Кролик вернулся
Шрифт:
— Что ты делаешь в жизни, Джилл?
— Ничего особенного, — говорит она. — Болтаюсь.
Не надо было так напрямую ее спрашивать, проявлять настырность. Черные, словно тени, окружают ее.
— Джилли — заблудшая душа, — объявляет Бэби, на секунду вынырнув из своего дурмана. — Пошла по кривой дорожке.
И похлопывает Кролика по руке, как бы говоря: «Смотри, не ступай на эту дорожку».
— Крошка Джилл, — поясняет Бьюкенен, — убежала из своего дома в Коннектикуте.
Кролик спрашивает ее:
— Зачем ты это сделала?
— А что тут плохого? «Поем, поем свободу!» [28]
—
— Спросить можешь.
— Так вот я спрашиваю.
А Бэби, не выпуская руки Кролика, поглаживает ногтем указательного пальца волоски на тыльной стороне. У него начинают ныть зубы от этого ее поглаживания.
— Столько, что ты мог бы быть ее отцом, — говорит Бэби.
Кролик начинает понимать, к чему все клонится. Они задают ему задачу. Он должен выступить этаким белым советчиком. И девчонка — хоть и против воли — идет на интервью. Она спрашивает его, в известной мере увиливая от ответа:
28
Заключительная строка одного из наиболее популярных патриотических гимнов («Америка») на слова Сэмюела Фрэнсиса Смита (1908—1995).
— А сколько тебе лет?
— Тридцать шесть.
— В таком случае раздели на два.
— Значит, восемнадцать, да? И как давно ты в бегах? Живешь вдали от родителей?
— Ее папаня умер, — тихо вставляет Бьюкенен.
— Достаточно давно, благодарю за внимание.
На побледневшей коже резко проступают веснушки — капельки крови, высохшие и побуревшие. Сухие губки поджимаются, подбородок выдвигается. Она дает понять о своем происхождении. Он — из Пенн-Вилласа, она — из Пенн-Парка. От богатых детей одно горе.
— Достаточно давно для чего?
— Достаточно давно, чтобы нахвататься чего надо и не надо.
— Ты что, больна?
— Уже выздоровела.
Бьюкенен снова влезает:
— Бэби помогла ей выкарабкаться.
— Бэби — чудесная женщина, — говорит Джилл. — Я была в полном раздрае, когда Бэби взяла меня к себе.
— Джилли — моя радость, — говорит Бэби так же неожиданно, как, играя на рояле, переходила с одной мелодии на другую. — Джилли — моя маленькая любимица, а я — ее любимая мама.
И, оставив в покое Гарри, она обхватывает своими шоколадными руками девушку за талию и прижимает к своему красному, как петушиный гребешок, платью, — две женщины, только одна как слива, а другая — как молочай. От удовольствия Джилл выпячивает губки. У нее прелестный ротик, когда губы в движении, думает Кролик, — нижняя губа вздутая и сухая, словно бы треснутая, хотя на дворе сейчас не зима, а влажное жаркое лето.
Бьюкенен продолжает пояснять:
— Факт остается фактом — девочке некуда идти. Пару недель назад является она сюда, думаю, не зная, что это место главным образом для наших; такая хорошенькая девчушка если свяжется кой с кем из братишек — они же раздерут ее на части, по рукам и по ногам... — Не выдержав, он хмыкает. — Ну и Бэби взяла ее под свое крыло. Беда только в том, — толстяк придвигается ближе, от чего в кабине сразу становится тесно, — места у Бэби маловато, да и вообще...
Девчонка вспыхивает:
— Да и вообще мне не рады.
Глаза ее расширяются — Кролик до сих пор
не успел заметить, какого они цвета: они были затенены ресницами и медленно передвигались, словно розовые веки саднило или словно, отбросив все правила и придумав собственный способ жить, Джилл утратила представление о том, на что надо смотреть. А глаза у нее зеленые. Сухого, усталого зеленого цвета, но это любимый цвет Кролика — цвет августовской травы.— Джилли, любовь моя, — говорит Бэби, обнимая девочку. — Я же рада тебе, маленькая белая крошка, как никому на свете.
— Ты же знаешь, — все тише и тише говорит Бьюкенен, обращаясь только к Кролику, — такое, как в Йорке, сплошь и рядом случается, значит, и здесь может произойти, и как нам защитить... — Легкое движение руки в сторону девушки изящно обрывает фразу — это напоминает Гарри жесты Ставроса. Хмыкнув, Бьюкенен заканчивает: — Нас хватает только на то, чтобы уберечь собственную шкуру. Где бы тебя ни поймали, черный всегда вытащит плохой билет!
— Со мной все будет в порядке, — обрывает его Джилл. — Вы оба прекратите кудахтать. Прекратите сплавлять меня этому зануде. Мне он не нужен. И я не нужна ему. Никому я не нужна. Ну и порядок. Мне тоже никто не нужен.
— Кто-то нужен, кто-то нужен и тебе, и мне, — нараспев говорит Бэби. — Я-то не возражаю, что ты делишь со мной жилье, а вот некоторые джентльмены возражают, только и всего.
— Бьюкенен возражает, — уточняет Кролик.
Его догадливость всех удивляет: оба черных сначала взвизгивают, потом разражаются звонким смехом, а на столе появляется еще один «Кусачий», светлый, как лимонад.
— Солнышко, беда в том, что мы на виду, — грустно добавляет Бэби. — А с тобой мы становимся более заметными.
Воцаряется молчание, как бывает, когда группа взрослых дожидается, чтобы ребенок проявил вежливость. Неожиданно Джилл спрашивает Кролика:
— А ты что делаешь в жизни?
— Набираю тексты, — говорит ей Кролик. — Смотрю телек. Сижу.
— Гарри на днях пережил сильный шок, — объясняет Бьюкенен. — Его жена без всякого повода взбрыкнула и ушла.
— Так уж без всякого повода? — спрашивает Джилл. И с видом оскорбленного достоинства воинственно выпячивает губы, но искорка пробудившегося интереса умирает, прежде чем она успевает договорить.
Кролик обдумывает ее вопрос.
— По-моему, я ей наскучил. А кроме того, у нас не совпадают взгляды на политику.
— По поводу чего?
— Войны во Вьетнаме. Я целиком за.
Джилл судорожно заглатывает воздух.
— Я так и знала, — говорит Бэби, — мне сразу же не понравились его костяшки.
Бьюкенен пытается сгладить ситуацию:
— У нас в типографии все за войну. Мы считаем, если их там не сдержать, все эти черные пижамы окажутся на наших улицах.
Джилл без всякой подначки говорит Кролику:
— Ты поговорил бы об этом с Ушлым. По его словам, этот бросок туда — просто фантастика. Ему страшно понравилось.
— Я не могу судить. Я ведь не говорю, что приятно там сражаться или попасть в плен. Мне просто не нравится, когда ребята начинают критиковать. Вот говорят: там неразбериха, поэтому надо оттуда убираться. Но если шарахаться от всякой неразберихи, никогда ничего не добьешься.
— Аминь, — возвещает Бэби. — Жизнь вообще дерьмо.
Кролик, чувствуя, что начинает разъяряться, продолжает: