Кронштадт-Таллин-Ленинград. Война на Балтике в июле 1941 – августе 1942 гг.

Но вскоре на этой вахте со мной произошел позорный случай. Заступил я на «собаку» – с 0 до 4 утра. Тихая теплая ночь. Все на судне уже спят, только старшина ушел куда-то часов в 11 вечера и где-то болтается. Подозреваю, что закадрил какую-нибудь деву из работников порта или девушек-милиционеров, несущих охрану на территории порта. Ходил я, ходил по причалу вдоль борта судна. Скукота. Стал накрапывать дождик. Поднялся на палубу, походил вдоль борта под спардеком, присел на банку, находящуюся почти против входа по сходне на борт судна. Наверное, надоело таскать в руке винтовку, и я поставил ее рядом, прислонив к стенке подспардековой постройки. И незаметно уснул. Разбудил меня старшина, который тряс за плечо и спрашивал, почему я сплю и где винтовка. Сна как не было. Я перепугался, т.к. винтовки действительно рядом не было, а сколько я спал – не знаю. Начал плести в свое оправдание какую-то чушь: подошел, мол, кто-то из матросов команды, который вышел якобы покурить и дал мне, чтобы на сон не тянуло, несколько раз затянуться. И, наверное, после этого я уснул. А куда делась винтовка – не знаю. Неужели этот матрос утащил? «А ты помнишь этого матроса?», – спросил старшина. «Да не очень, ведь было темно, и он был рядом недолго», – промямлил я, ломая голову – куда же делась винтовка? Старшина подошел к углу спардека, протянул руку, и вот в его руке моя винтовка. «На, возьми, и больше не спи на посту. А то тебя штыком твоей же винтовки могут заколоть. Тебе еще два часа стоять».

После этого случая и урока старшины я ни разу за всю службу на ответственном посту не уснул, А приходилось стоять на десятках разных постов многие сотни раз. И если заставал спящими на постах своих подчиненных, то поступал, каюсь, более жестоко, чем старшина со мной. Ударом сомкнутых рук сбивал спящего с пня или бревна на землю, наваливался сзади и молча душил, пока тот не прекращал трепыхаться. За это время и я успокаивался, злость проходила, и я уже спокойным тоном объяснял, что вот так немцы и финны снимают наших разинь-часовых, а потом быстро вырезают их спящих товарищей. Примеры тому у нас уже были. То, что с тобой сейчас случилось, будет между нами. И я действительно никогда вышестоящим командирам – взводному или ротному об этих случаях не докладывал. Считал, что моего урока было достаточно. Повторных случаев сна на посту у этих же товарищей я не встречал. Не было и попыток отомстить мне за это, хотя возможности просто пристрелить ночью, как не назвавшего пароль, было сколько угодно.

6 августа. Среда.

В три часа ночи перешли в Кронштадт, сутки простояли поочередно на всех рейдах. 31 июля к нам прибыло «пополнение» – краснофлотец Афонин Николай. Теперь нас в кубрике 5 человек.

7 августа. Четверг. Кронштадт – Таллин

В час ночи за БТЩ пошли в Таллин. Этот переход запомнился штормовой погодой. Северо-западный ветер гнал волну баллов в 5- 6, которая раскачивала судно и с борта на борт, и продольно. На мостике качка ощущалась значительно сильнее, чем на палубе. Сначала мне было интересно это качание, но постепенно тошнота все сильнее и сильнее подступала к горлу. И вдруг содержимое желудка вырвалось наружу. Успел перекинуться через ограждение мостика и направить остатки ужина за борт. Удачно, что судно в этот момент накренилось на правый борт, и я не запачкал палубу. Конечно, на мостике видели мои страдания и капитан-лейтенант участливо спросил: «Что сигнальщик, укачивает?» «Да, немного. Отвык от качки», – отвечаю. «Если остались мятные конфеты, то попробуйте сосать. Помогает», – советует он. Скатываюсь с мостика, бегу в кубрик, по дороге забегаю в гальюн, где еще раз освобождаю желудок. Взяв горсть конфет с мордашкой, у которой волосы дыбом, возвращаюсь на мостик с конфетой за щекой. Вроде бы полегчало.

8 августа. Пятница. Таллин. Мы вооружаемся

При подходе к Таллину ветер стих, волны уменьшились, качка почти прекратилась. А за бонами, в бухте было совсем тихо. БТЩ пошел в Минную гавань, а мы, с часу ночи до 9 утра стояли на якоре, на рейде, а затем, как обычно, пошли в Купеческую.

Встали не у стенки напротив складов, где обычно, т.к. там стояли и грузились какие-то транспорты, а у северного защитного мола, т.е. ближе к северному выходу из гавани. Погрузили еще тонн 400 угля и пресную воду. Обычно пресную воду мы брали на ходу в морском канале между Кронштадтом и Ленинградом. Капитан внимательно смотрел на берег в районе Петергофа и в определенный момент махал рукой и кричал «Донка!» механику, который стоял на палубе и передавал команду куда-то в машинное отделение. На этом участке судно шло на малом ходу, и минут через 15-20 забор воды прекращался. Я не спрашивал, почему именно на этом участке производят забор пресной воды. По идее, чем ближе к Ленинграду, тем меньше примесей воды из залива к речной невской воде. Неужели небольшие речушки, впадающие в залив в районе Петергофа и Стрельны, значительно улучшают качество воды даже в 4-5 километрах от берега, где проходит морской канал?

Дня через 2-3 капитан-лейтенант велел мне, Жентычко и Афонину следовать с ним в город. Где-то в центральной части города, улицу и место совершенно не запомнил, зашли с ним в какой-то старинный дом на второй этаж и получили задание: вытащить на улицу кое-какую мебель. Оказывается, в этой квартире жила семья нашего коменданта, но она недавно поездом переехала в Питер, и теперь надо перевезти туда кое-что из мебели. Вскоре подошла небольшая грузовая машина, в которую мы погрузили мебель, и поехали в порт. Сгрузили мебель на стенку, отпустили машину, а потом краном все опустили в носовой трюм.

Через несколько дней на стенке около судна с грузовых машин сгрузили несколько стальных листов толщиной миллиметров 10, размером примерно 2x3 метра, несколько десятков дюймовых досок и большую кучу песку. Оказывается, по приказанию штаба флота торговые и вспомогательные суда должны оборудовать защиту рулевых рубок и мостиков от пулевых обстрелов с самолетов. Мы решили попробовать: поставили вертикально один стальной лист и доску и с расстояния метров 50-60 сделали несколько выстрелов из винтовки. Доску, конечно, насквозь, а на листе только вмятины. Правда, на самолетах крупнокалиберные пулеметы, но и защита рубки должна быть более солидной. У нас решили защитить только рулевую рубку, где обычно находится также штурман и, в случае необходимости, могут заскочить все, кто находится на мостике. Вокруг рубки из досок соорудили короб и в образовавшееся пространство между досками и обшивкой рубки (сантиметров 10-15) засыпали песок. Снаружи доски обшили стальными листами. Также обшили и крышу рубки. Теперь в рубке стало как-то уютнее. А мостик решили не защищать. В теплое время все руководство осуществляется с верхнего мостика, на котором только легкая защита от ветра и дождя в застекленных будочках-беседках на крыльях мостика. В холодную и зимнюю погоду управление осуществляется с застекленного нижнего мостика. Но до зимы еще далеко. И может, к зиме война кончится.

Под Таллином пока все тихо. Ночью, правда, иногда слышны отдельные винтовочные и револьверные выстрелы. То ли патрули в кого-то стреляют, то ли в патрулей. У капитана семья где-то в районе Копли, и он попеременно со старпомом уходит на сутки домой. У него, кажется, только одна дочь лет 17-ти, т.е. мне ровесница.

Числа 12-го августа ночью вышли на рейд и встали на якорь. Наверное, наше место кому-нибудь понадобилось. На следующий день утром вернулись в Купеческую гавань и встали опять у северного мола, т.к. все причалы у стенок были заняты транспортами. Снова бункеровка. Взяли тонн 600, «под завязку».

Через несколько дней подошла грузовая машина, в кузове которой стояло 45-мм орудие. Его подняли на палубу, и прибывшие с машиной рабочие спросили у капитан-лейтенанта, где устанавливать орудие?

Очевидно, капитан-лейтенант был в курсе нашего вооружения и место для установки первого орудия уже выбрал, т.к. сразу же указал: на левом борту метрах в четырех за краном. Рабочие быстро установили орудие и уехали. Очевидно, установка орудий для них привычное занятие. А где же снаряды и прицел», – спросил я у капитан-лейтенанта. «Будут и снаряды и прицел», – ответил он.

Кроме вахтенного у трапа, вся наша комендантская команда и несколько матросов столпились около своего теперь орудия. Не все же так близко видели настоящее орудие. А теперь его можно было и «пощупать». Но никто не решался. Хотя оно и было небольших размеров, но будто бы с потопленной нашей подводной лодки, значит, побывало в бою и тем самым невольно вызывало к себе уважение. Комендоров среди нас, кроме капитан-лейтенанта, не было. Из его рассказов на мостике капитану о своей службе я слышал, что еще в двадцатых годах он кончал какие-то артиллерийские классы и курсы, был артиллеристом на «Авроре» и на каком-то эсминце. Но и он, похоже, с таким мелким калибром не имел дела. Не помню, кто первым решился подойти к орудию и показать свои познания в артиллерии – потянул на себя рукоять замка. Замок пошел вниз, открылся. А вот как его теперь закрыть – никто не знал. За какие только рукояти и ручки не дергали – ничего не получалось. Тогда я скромненько подошел, придерживая правой рукой рукоять замка, растопыренными средним и указательным пальцами левой руки утопил лапки экстрактора и мягко отпустил рукоять замка. Замок закрылся. Затем, уже «сверх программы», встал на место наводчика и, работая одновременно валиками горизонтальной и вертикальной наводки, лихо стал наводить ствол то на горизонтальные, то на воздушные цели. «Во, сигнальщик дает!», – вырвалось у Кожина. А я подумал, что честная отработка наказаний – нарядов в военно-морской спецшколе пошла на пользу. Увидев мои практические познания в артиллерии, капитан-лейтенант заявил, что теперь я буду ответственным за орудие и его наводчиком.

Дня через 2-3 на грузовой машине привезли снаряды – 57 ящиков. Поскольку я был назначен ответственным за орудие, то, естественно, ответственным и за боезапас. Поэтому в конце моего дневника-блокнота с записями за период с 28 августа по 24 сентября 1941 г. есть «бухгалтерия»: сколько и каких снарядов было получено и расход снарядов.

Получено в Таллине: осколочных с красной трассой – 192; с белой трассой – 132; фугасных -100; бронебойных -140.

Всего – 564.

Есть запись, что на 19 сентября осталось 490 снарядов, т.е. израсходовано 74, в основном, конечно, осколочных по самолетам.

Поскольку никаких кранцев для хранения снарядов на палубе не было, то большинство снарядов было спущено в кормовой трюм, а по одному ящику с каждым видом снарядов были сложены на кожухах около первой трубы.

Теперь надо было апробировать орудие. Подходящего случая долго ждать не пришлось – немецкие самолеты-разведчики появлялись теперь ежедневно в первой и второй половине дня, но на довольно большой высоте. По ним начинали бить зенитные орудия с побережья, с береговых батарей и с кораблей, но калибр не менее 76 мм.