Кромешник. Книга 2

– Ну, так давай уточним… – Мужик за бритву не хватается, дешевые понты и пену не пускает, пределы видит – надо гасить ситуацию, а после можно будет со всем разобраться, себя не подставляя…

Геку отвели кровать в секторе, который он сам указал, близко к торцу барака, но на другой стороне прохода от угла, где расположился Папонт и его подроговые. Но обжить кровать в ближайшие десять дней не пришлось: кумовская почта сработала четко, и на вечернем разводе ему определили десять суток шизо без вывода (формулировка "без вывода" – на работу – была чисто рудиментарной: работы подчас не хватало и твердо вставшим на путь исправления, за наряды дрались и интриговали, это тебе не южные гибельные прииски). Два следующих месяца протекали тихо и мирно: Гек проводил время в бараке и около, в промзону не ходил, с активом не контачил. В их восьмикоечном секторе вокруг Гека постепенно сложилась "семья" с Геком во главе. Посылки и прочие оказии делились поровну, споры и разногласия судил Гек, он же организовал через вольняшку-электрика доставку чая и курева, хотя сам не курил. На дни рождения "своих", дважды случившиеся в эти месяцы, в качестве подарка организовал по полтора литра коньяку. Постепенно его авторитет укреплялся и за пределами "семьи": уже и посторонние шли к нему за советом и арбитражем. Кроме того, Гек, благодаря Малоуну обретший вкус к изучению буквы закона, основательно поднабрался разных полезных примочек о правах сидельцев и обязанностях администрации. Еще Ваны когда-то объясняли ему секреты выживания в тюремных джунглях: человек мал – а государство большое, в лоб его не своротишь. Но если изучить законы, по которым живет и действует противник, то – не всегда, но часто – можно избежать столкновения, грозящего бедой и поражением, а то и направить ему же, противнику, во вред его собственное оружие. Гек стал давать не только тюремные, но и юридические советы (за взятку одному из унтеров еженедельно созванивался с Малоуном и консультировался у него), которые вдруг дали несколько раз конкретный результат: один раз парень добился переследствия и укатил на родину в Кальцекко, пересуживаться с надеждой на сокращение срока, другой раз мужик выспорил себе трехсуточное свидание, чуть было не ускользнувшее по милости режика-самодура… На зоне резко возрос поток жалоб и запросов во все адреса страны – от матери Господина Президента до представителя ООН в Нью-Йорке. Самому Геку не положено было писать жалобы (ржавые разрешили это себе на картагенской сходке 62-го года, но только "понтовые", типа в ООН или Папе Римскому), но консультировал он всех желающих. Кум и режик быстро нащупали причину беспокойства и на пике зимы, в июле, под смехотворным предлогом дали Геку два месяца БУРа, содержания в бараке усиленного режима. Оттуда нельзя было выходить на остальную зону, и в БУРе снижена была норма питания, без права получения посылок. В клуб на еженедельные киносеансы не водили, телевизор и радио не положены, не табельная одежда изъята… Но Геку эти комариные, после карцера, укусы были нипочем, он и сам планировал побывать в БУРе и посмотреть на местных нетаков. Никого из особенно крутых он там не встретил, ребята как ребята. Этот попался пьяным на глаза Хозяину зоны – два месяца, этот испортил электронасос – определили злым умыслом: денежный начет и три месяца, этого застукали с пассивным педиком Эльзой – шесть месяцев. И срок бы довесили, но парень был автослесарь, золотые руки… Самый забавный случай произошел с пареньком по кличке Фидель Барбуда: тот долго работал шнырем при штабе, в надежде на амнистию (автомобильный наезд, ненамеренное убийство), но кум не подписал представление на него. Тогда Барбуда дождался, пока придет его очередь убирать Веселый Домик, епархию кума, выбрал момент, когда тот отвлекся, и навалил ему кучу в верхний ящик стола. И закрыл, чтобы не сразу обнаружилось. Над историей хохотала вся зона, "внутри" и "снаружи", а Барбуда получил целый год БУРа, уважение сидельцев и прицельное внимание кума. Свой растущий авторитет Гек ощутил, когда ребята из его барака пропулили ему первый грев из курева и консервов, чего раньше не водилось, по рассказам старожилов. Кешер был совсем небольшой, каждому на один зуб, но морально приподняло БУРовцев очень заметно. Гек радовался: значит, его пропаганда не пропала зря. Когда два месяца закончились и солнце все увереннее стало выныривать из-за темного леса, Гек вернулся в первый барак. Но тропа "подогрева" в БУР не исчезла, Гек взял под свой постоянный контроль пересылку туда и в штрафной изолятор еды и курева. Активисты урчали за спиной, но прямого повода для конфликта не было: не на едином котле – каждый отвечает за себя. Кум исходил на мыло, пытаясь дискредитировать, как учили, новоявленного урку и настроить против него актив. Но время было упущено: никто не хотел рисковать своей шкурой ради кума, который – пес даже для лягавых. А Ларей, по слухам, начал возрождать зонный общак… Уже заметно припекало. На деревцах вовсю полопались почки, вечная мерзлота отступила на шаг в землю, зная, что отступление – временное и недолгое. У сидельцев отобрали зимние бушлаты и обувь, но шапки пока оставили: ходили слухи, что должны ввести головные уборы нового образца, а может, еще чего придумали к Новому году… Некурящий Гек, в окружении многочисленных дымящих, сидел в курилке возле барака и травил старинные зонно-лагерные истории, которые помнил во множестве. День был воскресный, никто не работал, что уже не являлось чудом в последние годы, скудные на заказы. Кум, поругавшись со своей пятипудовой половиной, убежал от нечего делать на зону, присмотреть за порядком да попутно сорвать на ком-нибудь злобу.

– А-а, Ларей… Лапшу на уши вешаешь… Слушай, Ларей, давненько ты у меня не был. Зашел бы, покалякали бы, как всегда, кофейку попили бы… (Дешевейший прием, но рекомендован сверху и действует, говорят. Вроде бы не урка он, а кряква.)

– Кто, я?

– Да ты, кто еще. Зашел бы, говорю, как-нибудь на досуге?

– Ой, начальник, рад бы, да не могу – только что посрал, вон ребята не дадут соврать!..

Лиловый и невменяемый кум бежал домой с твердым намерением изуродовать "свою корягу", а в ушах все еще звучало издевательское хрюканье и вой этого быдла, потерявшего страх перед ним, оперуполномоченным зоны. Они еще поплатятся за свой подлый гогот, очень поплатятся, особенно этот выродок Ларей. И Барбуду он сгноит в грязь! И Ларея! На утреннем разводе случилось то, что должно было случиться: по секретному представлению кума Гека спустили в трюм на полгода, и он мог утешать себя тем лишь, что пяти дней не досидит – срок заканчивался. Так и вышло. Геку приказали собираться и следовать на вахту: это кум хотел выбросить его из зоны транзитом, не допуская в родной барак. Не удалось его по-крупному прищучить, так хоть мелко напакостить… Но Гек сумел нейтрализовать "последний привет" почти всемогущего кума: придурки из хозчасти, ведущие документооборот конторы, заранее подзапутали некоторые ведомости, так что осужденный Стивен Ларей до полного оформления подорожной еще сутки пробыл на зоне и даже получил сухой паек, поскольку с котлового довольствия был уже снят. И в барак усиленного режима на эти сутки его было уже не вернуть, потому что документы были оформлены и только Господин Президент личным указом мог теперь согнуть лейтенанта Вейца, начальника канцелярии, и заставить его внести исправления в официальные служебные бумаги. Гек исписал половину записной книжки адресами и наколками. Были среди них и несколько толковых, могущих пригодиться на воле. Каждый барак, и БУР отдельно, получили по ящику коньяка: если поровну лить – только небо смочить, но дорого внимание. Гек еще в БУРе отчитался за общак (коньяк покупал на свои) перед новым хранителем, перспективным нетаком по кличке Морской, благословил, а сам пошел на встречу с волей. Провожала его добрая половина зоны – все нетаки, фраты и трудилы. Повязочники молчали – ветер дул им в морду, лучше не переть на рожон… Вольняшка-электрик на мотоцикле довез его до железнодорожной станции и даже поначалу не хотел брать за это денег, все отнекивался… Гек тут же в скверике, стоя на осенних кленовых листьях, взял у него пакет с новенькой, из магазина, гражданской одеждой, переоделся. Старую, зонную, отдал шныряющей вокруг бабке, санитару природы, сверху сунул ей сотню, не слушая радостных бабкиных причитаний, пожал электрику руку и полез в вагон. Ехал он один в двухместном купе и всю дорогу, семь с лишним часов, смотрел в окно. А исполнилось ему в ту пору двадцать четыре года. * * * Холодно и слякотно было в городе, дождь, дождь и дождь. Гек поехал по привычному адресу и снял себе квартиру в том же доме, в той же парадной, только этажом выше, на четвертом, последнем. Стоило это уже сто шестьдесят талеров, а не сотня, как прежде. Был, правда, телефон, но за него шла отдельная плата. А с деньгами намечалась проблема. В конторе Малоуна, после сердечной пятиминутки, адвокат, по требованию Гека, представил подробный отчет о состоянии Гековой наличности. За вычетом гонораров, потерь – как в случае с покойным Кацем – и трат на руках у Малоуна осталось ровным счетом девять тысяч талеров – чуть меньше двух тысяч долларов, если перевести по курсу. Геку в дорогу ребята собрали почти четыре тысячи – пришлось взять, чтобы не обижать отказом. Итого – двенадцать-тринадцать, только-только Малоуну заплатить за два предстоящих месяца… За границу в ближайшие три года не выпустят; с золотишком, не зная броду, тоже не сунешься – вмиг повяжут. Кассу, что ли, где подломить? Деньги позарез нужны. Деньги и люди. Людей найти можно, есть адреса, но платить надо сейчас, а дело – когда еще оно раскрутится… Гек наковырял в записной книжке одну идейку, собрал все деньги и, не откладывая, покатил в Иневию, играть. Помимо официально разрешенных казино, с их ограничениями и длинными ушами Службы, в столичных городах существовали подпольные игорные притоны – "мельницы", где играли по-крупному и куда пускали только с рекомендациями. Гековы рекомендации сработали, он подвергся обыску на предмет оружия и уселся пятым к покерному столу, купив себе фишек на десять тысяч – "для начала". Больше у него не было, только на обратный билет, но признаваться в этом не стоило. Гек, памятуя о былом, дотошно уточнил все нюансы в правилах, заказал себе кока-колы и сделал первую вступительную ставку – сотню. Игра шла удачно: соперники были богаты, в блефе не сильны, высоко не задирали, – и к трем часам ночи (а пришел он в девять вечера) Гек настриг к своим десяти еще шестьдесят тысяч. Состав играющих к тому времени наполовину обновился, игра пошла крупнее и интенсивнее, хотя прухи особой по-прежнему никому не было. Гек на двоечном каре взял одномоментно еще тридцать тысяч и решил соскочить, поскольку уже получилась сотня, на раскрутку вполне хватало. Но игра неожиданно вышла на новый виток: за его столом сконцентрировались постепенно крупные и удачливые игроки, а среди них один – шулер. Гек мгновенно его вычислил, стоило лишь тому приняться за "исполнение". Катала был умен и опытен: отыграл два часа, осмотрелся, прежде чем взялся за дело. Своих денег у него было много, на сотни тысяч, и игру он взвинчивал соответственно, чтобы поймать момент и выиграть максимум в одной сдаче – постоянное везение настораживает партнеров. Гек поблагодарил судьбу за то, что удержался от соблазна и сам играл честно… Как и ожидалось, на сдаче шулера всем пришла крупная карта – Геку, к примеру, три семерки с джокером до прикупа, соседу слева – заготовка на "рояль", соседу справа флеш червонный, готовый, напротив – тоже, видимо, лом – Гек не сумел подсмотреть толком – "подкаретник" на тузах либо королях. Ну и себя он, конечно, не обидит после прикупа… Впятером доторговались до шестидесяти тысяч (с каждого) – и решили прикупать… Сбросили карты…

– Стоп! – заорал Гек, прижав банкомету кулак с картами к столу, – ваш номер старый! Сейчас вы получите каре, вы – либо стрит, либо флеш, у вас должна быть готовая карта, а я так и останусь с четырьмя семерками. А он, как банкующий, крупнее наберет. Я отвечаю!

Он выломал из посиневших пальцев колоду, попросил партнеров положить карты пузом кверху и принялся подчеркнуто медленно раздавать прикуп. Охрана уже держала подозреваемого за плечи, покамест аккуратно – возможна ведь и ошибка. Но мужик был так бледен и молчалив, что все все сразу поняли про него. А на столе уже лежали два каре, червонный флеш, бубновый флеш-недорояль и его высочество стрит-флеш трефовый от восьмерки до дамы без джокеров. Охрана уже без церемоний заткнула шулеру рот и поволокла вон, однако Гек был настороже:

– Момент! Правил еще никто не отменял! Сначала сюда его: цвет наружу!

Делать нечего – охрана вернулась с извивающимся и мычащим каталой: мужик опытный и в своем праве – все деньги разоблаченного каталы делятся поровну между остальными играющими за этим столом. Если бы они забыли об этом – ну тогда да, законная добыча охраны, а сейчас – разве что колечки да часики, ему-то они теперь… Лбы, глядя на ускользнувший свой гонорар, мысленно кромсали бедового мужика-разоблачителя на части: из каталы вытряхнули больше семисот тысяч наличными, по триста с лишним на рыло бы вышло… К моменту сдачи у Гека было около ста двадцати тысяч. Да с кона разделили шестьдесят на четверых (свои ставки каждый назад забрал), да еще по сто восемьдесят тысяч, минус червонец в кассу мельницы (выигравшие платят три процента) – на круг выходит около трехсот тысяч. Отлично! Можно возвращаться домой и забыть о "кассах" – время требует других идей. Гек успел на утренний бабилонский экспресс и весь путь до вечера проспал у себя в купе, велев проводнику никого не подсаживать и ничем не беспокоить. На Бабилонском вокзале у тамбура проводник с поклоном принял сотню и откозырял. Ему явно хотелось что-то сказать, его прямо распирало, но пассажир был щедр и угрюм, мало ли – кто он там… И таксер поначалу молчал и все многозначительно поглядывал на Гека, так что тот не знал, что и подумать – глаз на лбу вырос или в розыск его объявили… А по радио все никак не могли сообщить прогноз погоды, увлеклись похоронной муз…

– Что-о?!

– Ага! – Плотину прорвало, и торжествующий таксист закивал головой: – Сегодня утром с женой телик смотрим, вдруг бац! – заставка с цветами и музыка. Я на другую программу – то же самое! Я на пятую-десятую – то же самое. А тут брательник звонит: его жены брат, тоже водила, из Дворца прибежал – хана, мол, нашему! И точно: неутешная всенародная утрата – умер великий президент великой страны, весь мир скорбит. Музыка повоет-повоет и опять – соболезнования, телеграммы. Кто теперь будет на троне? Не знаете часом?

– Нет, политикой не увлекаюсь. Да хрен бы с ним! Был бы трон, а жопа будет. Нам-то какая разница – кто там придет?

– Это-то верно, а любопытно все же. Сейчас сцепятся, глаза друг другу выцарапывать…

Со смертью Юлиана Муррагоса во всем южном полушарии парагвайский Стресснер остался единственным долгоиграющим диктатором: его ровесник, "старший политический брат", с которым они почти одновременно пришли к власти в своих странах, отныне стал историей. И рухнули в пыль казавшиеся несокрушимыми ценности: личный мажордом Господина Президента – тихая, но влиятельная фигура на очень хлебной должности – кому он теперь нужен? У преемника будет свой мажордом, и новый начальник охраны, и иной кабинет министров, и другие любовницы. А родственники? Прежним – кратковременные соболезнования, а потом – хорошо, если просто забвение: поверженных грех не потоптать – должны же быть виновные в бедах и неудачах государства… Чиновникам полегче, но тоже несладко – адресно низвергнут самых крупных, а на нижних этажах пойдет тотальная чистка: победившие кланы будут пожирать побежденных, целыми колониями налипших за многие десятилетия на бока государственного корабля. Ох уж эти традиции! Немыслим Дворец без лампасов: пятидесятидвухлетний начальник Генерального Штаба (как он попал на традиционно сухопутную должность – сокрыто в склеротическом мраке президентских кадровых служб), адмирал флота Леон Кутон, обойдя на повороте своего министра-маразматика и официального вице-дебила, провозгласил себя исполняющим обязанности Президента. Воздух, можно сказать, еще сотрясался от траурных салютов, а государственный совет из представителей парламента и правительства уже перевел его из и. о. в полноценного Господина Президента, так что войсковое оцепление вокруг Резиденции Правительства можно было снимать. На заседании не было господина Председателя, который пил вмертвую, сидя под домашним арестом: ничего хорошего в оставшемся будущем ему не светило. Министр обороны был обвинен в злоупотреблениях – можно было и в бездуховности обвинить, восьмидесятилетний алкаш мало уже что понимал, вице-президент поддержал по бумажке все, что ему велели, парламент – это уже вообще неважно…

– А-а, Дэниел Доффер, вольно. Проходи поближе, к столу. – Леон Кутон, отныне Господин Президент, сдвинул очки на лоб и постарался сделать улыбку максимально добродушной.

– Знавал я твоего батю, не близко правда, но в деле видел не раз. Даже под его началом довелось побывать, на маневрах "вода-воздух", где он всеми нами командовал. Вот кому бы Президентом быть, не мне – рожден был править твердой рукой. Что у тебя?

– Прибыл согласно вашему приказанию к четырнадцати ноль-ноль, Господин Президент! – не моргнув глазом, отчеканил Дэнни. Клевать на фамильярное ностальгирование по покойному батюшке он не собирался – адмирал славился прямолинейным коварством, крутостью обхождения и любовью к военным порядкам.

Господин Президент с одобрением оглядел мощную подтянутую фигуру Доффера, в безупречно выглаженном и вычищенном штатском костюме.

– Прибыл без опозданий, что, впрочем, естественно. Но – к делу. Видит бог, не искал я себе этот хомут на шею – да так уж сложилось. Коли надо Отечеству послужить – служи и не ной. Правильно я говорю, Дэниел?

– Так точно. (Раз Кутон перешел на "Дэниел", то и отвечать следует также на флотский манер – четко, но без титулов.)

– Каков там глас народа – ты бы должен знать по службе?

– Народ многолик, и мнений много. Есть те, кто о старом скорбят. Но в большинстве, в основе своей – воспрянули после решения Госсовета. Господин Президент, я не подхалим и не специалист… льстить, – Дэнни споткнулся на липком звукосочетании, – но ничего иного доложить не сумею. Да, спектр мнений широк, но процентов восемьдесят – безоговорочно за вас!

– Ну уж, восемьдесят! Врешь, поди?

– Никак нет – статистика, на компьютере обработано, машина врать не умеет.

– Зато люди – ох как умеют! Беседовал я тут – с наследием, так сказать… Не можешь ничего делать, обленился, зажрался, обабился, ну так и доложи, сукин ты сын! Но не ври, не втирай очки! Простить – не прощу, но и под трибунал не отдам, за честность хотя бы. Так нет – изолгался, проворовался – и дальше, понимаешь, норовит: "под вашим мудрым руководством, я, мы…" А у самого в Штатах миллионные счета в банке на сына-дипломата. Расстреляю, без разговоров.