Кривич

– Шуст, придержи лошадь, - распорядился сотник, бросая повод молодому вою.
– Десяток Валуя со мной, остальным спешиться, ожидать здесь.

Без брезгливости, шагая по мертвым телам, отрубленным конечностям, черниговцы вошли в проход, миновали поставленную посреди улицы ни к селу, ни к городу, телегу утонувшую колесами в мертвечине. Осмотрели стены изнутри.

– Есть, кто живой?
– подал голос Валуй.

Ответом была тишина, только легкий порыв ветра заставил всколыхнуться пламя догоравшего терема, да стон у телеги оповестил, что кто-то выжил, но ранен.

– О, смотри, поганый выжил, - наклонившись над стонущим человеком, оповестил молодой Лисуня.

– Добей!
– велел сотник.

Вскрик, и Лисуня вытерев кровь с ножа об одежду покойника, спрятал его в кожаный чехол.

– Живые, есть?
– снова громко крикнул десятник.

– Шукайте, должен кто-то выжить. Не могли все сгинуть!
– распорядился Щен.

Вои разбрелись по уличным переходам, и уже скоро разнесся призыв:

– Сюда! Есть живые!

На задворках городища, там, где было изначально поменьше трупов и не было большого побоища, сидели и вповалку лежали выжившие в ночной мясорубке защитники детинца. Сотник глазом прикинул, десятка три, не более. Ему на встречу тяжело поднялся молодой витязь в дорогом доспехе, который сидел на нем, словно вторая кожа, но был грязен, а сам вой перепачкан кровью от макушки на не покрытой голове, до носков черев.

– Я, шад Савар из дружины родового боярина кривичей Гордея, сейчас старший среди выживших.

– Сотник Черниговской дружины Щен. Поведай мне, как тут все было, боярину доложиться потребно будет.

– Слушай, коли так.

Три телеги, сопровождаемые четверкой верховых, свернули с Черниговского шляха на юг, встали на лесную проселочную дорогу, отмеряя скрипом колес движение по утрамбованному песку. Вымотанные люди и лошади плелись, не обращая внимания на какофонию птиц и шорохов чащи по сторонам широкой тропы. Возница с первой телеги, окликнул старшего в отряде, рыжего воя в дорогом доспехе:

– Княжич!

– Чего тебе, Славен?

– Слышь, чего скажу, кажись Михайло наш, отмучился. Не довезли, маленько, до бабки Павлины.

Направив лошадь к передней повозке, Савар с седла склонился к лицу боевого товарища. Тело покойного вытянулось на устроенном лежбище в полный рост, из полотна повязок на голове, со следами спекшейся крови, выделялся заострившийся нос на бледном восковом лице. Умиротворение черт на нем, указывало на то, что боли воин больше не чувствует, что он уже совсем ничего не чувствует. Он умер.

Тогда, сразу после ночного побоища, хазарин вышел на задворки боярского укрепленного подворья, сюда же стягивались все выжившие. От полуторасотенного отряда, остались крохи, среди которых небыло никого, кто был бы не ранен. Голова израненного боярича, находившегося в бессознательном состоянии, покоилась на коленях у Останца, людина преклонных лет, с подачи Монзырева, в походе исполнявшего при Мишке роль дядьки.

"Как он?" - устало спросил шад.

"Плох. До Павлины треба везть, иначе кончится".

Спасительное забытье помогало молодому человеку не умереть от болевого шока. Пересиливая усталость и боль в наспех перевязанных ранах, шад поковылял глянуть, что можно было выбрать из "переживших" ночные пожары и буйство прорвавшихся половцев, повозок. Куда уложить раненых для их перевозки. Отправил Мошега на розыск лошадей. Время завертелось, отсчитывая свой шаг. Случилась встреча с черниговским сотником, сам отъезд, из-за боязни за жизнь раненых, больше походивший на бегство.

Перед отъездом к Савару подошел Девятко, старший у северян.

"Ты прости нас, княжич, - смущаясь, проговорил он.
– Не пойдем мы с тобой. Боярин наш погиб, да от дружины его, нас шестеро-то всего и выжило. Ежели мы, где поляжем, кто тогда малого боярича на крыло ставить будет, хозяйство боярское захистит? Смерды землю поднимут, а вот меч в руке держать, только вои научат".

"Добро. Никаких нареканий на вас нет. Оставайтесь. Сами управимся".

Так и расстались, увезли своих тяжелых на повозках, да вот беда, за три дня езды, по дороге они перемерли почти все. Теперь, вот и Михаила не стало, одного дня не дотянул до бабкиной избушки. Видать, так на его роду написано было.

– 13-

Еще не подъехав к основным силам противника, Олег с товарищами ощутили присутствие чужаков. По многострадальной территории южной Руси, враг прошелся огнем и мечом, словно браконьер с сетью по мелкому прудику. Сожженные городища, пустые деревни, на улицах которых лежали никем не захороненные тела смердов, в основном стариков и детей. Не слышно голосов скотины в хлевах, избы зияют пустыми глазницами оконных проемов, двери нараспашку. Картина ужасала своей безысходностью.

Не привлекая к себе внимания, пропустили мимо два половецких разъезда. С запада, по Черниговскому шляху, степняки провели большой караван телег с награбленным добром. За доверху нагруженными повозками, тащились, еле переставляя уставшие за дорогу ноги, пленные русичи. Людей за связанные руки прицепили к длинным веревкам, закрепленным за задние борта телег. Лихие наездники, снующие взад, вперед вдоль дорожного поезда, плетьми подгоняли бредущих славян. Переговаривались, смеялись, радуясь добыче.

Сам стан, заставил кривичей крепко призадуматься. Такого скопления воинства они в своей жизни еще не видели. Издали, остановившись на лесной опушке, наблюдали, как спешенные степняки штурмуют высокие каменные стены города. По длинным, штурмовым лестницам, прикрываясь щитами, половцы, как муравьи, лезли вверх. Тучи стрел с обеих сторон, пожинают скорбный урожай. Идан указал на клубы дыма за городскими стенами.

– Тяжко приходится курянам. В городе горят постройки.

– Слишком много ворога собралось под стенами. Сдюжим ли мы?
– засомневался Велибор.