Криминальные сенсации (Часть 2)

В качестве главных свидетелей обвинения прокурор вызвал в суд обеих женщин, которые в ночь задержания Чессмэна опознали его как "Красного фонаря". Других потерпевших он не пригласил, так как опасался, что они не узнают в подсудимом насильника и поэтому из свидетелей обвинения превратятся в свидетелей защиты.

Чессмэн этих женщин разыскать не мог: полиция отказалась назвать ему их фамилии. А собственное следствие, сидя в тюрьме, не организуешь. Его консультант имел право только советовать, но не проводить расследование. Это еще раз показало, насколько безрассудным было решение Чессмэна отказаться от адвоката.

Впервые зал заседаний заполнился до последнего места, когда в качестве свидетеля была вызвана семнадцатилетняя Мэри-Алиса Меза.

Прокурор Миллер-Леви с особым тщанием подготовил ее допрос и персонально пригласил представителей всех калифорнийских газет, хотя до этого дня дело ограничивалось только краткими сообщениями о ходе процесса.

Тихим прерывающимся голосом, часто не в силах сдержать слезы, юная Мэри-Алиса рассказала суду о той страшной ночи. 21 января 1948 года она и ее друг Фрэнк Халберт после посещения танцевального бара поехали к холмам на окраине Голливуда. Они сидели на заднем сиденье автомобиля ее друга, когда подъехала машина и остановилась в нескольких метрах позади. Приятель Мэри сначала подумал, что это полицейская патрульная машина, так как у нее была красная фара. Но тут вдруг к ним подошел мужчина в маске, рывком открыл их дверцу и, угрожая пистолетом, потребовал у Фрэнка бумажник.

Когда, сообщив это, Мэри замолчала, вмешался Миллер-Леви:

— Что же произошло потом? Вы должны рассказать нам всю правду. Вы ведь давали клятву!

Еще тише, чем прежде, так, что многие сидящие в зале почти ничего не могли разобрать, Мэри рассказала, что бандит забрал у ее друга бумажник и мелочь и приказал ему уезжать. Тот уехал. Ее же бандит притащил в свой автомобиль и под пистолетом заставил раздеться.

Понизив голос, прокурор стал выяснять самые интимные подробности совершенного преступления. Для семнадцатилетней девушки с монастырским воспитанием это был сущий ад — во всеуслышание рассказывать обо всем том ужасе, который она пережила. Почти шепотом, постоянно запинаясь от стыда и отвращения, отвечала она на безжалостные вопросы Миллера-Леви.

На лицах присяжных заседателей застыло выражение омерзения, возмущения и ненависти, ненависти к этому типу, который сидел напротив, на скамье подсудимых. Они смотрели на его выступающий подбородок, говорящий о жестокости, видели цинично-презрительную складку возле губ, вспоминали все его предшествующие прегрешения, и им было ясно, что он способен на все, даже на это гнусное преступление.

Чессмэн съежился под их взглядами. Он почувствовал, как на него накатывается волна ненависти, и молча опустил голову. На скамье присяжных это восприняли как безмолвное признание вины.

Прокурор полностью использовал подходящий момент. Доведя девушку до рыданий — ведь это помогало ему воздействовать на присяжных — и сделав большую паузу, он громко, на весь зал, спросил:

— Мисс Меза, вы можете здесь, в этом зале, указать на человека, который вечером вытащил вас из машины вашего друга и затолкнул в свою?

Не поднимая головы, девушка лишь протянула руку в направлении скамьи подсудимых:

— Да, это вон тот мужчина в синем полосатом костюме.

— Который теперь смотрит в пол, потому что боится смотреть вам в лицо?

— Да.

Она не могла сказать по-другому, эта вконец запуганная Мэри-Алиса Меза. Ведь инспектор Гузен показывал ей Чессмэна как "Красного фонаря". И именно его она здесь видела. Как выглядел в действительности тот мужчина, который на нее тогда напал, она толком не разглядела. В те ужасные минуты он казался девушке призраком, а не человеком из плоти и крови. Ей было не до того, чтобы разбирать, какое у него лицо, одежда, рост…

Присяжным, правда, подобные соображения в голову не приходили. Для них имело силу только одно: "Да, это вон тот мужчина в синем полосатом костюме".

Не столь драматично, скорее, даже по-деловому прошел допрос второй потерпевшей, которая была менее впечатлительной и, похоже, уже успокоилась после пережитого ею нападения "Красного фонаря". Но и она без колебаний указала на Чессмэна и повторила то, что сказал ей полицейский инспектор: "Это "Красный фонарь"!"

Американское законодательство предоставляет право адвокатам по уголовным делам подвергать перекрестному допросу свидетелей обвинения после дачи ими показаний в суде. Поскольку Чессмэн защищал себя сам, он и обеих потерпевших должен был допрашивать сам. Однако когда он поднялся со своего места, чтобы задать первый вопрос, среди присяжных заседателей и в зале пробежал шепот возмущения. То, что он после всего рассказанного решился мучить свои жертвы какими-то вопросами, характеризовало его особенно отвратительно.

Первый вопрос Чессмэна был Мэри-Алисе:

— Вы помните, как вы описывали преступника, когда делали заявление в полицию?

Девушка растерянно пожала плечами:

— Я не знаю, уже столько времени прошло…

А описала она его так: "Невысокий, как большинство мужчин, узкоплечий, выглядит, как итальянец".

Чессмэн выпрямился во весь рост и расправил плечи:

— Мисс, разве я невысокий, как большинство мужчин? Разве у меня узкие плечи и я похож на итальянца? Неужели я говорю с итальянским акцентом, как вы утверждали в полиции? Вы не ошибаетесь? Подумайте как следует, мисс!

Беспомощно и испуганно смотрела Мэри на скамью подсудимых, и уже казалось, что она собирается изменить свои показания.

Но в этот момент вмешался прокурор:

— Однако, дамы и господа! Это же разные вещи. Одно дело — описать кого-нибудь, другое — его узнать. Попробуйте сами это сделать. Вспомните какого-нибудь малознакомого человека — ведь вы его при встрече всегда узнаёте. А теперь попытайтесь описать его внешность на бумаге: лицо, фигуру и так далее. Вы сразу поймете, насколько это тяжело, почти невозможно. Кроме того, не забывайте, что обе потерпевшие в день дачи показаний были крайне взволнованы. Однако несомненно, обе эти женщины, вызывающие у нас столь глубокое сочувствие, запечатлели в своей памяти и до конца жизни не забудут облик преступника, который с ними так ужасно обошелся!

Присяжные заседатели и присутствующие понимающе кивали и бросали сочувствующие взгляды на пострадавших.

Чессмэн, видимо, заметил, что к нему мало кто прислушивается. И следующий вопрос задал более жестко, агрессивно, даже с каким-то высокомерием:

— Вы также рассказывали полиции, что якобы у бандита, который на вас напал, над правым глазом был большой, бросающийся в глаза шрам — единственное вам хорошо запомнившееся. Это так?

— Да, я помню. Я говорила это.

Чессмэн повернулся к судье:

— Ваша честь, можно свидетельнице подойти поближе и осмотреть мое лицо?

Мэри, сидевшая на свидетельской скамье, вздрогнула и, как бы защищаясь, подняла руки:

— Я же вас видела только один раз. Да и то мельком. Мне показалось, что у вас был шрам над глазом. Но, возможно, я ошиблась. Во всяком случае, тогда мне так показалось.

У Чессмэна шрама над глазом не было. Любой в зале мог это видеть, но все смотрели на испуганную свидетельницу.

Прокурор и в этом случае быстро нашел выход из щекотливой ситуации: