тех манипуляция я будто бы ощутил себя новым человеком, были навсегда забыты любые болезни, а спортивные успехи перли как на дрожжах, правда, надо заметить, я подозревал, что тут дело не только в операциях, но и в тех уколах, что каждый день мне кололи. Названия препаратов канули в лету вместе с номером моего проекта, могу точно сказать только то, что все они были разными по цвету и по месту их применения, дважды одинаковых уколов не было, я и не знал, что у меня на теле было столько мест. О какой-либо военной подготовке речи не шло, мне надо было учится простейшему спринтерскому и марафонскому бегу, как качать пресс и как поднимать гирю, но я не знал, что это только присказка, мне казалось, что во всю уже бушует «сказка»

Но вот в один «прекрасный» день, где-то через полгода после поступления на службу, меня привели в казарму, до этого я не видел живых людей кроме врачей, мне иногда казалось, что я здесь единственный не медик. Тут было тридцать охламонов, горящих желанием приносить пользу Обществу. И среди них был и я.

Армия меня научила многому: драться, стрелять, быть выносливым, расчётливым, ненавидеть…

Когда я вышел из учебки, увидел, как уничтожаю ни в чём неповинных людей, просто за намёк на несогласие. Участвовал в боевых действиях против повстанцев, которые освобождали тез людей, которых мы по приказу Общества запихивали в Лагеря. Чем они были плохи я начал очень быстро понимать — они были или против системы, или, от чего становилось муторно, просто другими. Некоторых увиденных мною товарищей действительно стоило упрятать в эти милые лечебные заведения, из-за гипертрофированной агрессии и жестокости, но именно таких людей принимали на службу и в армию в том числе, лишь бы позволяли физическая подготовка и навыки. Таких как я, экспериментальных, среди ровесников больше не встречал, но может оно и к лучшему, но уже через пять лет начали появляться другие выращенные, они отличались от меня, молодые люди были изначально заточены под службу и медикам не приходилось над ними трудится. А ещё, чем дольше я служил, тем больше во мне крепла ненависть к такому Обществу, которое я увидел, покинув дом.

Хватило меня на десять лет, к этому моменту я дослужился до капитана отряда и без раздумий выполняя приказы посылал на верную смерть подчиненных, откровенно говоря меня не сильно заботила их судьба, я хотел сбежать туда где меня никто не найдёт, где я могу жить, не убивая невинных людей. Это не давало мне спокойно спать и занимало почти все мои размышления, а ещё меня нестерпимо пугало то, что я превращался в бездомную машину для убийств и ничего не мог с собой поделать, если бы я переживал всё, что происходило то я точно бы рехнулся.

Дезертировать получилось неожиданно, моя команда проиграла сражение, вокруг ни оказалось ни одной живой души, и я рванул в леса. Только через неделю, грязный, ободранный, по сей момент перемазанный чужой кровью я вышел к небольшому поселению, мне нужны были медикаменты, пораненная во время сражения нога начала гноится, что бы я не делал, поднялась температура и дальнейшее развитие событий вставало перед моим мысленным взором весьма явственно. Куда я в итоге приковылял я не помнил, кажется рухнул на порог первого дома у которого оказался. Пришел в себя только на следующий день, лежа на чистенькой кровати, жар спал, а нога была заботливо обработана и перебинтована.