Криминальные сенсации (Часть 2)

— Ну и еще один вопрос к вам, свидетель Розуа. Как вы, собственно, узнали об этой истории с убийством супругов Пеллегрен? Почитать ваши показания в Монтежуре — так и действительно поверишь, что вы убийца. Где же вы смогли разузнать обо всех этих подробностях?

Старый Пьер Батист в смущении опустил голову, чтобы скрыть хитрую усмешку — при всей серьезности ситуации он не смог сдержаться от нее, — и начал рассказывать:

— Вы, видно, знаете, господин судья, что нам, малоимущим заключенным, приходилось зарабатывать карманные деньги за стенами тюрьмы. Чтоб каждый вечер сидеть в ресторане, надо ведь было кое-что в кармане иметь… Ну вот, а месье Билла был так любезен, что пристроил меня временно работать в прокуратуру кем-то вроде писаря. Сам писарь вообще-то заболел гриппом, а так как месье Билла знал, что у меня хороший почерк — ведь зимой в управлении тюрьмы я приводил в порядок все бумаги, которые набегали за лето, — то он поручил мне помочь новому прокурору, господину Поносье. Это было как раз в то время, когда супругов Пеллегрен убили в их собственном трактире. Господин Поносье должен был составлять протоколы полицейского расследования, но он доверил это мне. Вот так я и узнал о многих деталях убийства. Потом это мне очень пригодилось.

Они меня там, в деревне, заперли в какой-то жуткий коровник. А мне уж больно хотелось назад, в Пон-л'Эвек. Вот я и признался по собственной инициативе в двойном убийстве. Детали я отлично знал из протоколов. Мне только нужно было, чтобы их опять запротоколировали. А когда проверили мои показания, то все совпало — слово в слово. Я думаю, в Монтежуре даже гордились тем, что наконец-то и у них нашелся настоящий убийца. Мне, во всяком случае, так показалось.

Председателю тоже пришлось сделать усилие, чтобы сдержать улыбку.

— Ну хорошо, свидетель, можете быть свободны, — сказал он быстро, чтобы не выдать себя.

Розуа только вздохнул, когда двое конвойных, которые постоянно находились рядом с ним, вывели его из зала. По крайней мере, ему не нужно было больше смотреть в печальные глаза обвиняемого — директора тюрьмы.

Следующим вызвали Рене Гренвиля, специалиста по подделке векселей. Он тоже вытирал слезы, когда подходил к свидетельскому месту.

— Свидетель Гренвиль, — начал допрос судья, — как долго вы были заключенным в Пон-л'Эвеке?

— Два года, — учтиво ответил Гренвиль, — из-за досадной ошибки одного вашего коллеги. Я до сих пор не пойму, за что меня посадили…

— Оставим это, — махнул рукой председатель суда, — меня сейчас интересует обстановка в тюрьме, а не ваше уголовное дело. Итак, какое положение в тюрьме занимали непосредственно вы?

В поисках подходящих слов Гренвиль помедлил с ответом:

— Непосредственно я был заключенным, но месье Билла вскоре проникся ко мне доверием…

— Господин свидетель, не могли бы вы выражаться поточнее? — потребовал председатель суда.

— Ну, в общем… я был, так сказать, его заместителем, если угодно… Месье поручил мне заниматься административными вопросами: пропускной режим, обеспечение продуктами кухни, проверка счетов, ну и всякие там происшествия…

— И вы, заключенный, выписывали отпускные свидетельства и увольнительные вашим, так сказать, сокамерникам? Неужели директор не опасался злоупотреблений, которые при этом могли быть? — допытывался председатель.

— Я ведь уже сказал, что месье Билла проникся ко мне доверием, — ответил задетый Гренвиль. — К тому же ничего такого никогда не случалось. Все шло своим заведенным порядком.

— А как же тогда быть с заключенным Лаграндом, которого освободили на три месяца раньше с фальшивым постановлением об амнистии?

— Это единственное исключение, господин председатель. По семейным обстоятельствам… Жена Лагранда собиралась с одним типом ехать в Тунис: не могла больше выносить одиночества. Вот мы и отпустили его раньше времени ведь это было бы не по справедливости: из-за каких-то трех месяцев рушить многолетнюю счастливую семейную жизнь. Он получил соответствующие документы…

— Вы имеете в виду фальшивые документы, свидетель? Ведь постановление об амнистии должна выдавать прокуратура, не так ли, Гренвиль?

— Там только печать была не прокурорская, господин председатель. А само постановление Розуа взял, как положено, в канцелярии прокуратуры. Только печати не хватало…

Для председателя суда это уже было чересчур:

— Бог мой! Так ведь печать — это же самое главное! Постановление в канцелярии можно было выписать без всяких проблем, тем более что Розуа работал там писарем. А вот печать хранится у прокурора. Он бы сразу заметил, что дело здесь нечисто.

— Ну-у, печать Андре сварганил просто классно, один к одному. Ее вообще нельзя было отличить от настоящей.

— Андре, Андре?.. — заинтересовался судья. — Это уж не тот ли…

— Фальшивомонетчик, — пришел на помощь Гренвиль, — который из сотенных купюр делал тысячные. Да, это он. Гений, скажу я вам… Ржавым гвоздем из крышки консервной банки делал такую государственную печать, что сам шеф канцелярии президента не разобрал бы, что к чему…

— Скажите, свидетель Гренвиль, — прервал председатель его дифирамбы фальшивомонетчику Андре, — обвиняемый знал обо всех этих делах? Может быть, он получал за это деньги или что-нибудь еще?

— Да что вы, господин председатель! Помилуйте! — В ужасе от такого страшного подозрения Гренвиль ударил себя в грудь. — Не хватало еще нам докучать месье Билла всеми этими мелочами. Он ведь испытывал прямо-таки отвращение ко всякой писанине, так что мы сами все делали.

— И его подпись тоже?

— Иногда, господин председатель. Только чтобы избавить месье Билла от угрызений совести.

Председатель, вероятно, уже понял, что у свидетеля не вытянешь ни слова против обвиняемого. Его терпение иссякло:

— Спасибо, достаточно. — И он сделал знак полицейским у входа пригласить в зал следующего свидетеля.

Ввели Хьюго Алена — высокого, худого как щепка бродягу, внешним видом напоминавшего огородное пугало. Он загромыхал прежде, чем председатель суда успел задать ему вопрос:

— Я вот что вам скажу, господин советник!.. Всего этого свинства не случилось бы, если бы у нас не появился этот чванливый сброд из Довиля и не разложил бы нашу мораль. Нам напихали всяких там фальшивомонетчиков, брачных аферистов, махинаторов с поддельными бумажками — тьфу, черт! А ведь раньше у нас была солидная тюрьма — только бродяги, неплательщики, браконьеры, ну, в крайнем случае, мелкие взломщики. Месье Билла знал, что на всех можно положиться. Не чаще двух раз в неделю мы ходили на рынок, в пивную, а ровно в десять часов отправлялись на боковую. Чтобы у нас кто-нибудь отсутствовал всю ночь — такого ни разу не было. Мы всегда были там почти как дома… Я, в основном, приходил в ноябре, как и Розуа. И когда директор мне говорил: "Ну что, Ален, опять сдрейфил?" — я сразу чувствовал, что вернулся домой. Летом, оно, конечно, хорошо побродить… Но когда время подходит к рождественским праздникам, хочется, чтобы снова была крыша над головой и несколько человек вокруг тебя. В Пон-л'Эвеке мы жили одной семьей. Особенно здорово было в сочельник, когда мы пели рождественские песни, а потом, ночью, вместе с директором шли в церковь. А с тех пор, как у нас сшиваются эти гангстеры из Довиля, стали петь только непристойные песни. А бабы… те совсем стыд потеряли…

Председателю суда показалось, что он ослышался:

— Что вы сказали? Женщины во всем этом тоже принимали участие?

— Еще бы! — возмущенно фыркнул Ален. — Месье Билла был слишком добр. Он не мог сказать «нет», даже когда эти бандиты поздно ночью приводили своих потаскушек из Довиля. Ну, там были и штучки, должен вам сказать… Раздевались и танцевали себе голые на столах. Даже в душ ходили вместе с мужиками. Все хотели нашего брата совратить, но мы гордость еще до конца не потеряли. Чего они только не вытворяли. Я…