Критическая масса ядерного распада. Книга третья. Командир подводного атомного ракетоносца

– Антоха! – услышал Липовецкий знакомый с курсантских времён голос, – подойди сюда сынку, дай-ка я на тебя посмотрю!

В группе старших офицеров в приветливой улыбке, растянув от уха до уха свои толстенькие губы, стоял Володя Сергачёв.

– На общем построении в понедельник тут во дворе учебного центра можно увидеть всех «учеников» и всех «учителей», – поздоровавшись с Антоном, рассказывал Владимир.

– В другое время они разбегаются «кто в лес, а кто по дрова». Ведь местные «шхеры» весьма обширные, – он жестом руки указал в направлении, застывших в ожидании всей этой оравы подводников, корпусов «Пентагона».

– Вот у тех «капразов», стоящих во главе уже полностью собранных, заканчивающих обучение экипажей, сейчас забот «полные штаны». Они готовятся убыть в Северодвинск принимать свои корабли от промышленности. Каленича и Холода ты должен помнить – эти командиры наши бывшие курсантские начальники: старшина роты и командир взвода. С Миловидовым познакомишься, он мужик толковый. А вот этих сотоварищей подводников представляю: Сазонов Ваня, Дима Зубов, Лилов Эдик и Бешметов Олег – это наш поток. Все они командиры первых экипажей, все «капдва» и пока их экипажи укомплектованы только офицерским составом.

Антон взглянул в спокойные и доброжелательные с лукавинкой глаза, пока в меру упитанного, их обладателя и подумал:

– Ну, с Сазоновым Ваней я, по всей видимости, дружить буду. Сергачёв – мужик свой, о нём я знаю почти всё. А вот этот товарищ, лениво теребящий свою Мефистофелевскую бородку – Лилов Эдик, всем своим видом, как бы говорил:

– Наплевать, судьба-индейка, а жизнь-копейка, куда-нибудь да вывезет!

Позже Антон узнает, что он вместе с РПК СН, построенным в Северодвинске, планируется к переходу в состав Тихоокеанского флота.

Выставив вперёд упрямый подбородок, крепыш Дима Зубов, сам себе на уме, оценивающе уяснял ситуацию. В мечтах, перепрыгнув через очередное воинское звание «капитан 1 ранга», он уже примерял погоны контр-адмирала. Осуждать его за это причин не было. Пока должность командира РПК СН соответствовала и благоприятствовала прямому осуществлению его мечтаниям – это было справедливо. Вот только позволит ли флотское начальство этой справедливости существовать и воплотиться в жизнь?..

– Валентин! – здороваясь, представился Антону, подошедший к ним после общего построения, капитан 1 ранга Миловидов. Кажется, в нём всё было на месте: уверенность в себе, настойчивость и сообразительность, открытость и доброжелательность. Но, присмотревшись внимательней, в глубине его тревожных глаз можно было заметить какую-то надломленность из-за постигших неудач поймать неизведанную жар-птицу удовлетворения своей судьбой.

– Как устроился с жильём? – спросил он и, не ожидая ответа, предложил, – с убытием в Северодвинск, я освобождаю квартиру. Если не возражаешь – переоформим её на тебя. Кантоваться вам здесь около года – вот и живи в своё удовольствие, не стесняясь. Вместе с женой сегодня вечером приглашаю в гости. Там и познакомимся поближе – и он назвал свой домашний адрес.

Бешметова Олега природа большим ростом не побаловала. Всю свою щедрость она вложила в его крепко сбитую невозмутимую ширину. Увидев, что ширина пустовата, она сыпанула туда то, что оказалось под рукой – похоть. Посему по долгу службы, отбывая «номер», стоял не Бешметов, а его любвеобильная плоть. Он же, блудливо уставившись мечтательным взором в окружающее пространство, причмокивая чувственными губами, всё ещё досматривал то ли сон, то ли явь в постели залётной бабёнки….

– Я, Антон, – протянул ему руку Липовецкий.

– Бр-р-р, – стряхивая приятное наваждение, потряс головой Бешметов. – Олег! – представился он. Извини, я не выспался. Мечты и бабы меня одолели….

Знакомство с учебным центром и организацией подготовки экипажей в нём, сама учёба плотно заняли всё время Липовецкого, сузив до минимальных размеров окружающее пространство его обитания. Общий маршрут передвижения общежитие – учебный центр – общежитие; одна учебная группа и приём пищи за одним столом; общность интересов и появившихся забот об экипаже, сделали троицу – Липовецкий, Белорусов, Журавский практически неразлучной.

В личной жизни они не засматривались на чужих жён, будучи влюбленными, в своих, которых наконец-то видели каждый день. Вот только Журавский, поселившись в общежитии холостяков, привозить жену в Палдиски не собирался.

– Виктор Алексеевич, проясни ситуацию – если это не секрет, то почему ты не везёшь сюда свою жену? – по пути следования в учебный центр задал вопрос Липовецкий.

– Если говорить «на чистоту» и так, как я убеждён, думаю и поступаю правильно, то привозить свою супругу из Москвы в эту «дыру», в Палдиски я не собираюсь. Она окончила институт криогенной техники. Накопив денег за весь период службы, я, воспользовавшись московской пропиской жены, на её имя купил трёхкомнатную квартиру. Конечно, не без помощи отца – коренного москвича, который помог и деньгами, и связями. Жена устроилась в столице на хорошую работу. Везти сюда, чтобы она тут сидела без работы, как ваши дурёхи, я не собираюсь, – как-то зло, пытаясь сбросить с себя сообщение, как освобождение от тяжёлой и неудобной ноши, на одном дыхании выложил Журавский.

Командир и его заместитель, поразившись столь резким откровением старпома, переглянулись и, сражённые неожиданностью его аргументов, молчали. А что тут скажешь?

Однако Антон, огорчённо сверкнув глазами, через какое-то мгновенье незамедлительно дал ему отпор:

– Алексеевич, за «дурёх» извинись! Прости, но не твоё собачье дело осуждать наших жён и давать им оценку. Мы как-нибудь, а вернее жизнь, разберется, что к чему…. По поводу твоей жены – решай сам, ибо это уже не наше дело. В конечном итоге каждый роет своё счастье собственной лопатой. В свою очередь своё мнение выложу так же «начистоту». Во-первых – квартира в Москве, как ты сказал, не твоя, а принадлежит молодой жене. Во-вторых – не дай тебе бог, но смотри, чтобы и жена, и квартира не «уплыли» и не стали тебе чужими. В-третьих – всё это мне слушать крайне неприятно. Надеюсь, что ты изменишь, взгляды на происходящую действительность, ибо жизнь тебя поправит и может сделать это очень болезненно. Мне не хотелось бы, чтобы весь этот негатив отражался на службе и наших личных отношениях.

Зима в Прибалтике мягкая. При её воцарении и снега-то практически не было. Так, слегка припорошило крыши домов, где работали, учились и жили своей обособленной жизнью разные люди. На Таллиннской ратуше, уклоняясь от напора свежего ветра, вертясь и поскрипывая, всё так же смотрел вниз старый Томас. Что с него возьмёшь – флюгер! Но направление-то он указывал…. Более того, старожилы эстонцы поговаривали, что он частенько кого-то поругивал, правда, на эстонском языке и русские его не понимали. Внизу, поближе к земле, недоброжелательство некоторых эстонцев к русским прямо не высказывалось, но чувствовалось во всём.

Узкие улочки и городские подъезды, дворы усадьб и дороги всегда чистые и ухоженные – не понятно, когда их эстонцы убирают…. Липовецкий привык, что даже в сравнительно чистом Ленинграде общительные дворники с мётлами в руках стоят и больше «точат лясы», чем метут мусор. Здесь же все помалкивают: молча, не спеша, передвигаются по улицам, в магазинах эстонские продавцы отвесят вам товар, дадут чек и если, не поняв, будете о чём-то переспрашивать, то «шваркнут» вам на «эсти» и будьте здоровы! Так что, Антон, скорее садись на электричку и – в Палдиски. Здесь эстонцев практически нет. А море и окружающие леса всегда прекрасны – природа: как ты к ней, так и она к тебе – любовь всегда счастливая, когда она взаимная.

Антону всегда нравились люди счастливые. Когда он встречал влюблённую пару с сияющими счастливыми лицами, то его душа наполнялась ощущением светлого тепла и, окружающий, мир становился ближе и понятней. В такие минуты приходило сознание, что дело, которому служишь, рискуя жизнью, востребовано. Что это дело крайне необходимо, чтобы вот так спокойно люди счастливо жили, растили детей и любили друг друга. К супружеским изменам он относился, как к чему-то нечистоплотному, а людей, творящих их, остерегался. Понимая, что люди – не боги и обстоятельства жизненных ситуаций бывают разные, он до поры и времени не высказывал резкого осуждения их поступков. Но всегда и всюду фальшь любого проявления не признавал и поневоле страдал сам, не находя веских причин для её оправдания.