Кристальный пик

— Там случайно нет цикуты? — спросил Солярис, щелкнув ногтем по моей пиале, и в голосе его уж точно разлилось побольше яда, чем в моем напитке.

— Ты чем-то недоволен, дракон? — Хагалаз зловеще сверкнула на него белой пеленой в глазах. — Я жизнь твоей ширен спасла, хоть и отняла ее сначала! Да, это был риск, но где его нет, когда речь заходит о проклятиях? Ты благодарить меня должен, в ноги кланяться! Ишь, избалованный какой! Мало того что уже в третий раз сам ко мне приходишь и спасибо ни разу не сказал, так нос еще воротишь.

— Солярис!

Я тоже шикнула на него, вспыхнув. Не хватало еще, чтобы Хагалаз решила, будто мы заявились сюда отчитывать и попрекать ее за оказанную помощь! Тем более что цикуту я тогда приняла почти добровольно, по нужде — иначе Сола было не заставить меня убить. Очевидно, вспомнив об этом и о том, зачем мы здесь, он резко присмирел. Посмотрел сначала на меня, потом на Хагалаз и глубоко вздохнул, будто храбрился перед тем, как опустить голову и сказать:

— Каюсь. Я проявил неуважение, шутка была неуместна. Спасибо, что помогла Рубин, когда она нуждалась в этом. За все спасибо. И за твою изумительно вкусную похлебку тоже.

Солярис неумело улыбнулся, из-за чего его верхние клыки смешно зацепились за нижнюю губу, и приподнял тарелку супа. Наблюдая, как он делает щедрый глоток бульона, от которого еще минуту назад плевался, Хагалаз снова подобрела и просияла в ответ, демонстрируя зубы почти такие же острые, какие были у Сола.

— Хороший мальчик, — похвалила она. — Ну так что? Зачем вы пожаловали ко мне? Вряд ли для того, чтобы смуту здесь наводить да чаи гонять.

— Хагалаз! Хозяйка Рубинового леса, вёльва и жрица Волчьей Госпожи, — заговорила я, откашлявшись, и встала из-за стола, забыв, что мы так и не выразили ей свое почтение должным образом. Хагалаз тем временем уже размешивала черпаком новый суп из наструганных грибов и корнеплодов в глиняном горшке, над которым, облизываясь, свешивалась белая кошка, усевшись на каминной полке. — Я в неоплатном долгу перед тобой, ибо это твой сейд помог мне выжить и остановить Рок Солнца. Несомненно, он искусен и неповторим, ни один другой сейд не превзошел бы его, но…

— Но? — сощурилась Хагалаз.

— Но что-то пошло не так.

И я робко вытянула из-под заколки красную прядь, ставшую такой приметной, что мне было тяжко смотреть на себя в зеркало.

Больше всего на свете я боялась, что Хагалаз погонит нас из дома если не проклятиями, то веником, особенно когда я пустилась в запутанные объяснения. Начать я решила с того самого дня, как умерла, потому поведала абсолютно обо всем, о чем только можно было: о встрече с Совиным Принцем и его напутствии; о спокойных днях, прерванных неизведанной болезнью посевов и плодов, грозящих голодом селянам; о гибели двух тысяч хирдманов и увядшей Свадебной роще; о притворщике, ворующем лица, и о той песне, что, похоже, слышу, когда он где-то рядом. Я все-все рассказала ей, несмотря на то, как Сол сжал губы от обиды, когда понял, что есть вещи, в которые я даже его не посвятила. Он терпеливо черпал ложкой бульон и выливал его обратно, делая вид, что ест — благо, Хагалаз была слишком увлечена моим рассказом, чтобы заметить это.

— И вот еще, — закончила я наконец, выкладывая на свободный краешек стола тисовую ветвь, такую опавшую и ссохшуюся, будто она пережила с десяток зим, не увидев ни одного лета. — Так теперь выглядит священное древо в Столице. Так выглядит Увядание, которое пришло на землю после Рока Солнца.

Хагалаз швырнула черпак за бумажную ширму, которая разделяла ее кухню с постелью и ночным горшком, отряхнулась и приблизилась к столу. Все то время, что я говорила, она только кивала изредка. Однако стоило ей дотронуться до тисовой ветки кончиком грязного пальца, как Хагалаз тут же подскочила, заохала и выставила перед собой руки, будто ветвь могла на нее напрыгнуть.

— Какая дикость! Это же труп богини. Зачем ты его сюда притащила?

— Труп богини? — переспросила я, пряча ветвь обратно в узелок, когда Хагалаз красноречиво смахнула ее со стола веником, брезгливо морщась. — Что это значит?

— То и значит! Кроличья Невеста умерла, вот и гибнет все живое. Без нее природа тоже жить не хочет.

Цокнув языком, Хагалаз сняла моток старой ткани с дверцы поваренного шкафа, опустила его в бочонок с дождевой водой и принялась почти яростно оттирать ту часть стола, где лежал тис, словно я и впрямь запачкала его мертвечиной.

Вправо-влево. Вправо-влево. Я следила за ее руками, драющими стол, и пыталась сосредоточиться, опустившись обратно на скамью. Голова разболелась, как от хмеля, и лишь спокойное лицо Соляриса, давящегося своим несчастным супом, заставило меня взять себя в руки. Раз он не паникует, то и я не должна. Но ведь…

— Как такое может быть? — спросила я, когда залпом опрокинула свою пиалу, а затем еще одну, поднесенную Хагалаз, и наконец-то вернула себе дар речи. — Боги ведь бессмертны…

— Скажи, дракон, — Хагалаз обратила взор белых глаз на притихшего Сола. — Ваш род ведь засыпает, когда стареет, так? То жизнь или смерть?

Сол оторвался от своей похлебки, — я неожиданно заметила, что миска все-таки опустела на треть, — и задумчиво постучал ониксовыми когтями по ложке.

— Ни то и ни другое. Это окаменение. У него нет иных имен, и сравнивать с жизнью или смертью неверно, но… В понимании людей это, пожалуй, больше смерть, чем жизнь.

Хагалаз довольно кивнула и снова повернулась ко мне, стоя к фарфоровому очагу спиной. Искристое свечение, расходящееся от пламени, обрамляло ее силуэт, как вторая одежда.

— Есть вещи похуже смерти и получше жизни, принцесса. Боги не умирают в привычном понимании этих слов, но жить все равно могут перестать. То другие состояния, в коих и измеряется истинная вечность. Людям этого не понять. Потому и зови то, что случилось с Кроличьей Невестой, смертью — не прогадаешь. Ибо плохо все, очень плохо… Это не из-за моего сейда случилось, нет-нет-нет. Это из-за Старшего Сенджу. Сколько не учила его, все равно дракон есть дракон, тьфу! Что, говоришь, напутствовал тебе там птичий мальчик?

— Встретиться с ним на Кристальном пике, — прошептала я, растерянная.

Хагалаз всплеснула руками так, что чуть не перевернула прялку, стоящую под окном. На той висел пятнистый, будто шкура какого-то животного, недотканный плащ. Нити пушистого куделя, тянущиеся вокруг колеса, запутались в спицах, как нити наших с Солом судеб. Хагалаз задела их пальцами, перебрала, и в дымоходе волком завыл пробужденный ветер.

— Так почему ты все еще не там? Чего у меня расселась?

— Я не знаю, где он.

— Так уж и не знаешь?

— Не знаю…

— Где твоя мать с птичьим принцем повстречалась? — спросила Хагалаз вдруг. — Где упала с лошади, а очутилась в сиде? Где, легенды гласят, мир наш истончается, рвется, образуя дыры, как колодцы? Этого ты тоже не знаешь, а, принцесса?

Правда кольнула изнутри, как и то, что Хагалаз по-прежнему звала меня принцессой, не ведая об участи моего отца, а потому вгоняя меня в ностальгию по прошлому и тоску. Хагалаз же взялась за железную булавку и принялась вертеть в руках, поддевая и распутывая нити куделя. Решив не испытывать ее терпение, я медленно развернула ту из карт, что изображала Дану, и придавила ее края пустыми посудами, чтоб она не свернулась на столе. Хагалаз, не отрываясь от прялки, перегнулась через стол.