Кристина

— Кристина, я буду покупать хозяйство мистера Пибуса.

— Правда, Сэм? — удивилась я.

— Да, да. Правда. Попытаюсь привести его в порядок. Этого я ждал много лет, молился об этом. О, Кристина, — он схватил меня за руку. — Подумай только — целый день на открытом воздухе.

— Но не отказываешься ли ты от приличного заработка, Сэм?

— Уж лучше я буду довольствоваться коркой хлеба, глотком свежего воздуха да небом вместо крыши, чем снопа полезу в шахту, пусть даже за целое состояние, — он повернулся и, посмотрев в окно на небо, мягко произнес — И больше не будет темноты.

Сэм отнесся к своему новому положению с большой серьезностью. Он взял закладную на дом и принялся обставлять его, настояв на том, чтобы в покупке мебели ему помогала я. Большую часть ее он приобрел в комиссионных магазинах, и хотя время от времени говорил что-нибудь вроде: «Ну что ж, мне нужны несколько стульев для кухни, пара удобных кресел, стол и диван», поручив все мне. Должна признаться, мне нравилось обставлять его дом. Но даже до того как Сэм переехал, я почувствовала, что мне будет не хватать его. Помню, я с горечью подумала, что ему, вероятно, надоела роль опекуна — терпению даже таких людей приходит конец. Наконец треугольник был разорван, но мне это было не по душе.

Подзадорило ли Дона то, что его брат бросил работу на шахте или, как он сам признался, бизнес оказался более прибыльным — так или иначе, но он тоже ушел из шахты. Не знаю, в чем заключалась его новая работа, но она, безусловно, была из разряда непыльных, потому что днем его машина постоянно стояла возле дома, за исключением тех случаев, когда он на неделю уезжал «за покупками», как я понимала из громкой трескотни тети Филлис с соседями.

Констанция продолжала сочинять песни. С тех пор как в нашем доме появилось пианино, она постоянно наигрывала какие-то мелодии и подбирала к ним слова. Мне хотелось предложить ей брать уроки музыки, но я никак не могла заставить себя сделать это. Временами мне хотелось разломать инструмент на мелкие кусочки. Такое находило на меня тогда, когда я, отодвинув слегка занавеску в гостиной, видела, как Дон разговаривает и смеется с Констанцией на улице.

Отец очень гордился ее литературными опытами и однажды сказал:

— Почему бы тебе не послать свои стихи в журнал или не написать песню и отправить ее на какой-нибудь музыкальный конкурс?

Констанция так и поступила, однако все стихи вернулись к ней с вежливыми отказами. Но она посылала все новые и новые порции своих сочинений, и хотя отказы продолжали поступать, она словно не замечала этого, поскольку видела в происходящем лишь волнующую игру, занимавшую большую часть ее времени. С парнями она общалась мало. Однажды мне показалось, что я поняла причину. Это наполнило меня таким ужасом и ненавистью, что я как будто даже лишилась разума на какое-то время. Так или иначе, моя реакция приносила больше вреда, чем пользы.

В послеобеденное время я работала у доктора Стоддора и обычно оканчивала не раньше шести, но в тот день случайно порезала руку стеклом, и доктор, перевязав меня, настоял на том, чтобы я шла домой. Было около пяти; я чувствовала себя не совсем хорошо, а потому сразу пошла наверх, чтобы полежать немного. В это время суток солнечные лучи падали на мою кровать, и, когда я подошла к окну, чтобы задернуть занавески, мой взгляд упал на задний двор тети Филлис. Там стояли Дон и Констанция. Он обнял ее за талию, а она держала в руках маленькую коробочку. Я почувствовала себя так, словно вдруг провалилась в ад, и все же не была удивлена. К данной ситуации очень точно подошла бы фраза: «И случилось то, чего они так опасались». Да, именно этого я и боялась. Я мигом слетела по лестнице, бросилась через кухню к подсобке и, чтобы не упасть, ухватилась за висевшее пальто.

— Констанция! Констанция!

Послышался топот бегущих ног; я ждала, чувствуя, как пот начинает струиться по моему телу. Открылась парадная дверь, дочь прошла через гостиную и направилась в кухню. Я сердито взглянула на нее.

— Где ты была?

— А что?

— Не задавай вопросов, а отвечай, где ты была? — я была вынуждена задать вопрос, ответ на который знала и сама.

— Ну если тебе так интересно, я разговаривала с дядей Доном.

— Разговаривала? О чем?

— Что именно?

— Та коробочка — где она? Что в ней?

Краска медленно залила лицо Констанции. Ее красивые молодые губы сложились в упрямую гримасу, и она проговорила:

— Если ты все знаешь, зачем спрашиваешь?

Я рванулась к ней и, схватив за плечо, закричала:

— Дай мне! Немедленно!

Констанция вырвалась и заплакала:

— Не дам, это он подарил мне на день рождения.

Она выглядела испуганной, рот ее открылся, и мне вдруг пришло в голову, что она, может быть, вовсе не обратила внимания на то, что Дон обнимал ее за талию. Возможно, я подозревала ее в том, о чем она даже и не думала, но от страха за будущее дочери уже не могла сдерживать себя.

— Если я еще раз увижу тебя возле него, я убью тебя! — кричала я. — Слышишь: убью!

Она моргнула и уставилась на меня прищуренными глазами, как будто увидела меня в новом свете. Потом коротко засмеялась смешком, который чуть не свел меня с ума, и проговорила:

— Дядя Дон опять оказался прав… ты ревнуешь, Я спросила его, в чем же в действительности дело, и он сказал, что ты ревнуешь, потому что он бросил тебя после… после того, как у тебя родился второй ребенок.

— О Боже мой! — застонала я, и эти слова как будто лишили меня той дикой, неистовой силы, что бушевала во мне.

— А какая еще может быть причина? Мы же ничего не делали! — продолжала Кристина.

— Если вы ничего не делали, почему ты тогда не вошла с заднего двора? — устало возразила я. — Я видела тебя в окно спальни.

Румянец на ее щеках стал ярче, и она робко сказала:

— Ну, дядя Дон знает, как ты не любишь, когда я хожу к ним, и он посоветовал мне вернуться через парадную дверь.

Умно. Чрезвычайно умно. Да, дьявол по сравнению с ним был сущим ребенком.

После этого происшествия Констанция с каждым днем стала отдаляться от меня. Даже у отца я не могла искать понимания. Он решил бы, что мне все это просто мерещится. Он был не способен понять такое зло — расчетливое, долговременное, которое таил в себе Дон. А если бы я обратилась к Сэму, тот начал бы упрекать себя за то, что переехал от нас. Хотя он приезжал почти каждый день, что давало тете Филлис повод заново распускать язык, но оставался ненадолго, поскольку работал теперь буквально с утра до вечера.

Во время одного из таких визитов он, наверное, заметил, что я выгляжу необычно изможденной и обеспокоенной. С этаким небрежным видом он сказал:

— Послушай-ка, Кристина, я как-то стоял на стуле в спальне, чинил верхнюю защелку окна и обратил внимание, что видны все крыши домов на улице и окна, верхние их части и все такое. Приятное было открытие. Я почувствовал, что уже не так далеко от вас, как прежде, — Сэм принял свою обычную позу, свесив руки, и, словно обращаясь к ним, продолжал — Если ты захочешь срочно меня увидеть, но не будет возможности добраться до моего дома, можешь сунуть что-нибудь — полотенце или еще что — в верхнюю часть окна, и я увижу.

Я не засмеялась по поводу его предложения, а, взглянув на его склоненную голову, проговорила:

— Спасибо, Сэм, я это запомню. Кто знает, что может случиться?

А теперь я должна вернуться в своем повествовании к Молли. Она играла большую роль в моей жизни, а еще большую предстояло ей сыграть в будущем. Я давно не видела ее, но это объяснялось одной простой причиной — Молли вышла замуж. Не за Джеки, а за очень респектабельного мужчину, торговца фруктами, некого мистера Аркрайта. Он был на пятнадцать лет старше ее, прежде не состоял в браке и питал ко мне антипатию. Как ни смешно это выглядело, но всю вину за прошлое Молли он взвалил на меня: свидетельства моего грехопадения имелись, а ее — нет. Не думаю, что она приложила руку к тому, чтобы у него создалось подобное мнение, но она ничего не могла сделать, чтобы изменить его, и когда она встала перед выбором — становиться ли ей почтенной миссис Аркрайт (о таком счастье, я уверена, она и не мечтала) или продолжать нашу дружбу, Молли, будучи простой девушкой, выбрала первое. Она постаралась смягчить удар, заявив, что ее супруг чересчур суетится по пустякам и хочет, чтобы она проводила с ним как можно больше времени. При этом Молли смеялась и подталкивала меня локтем, но я не видела здесь ничего смешного. Я встретилась с мистером Аркрайтом три раза, и он не скрывал своего отношения ко мне: он считал меня одним из пережитков войны. Более того, когда я, подвыпив, начинала смеяться, он еще больше утверждался в своем мнении. Так что мы с Молли больше не встречались по субботам в «Короне». На свадьбу меня тоже не пригласили — Молли объяснила, что церемония будет очень тихой. К себе домой она меня тоже больше не приглашала. Молли мне нравилась: я считала ее второй женщиной в моей жизни после матери, пожалуй, даже любила ее. Она всегда была добра ко мне, в трудную минуту стала для меня опорой и теперь, разорвав отношения со мной, нанесла мне немалую травму. Больше всего меня удивило то, что она — из всех женщин! — позволила мужчине взять над собой верх. Кажется, за свою респектабельность она платила немалую цену. Но Молли сама сделала свой выбор.