Криминальный гардероб. Особенности девиантного костюма
Шрифт:
А что же случилось с Адамом Крамером, обладающим наименьшим набором сверхъестественных черт в сравнении с двумя другими психопатами в белых одеждах, но вместе с тем, пожалуй, самым эффективным и в итоге самым смертоносным в этой компании «белых ангелов»? Его костюм остается при нем; но несмотря на то что он, казалось бы, не утрачивает своего защитного облачения, персонажа ожидает сарториальное унижение. Крамер пытается устроить суд Линча (над чернокожим старшеклассником, ложно обвиненным в попытке изнасиловать белую девушку. — Прим. пер.) прямо на школьном дворе, но его затея проваливается, а местная большая шишка Верн Шипман, не только поддерживавший расистские идеи Крамера, но и всячески ему содействовавший, отвешивает своему протеже такую оплеуху, что тот падает на землю, поднимается на четвереньки и замирает в этой позе на мигом обезлюдевшей игровой площадке перед школой (под качелями, которые должны были стать импровизированным эшафотом. — Прим. пер.). При этом его костюм словно живет собственной жизнью, оставаясь чистым и сияющим в потоке холодного и яркого света утреннего солнца. Но в финале Крамера ждет еще одно, теперь уже словесное унижение, которое одновременно звучит как напоминание о том, что белый цвет, символизирующий в кинематографе абсолютное зло, — это «Белый с большой буквы», который должен оставаться в безупречном порядке при любых обстоятельствах. «Парень, если ты сейчас же не встанешь, все твои штаны будут в пятнах от травы» [44] , —
44
Диалог из фильма «Захватчик» (The Intruder).
45
Debord 1973 (Дебор 2022: 3).
И если у белизны отнять эту монополию на демонстрацию себя — заменив белый другим цветом, сорвав с тела белые одежды или просто запятнав их грязью, — ее зрелищности придет конец, а вместе с ней и притягательности безупречно одетого зла.
2. Кошмарные худи: костюм для преступника
ДЖОАН ТЁРНИ
Задача исследования, представленного в этой главе, — проанализировать и осмыслить феномен недавнего медийного ажиотажа и, соответственно, моральной паники, стимулом к которым послужил безобидный, казалось бы, предмет гардероба — толстовка с капюшоном, или худи. После беспорядков, потрясших города Великобритании в 2011 году, и благодаря тому вниманию, которое привлекала к себе одежда их участников, худи превратилось в символ социального неповиновения. Широкая доступность и обыденность худи — важный фактор: примечательна легкость, с которой предмет массовой моды, который теоретически может найтись в любом гардеробе (ведь все носят худи), превращается в маркер преступных намерений. Просто подняв капюшон, обычный любитель комфортной одежды становится чем-то иным и вызывает тревогу и социальное напряжение.
После запрета на ношение худи в торговом центре Bluewater в британском графстве Кент в 2005 году журналисты и общество в целом ассоциируют эту одежду с преступностью, антиобщественным поведением и неуправляемостью, свойственной молодежи. И хотя худи — это всего лишь джемпер, кажется, что его поднятый капюшон обладает магическими свойствами и способен превратить повседневную одежду в нечто гораздо более проблематичное и угрожающее статус-кво. Сегодня и сама эта одежда, и люди, которые ее носят, называются одинаково: вещь и человек слились воедино в образе современного пугала — худи. К 2007 году худи квалифицируется в качестве безликого и как предмет гардероба, и как стереотип: тогдашний теневой министр внутренних дел Дэвид Дэвис считал, что худи входит в базовую «экипировку хулигана» [46] . В настоящем исследовании я, опираясь на имеющиеся образцы анализа моральной паники, постараюсь осмыслить функцию этой одежды и как индикатора поведения (прежде всего — антиобщественного), и как маркера потенциальной угрозы. Предполагается также, что мое исследование привлечет внимание к тревоге, которую общество испытывает по отношению к разным людям и их поведению, ориентируясь отнюдь не только на их одежду. Мой анализ учитывает потенциально проблематичные взаимоотношения между социальной нормой и тем, что общество считает «другим» или девиантным (ил. 2.1). Одежда в этих обстоятельствах метафорична; она сублимирует глубинные социальные переживания, связанные с угрозой личной безопасности и даже со страхом смерти.
46
См. слова Д. Дэвиса (цит. в: The Telegraph. 2007. October 8), откликнувшегося на выпуск «безликого» худи модной компанией Criminal Damage.
Худи — утилитарная и очень популярная спортивная одежда, которая, однако, вызывает страх, отторжение и непонимание. Поводом пристального внимания к ней стали социальные бесчинства и приступы пиромании. Вещь, которую ежедневно надевают миллионы людей, которая стала основным предметом гардероба целого поколения, мгновенно превратилась в криминальную униформу мародерствующей лондонской молодежи [47] .
Представление о худи как символе общества, которое стремительно катится в тартарары, сформировалось вследствие реакции на несколько взаимосвязанных проблем. Прежде всего, следует упомянуть, что лейбористское правительство проводило политику нулевой терпимости по отношению к мелким преступлениям и антиобщественному поведению, объяснявшемуся низкой социальной ответственностью граждан и отсутствием дисциплины. Антиобщественное поведение подразумевало широкий спектр преступлений: от швыряния камней и использования нецензурной лексики до случаев реального насилия и даже убийств; все это превращало жизнь британцев в ад. Кроме того, неудачные ролевые модели, увеличение числа подростковых беременностей, отсутствие перспектив в области образования и трудоустройства привели к расширению класса бедняков, находившихся на государственном обеспечении, которые обрели голос благодаря телешоу Джереми Кайла (2005–2019). Ситуация выходила из-под контроля: целые районы превращались в запретные зоны, куда не было доступа службам экстренной помощи, а также социальным работникам и государственным служащим. В результате был принят закон об антиобщественном поведении (ASBO), нарушение которого влекло за собой серьезные последствия, вплоть до тюремного заключения. Таблоиды публиковали возмущенные тирады о падении нравов и подростковой преступности и называли Британию «нацией ASBO». Все подростки и любители худи по умолчанию вызывали подозрение [48] : «Толстовку с капюшоном — обязательный модный аксессуар молодежи — запрещается носить в торговых центрах; это недавняя полицейская мера, направленная на борьбу с подростковой преступностью. Также запрещены головные уборы, включая бейсболки» [49] .
47
Braddock 2011.
48
Р. Гарнер (Garner 2009) писал об отчете коалиции «Женщины в журналистике», где был представлен конструируемый медиаресурсами портрет подростка как хулигана
и преступника: в 4374 из 8629 статей в региональных и национальных изданиях, посвященных подросткам, рассказывалось именно о преступлениях.49
BBC News. 2005.
2.1. Дэвид Кэмерон на проекте общественного центра в Манчестере (Великобритания). Автор фотографии: Кристофер Ферлонг/Getty Images
Подобные запреты (касавшиеся также приспущенных брюк) действительно имели место. Они вызвали юридическое и медийное противодействие. Пострадавшие в результате подобных предписаний обратились в суд по правам человека и выиграли: запрет на ношение определенной одежды квалифицировался как ущемление гражданских свобод.
С момента зарождения в начале 1950-х годов молодежная культура всегда вызывала недоверие и непонимание, приводящее — вполне осознанно — к отделению молодежи от остальной части общества [50] . Одежда здесь играла ключевую роль: она служила визуальным маркером отличия и бунта. Составляя оппозицию деловому костюму, вестиментарному символу истеблишмента, худи, особенно на молнии, в сочетании со свободными брюками (как в спортивном костюме) прочно ассоциировалось с нонконформизмом. Будучи одновременно и частью костюма, и одеждой для отдыха, оно не имело четкого силуэта и выглядело слишком свободным и небрежным — и само по себе, и будучи противопоставлено белым воротничкам и обществу, за которое те представительствовали. В отличие от более ранних вестиментарных символов бунтаря (например, от кожаной куртки), худи прочно встроено в современную культуру тотальной слежки. Это легко доступная и в то же время социально маркированная одежда, которая облегчает передвижение и скрывает личность. Кроме того, худи не ассоциируется с той или иной молодежной субкультурой: его носят все, от бандитов до бабушек. Эта универсальность позволяет обладателю худи буквально раствориться в толпе. В статье, опубликованной в The Guardian в 2011 году, К. Брэддок писал:
50
Shaw 2010. Освещая историю конструирования образа разнузданной и безнравственной молодежи в колонках TES начиная с 1915 года, автор отмечает традиционность современного подхода к этой теме, если не в части методологии, то в части отношения к проблеме.
Безусловно, худи — удобная одежда для членов банд, не желающих быть узнанными. Однако для подростков, которые испытывают сильное давление среды, требующей от них соответствия коллективной идентичности, не быть отверженными — значит одеваться так, как принято у их сверстников. У некоторых просто нет выбора: они вынуждены носить худи, какие бы ассоциации оно ни вызывало. <…> Дэвид Кэмерон c редкой проницательностью заметил в 2006 году в интервью Центру социальной справедливости, что худи — это «возможность быть невидимым на улицах». В опасной обстановке лучше не высовываться, слиться с толпой, не выделяться [51] .
51
Braddock 2011.
Осознанное дистанцирование молодежной моды от мейнстрима — это не просто предпочтение специфического стиля; не меньшее значение имеет жестовый и перформативный потенциал костюма. Важно, какую одежду человек носит, — но еще важнее, как он это делает. Само по себе худи не выглядит страшным. Но если оно прочно ассоциируется с образом недружелюбного юнца, шествующего расхлябанной, но агрессивной походкой, и комбинируется с джинсами или тренировочными штанами с мотней до колена, — вот тогда оно становится маркером отличия. Взаимосвязь между костюмом, юностью и жестом не нова. Вся молодежная одежда, особенно та, что считается униформой агрессивных сообществ, потенциально угрожающих статус-кво, может восприниматься как опасная, и это ощущение усиливается и закрепляется благодаря медийным образам и комментариям.
По словам историка моды Э. Рибейро, мораль обеспечивает согласие членов общества относительно того, что хорошо и что плохо; в этом контексте одежда выполняет функцию социального маркера и демонстрирует принадлежность к той или иной группе или, наоборот, отчуждение от нее [52] . Иначе говоря, одежда сама по себе не может быть моральной или аморальной; она становится таковой в результате работы механизмов социальной медиации, которые историк искусства К. Белл именует «вестиментарным сознанием» [53] ; оно находится в прямой зависимости от принятых в обществе норм и реагирует на динамичные социокультурные обстоятельства.
52
Ribeiro 2003: 12 (Рибейро 2012: 7).
53
Bell 1947, цит. по: Ribeiro 2003: 12 (Рибейро 2012: 7).
Развитие вестиментарного сознания свидетельствует о значимости социальных функций одежды и в особенности моды. Последняя играет важную роль и в повседневной жизни, и в культурном развитии. Она маркирует те амбивалентные практики, которые подспудно бросают вызов норме. Зазор между культурой и социумом мгновенно опознается как натиск модернистского авангарда, как стремление испытать на прочность границы приемлемого или, напротив, напомнить о важности конформизма. Нельзя сказать, однако, что люди носят худи, следуя моде. В этой одежде нет ничего авангардного, она не выглядит вызывающе, прежде всего потому, что слишком обыденна. Однако социальные ассоциации худи, его классовая принадлежность — точнее, классовая принадлежность тех, кто его носит, — играет ключевую роль в формировании его маргинального и противозаконного статуса. Одновременно городская и урбанистическая, эта одежда, наравне со своими владельцами, представительствует за британский беднейший класс и за образ жизни, чуждый моральному большинству. Именно классовые ассоциации в сочетании с невозможностью опознать, идентифицировать в толпе одетого в худи человека, вызывают и подпитывают обыденный ужас. Кажется, что граница между добром и злом размывается. Профессор социологии университета Глазго Г. Фило описывает худи как униформу
вечных аутсайдеров, попросту никому не нужных и создающих сообщества, которые часто контролируются с помощью насилия или механизмов альтернативной экономики, основание которой составляют наркоторговля или рэкет. Если вы побываете в этих районах, то увидите, что там все и вправду очень мрачно; культура насилия вполне реальна. Но у британских журналистов все слишком просто: они считают, что всему виной плохое воспитание или испорченные дети. Их отчеты о происходящем пристрастны и не соответствуют действительности, и это способствует усилению правых взглядов. В нашем обществе отсутствует полноценная дискуссия о том, что мы можем с этим сделать. Конечно, не все молодые люди в капюшонах опасны — большинство как раз нет, — но опасные действительно опасны, и газетам выгодно писать о них, потому что эта тема хорошо продается: люди так устроены, страшное их притягивает. Это в нашей природе: наш организм, наш мозг охотно фиксируется на том, что способно нас убить, поскольку изначально мы все — охотники и добыча [54] .
54
Г. Фило, цит. по: Graham 2009.