Криминалистика по пятницам

Я заставила Горчакова позвонить жене, и Ленка, сама уже почти бившаяся в истерике по поводу мужнина решения о запрете выпускного, прямо-таки возродилась к жизни и помчалась собирать деточку на праздник. Я, правда, успела выхватить трубку и разузнать, какого цвета и фасона будет платье. Ленка горестно вздохнула:

– Какого цвета платье? Даже говорить стыдно!

– В каком смысле? – удивилась я.

– Ну вот как ты себе представляешь выпускной наряд?

– Ну… Что-нибудь нежненькое…

– Вот именно, – усмехнулась Лена. – Нежнее некуда. Платьице у нас – нежно-черного цвета. Я уже ничего в этой жизни не понимаю…

Еще были жалобы на то, что платье слишком открытое. «Я ей говорю: так хорошо для девочки отложной воротничок! Так она фыркнула и даже слушать не стала»…

– Горчаков, а вы-то с Ленкой не идете, что ли, на вручение аттестатов? – спросила я Лешку, повесив трубку.

– Думаешь, надо? – потянулся Горчаков.

– Надо, надо. Девочке приятно будет.

Горчаков глянул на часы.

– Вот именно, – подтвердила я. – Собирайся, заодно меня до метро докинешь.

По дороге мы с Горчаковым безрадостно обсуждали молодое поколение. И мне, и ему было что сказать друг другу. Тонкость заключалась в том, что он как отец двух дочерей был уверен: девочки рождены на этот свет, чтобы создавать проблемы родителям, учителям, а впоследствии – мужьям и детям, в то время как пацаны являются неиссякаемым источником радости и гордости для предков. Я же, имеющая долговязого, неуправляемого отпрыска мужского пола, тихо завидовала Ленке Горчаковой, для которой краеугольным камнем конфликта отцов и детей выступала тема отложного воротничка. Мне бы, господа Горчаковы, ваши проблемы…

Потом мы посмеялись, вспомнив, как Горчаков в прошлом году по весне примчался к нам в полночь с вопросом, не слишком ли он обременит нашу семью своим обществом до четырех утра, поскольку впервые отвез младшую девочку на ночную дискотеку, в клуб по соседству с нашим домом, и должен быть рядом на случай возникновения нештатной ситуации. Он обещал никоим образом не нарушить наш покой, и если мы не захотим составить ему компанию, готов был бесшумно пить кофе, затаившись на кухне, или прикорнуть на коврике у двери, ожидая телефонного сигнала подать карету к подъезду клуба. Излишне говорить, что вся местная милиция была заранее проинструктирована на предмет обеспечения безопасного веселья малолеток в данном клубе, а также предупрежден на всякий случай дежурный прокурор. Допускаю, что и армия, и флот тоже не дремали, а пребывали в состоянии боевой готовности.

Кроме того, представители организованной преступности, каковые имели несчастье проходить по уголовным делам, находившимся на тот момент в производстве старшего следователя Горчакова, торжественно присягнули, что в эту святую ночь не будут предприняты никакие разборки в радиусе нескольких километров вокруг клуба, и на этой неприкосновенной территории вводится кратковременный мораторий на применение огнестрельного оружия.

Естественно, мы не бросили Горчакова в трудную минуту и до четырех утра морально поддерживали его, рассказывая всякие благостные фантазии о нравах подобных ночных заведений и подливая коньячок. Не знаю, как провела время дочка, а вот трепетный папаша наклюкался не хуже какого-нибудь малолетки, впервые спущенного со строгого ошейника. В общем, ему эта ночь доставила удовольствие. Моему мужу потом пришлось садиться за руль Лешкиной машины и везти разгульную семейку до дому, а я осталась мыть посуду…

Возле метро мы прервали воспоминания, попрощались, и я побрела в монотонном людском потоке в подземку, радуясь возможности идти неспешно и разглядывать творящуюся вокруг жизнь, а не нестись сломя голову, падая с высоких каблуков, расстаться с которыми я отказывалась даже в далекие смутные годы, когда машина для следователя была недостижимой роскошью и пешком добираться до места происшествия, где бы оно ни располагалось, было в порядке вещей, и не вызывало никакого внутреннего протеста. Редко, правда, удается покрутить головой вокруг. Мне кажется, что я всю жизнь, сколько себя помню, все куда-то несусь. Наверное, когда остановлюсь, лягу на диван – то тут же и помру.

Грохот подъезжающего поезда заглушил мои рефлексии; теплая толпа внесла меня в вагон, мимо поскакали фонари туннелей, потом жужжащие, как улей, станции, и вот я уже направлялась к эскалатору, чтобы выбраться на поверхность, по пути глазея на выставленную в торговых лавках белиберду, как вдруг обнаружила, что в недрах моего ридикюля «бормочет» мобильник.

Вытащив его из сумки в надежде, что это не прокурор и не дежурный по РУВД требуют моего возвращения на работу, я все-таки по привычке ответила на звонок слабым голосом, который ненавидит мой муж, утверждая, что у него от этого голоса сразу начинается тахикардия: ему кажется, что я вот только удобно улеглась в гробу и приготовилась захлопнуть крышку, а тут вдруг какая-то собака звонит и отвлекает от высокого. Что ж, да, этот мой голос специально был призван дать понять звонящему, что звонок его неуместен.

– Да, – простонала я в трубку с той самой интонацией. И тут же воспряла духом, услышав на том конце старого друга Андрея Синцова. Он, конечно, тоже иногда может позвонить, чтобы потребовать все бросить, к примеру, и немедленно поучаствовать в допросе страшного маньяка, который не иначе как вечером в пятницу твердо решил покаяться ровно в ста двадцати кровавых преступлениях… Но ради Синцова я, уж так и быть, наплюю даже на священный вечер пятницы.

Однако усталый и больной голос Андрея не предвещал никаких расколовшихся маньяков. Ему просто было плохо, одиноко, и он хотел где-то отогреться душой.

– Ты где? – спросила я.

Выяснив, что он крутится на машине практически возле нашего дома, я предложила подрулить к станции метро, чтобы забрать меня. И сразу после этого позвонила Сашке – узнать, есть ли у нас в холодильнике что-нибудь, что можно бросить на сковородку или в духовку с целью утешить голодного опера. Доктор Стеценко, за время жизни со мной приобретший богатый опыт утешения голодных оперов в любое время суток, бодро отрапортовал, что в то время как некоторые занимаются ерундой, прогрессивная часть общества в его лице уже накрыла на стол, и пусть приходят десять тысяч Синцовых, он не ударит в грязь лицом.

В который раз порадовавшись, что судьба послала мне доктора Стеценко – мужа на все руки, я выползла из метро и сразу увидела пыльную машину Синцова, на вид такую же усталую, как и он сам. Вообще-то, я давно заметила, что, подобно старым супругам и старым собакам, старые машины приобретают черты своих хозяев, а хозяева, в свою очередь, одушевляют их и относятся как к родственникам, давая человеческие имена и называя поломки болячками.

Синцов, протянув руку через сиденье, открыл передо мной дверцу, я села и вытянула ноги. Хорошо в машине! Рассчитывать на то, что удастся посидеть в метро, я могу, если только запрыгиваю в вагон на конечной станции. К сожалению, я уже не так молода, чтобы мне уступали место как возможному объекту ухаживаний, и, к счастью, не так стара, чтобы меня старались усадить из жалости. А стоять на каблуках не сладко…

– Ну, что опять приключилось? – спросила я Синцова.

Он громко вздохнул. Так, что захотелось погладить его по голове. Я вспомнила, что пару лет назад у него был микроинфаркт, в прошлом году он лечился от гастрита, причем подозревали язву желудка, а не так давно его скрутил жесточайший радикулит, и он сидел на рабочем месте, обмотавшись теплым платком.

– Уйду я, к черту, в охранные структуры, – тихо и бессильно сказал он в пространство.

Я поначалу пропустила это заявление мимо ушей. Куда же он уйдет от своей любимой работы, интересно знать, куда денется? Так постаревшие и оплывшие жены в уютных халатах, помешивая суп, ворчат себе под нос – «уйду, мол, от вас к чертовой бабушке, от иждивенцев, подтирай тут за вами, убирай, а благодарности никакой»… И, конечно, никуда не уйдут, потому что привыкли к постылым бездельникам, пачкающим полы и тарелки, и потому что не нужны уже никому со своими ногами-тумбами в венозных сеточках, с протертыми на локтях байковыми халатами. Какие там охранные структуры! Нужен он там… Но, посмотрев на Андрея, заметив и мешки под глазами, и поседевшие волосы и, главное, почувствовав безысходность, которая, словно облако, дымилась вокруг него, я не на шутку встревожилась.