Кронштадт-Таллин-Ленинград. Война на Балтике в июле 1941 – августе 1942 гг.

Старшина спрашивает у старшего политрука: «Где это он (имея в виду кавторанга) воевал?» Политрук ответил, что теперь весь штаб бывает на фронте. И он сам тоже несколько раз был в десантах. Начали мы прибираться к завтрашнему смотру. К 12-ти я пошел на вахту. Смотрю: тащат наши «сундуки», мешки из кубрика в трюм. Спустился в трюм и взял из своего вещмешка все необходимое в ближайшее время: белье, мои дневники, тетради. Завернул их так, чтобы в случае чего можно было спасти. Приказали теперь стоять вахту у трапа не на палубе, а только на стенке. А на стенке чертовски холодный ветер.

13 октября. Понедельник

Сегодня ночью стояли «собаку» с Афанковым. Спал мало. Утром пришло начальство из штаба Отряда: старший лейтенант, старший политрук и другие. Проверили койки, рундуки, шкафы и пр. Нашли, что все в порядке. Ехидно спросили: «А надолго ли у вас будет этот порядок? Мы вас теперь чаще навещать будем».

Я все нахожусь под впечатлением вчерашней ночной бомбежки. Сегодня комендант тоже хвалил нас. Наверное, вчера доложил об этом командиру отряда, и тот одобрил наши действия. Утром комендант вызвал меня к себе в каюту. Спросил, кто стоял на вахте во время бомбежки. Я ответил. «А разве Кошеля с вами не было?» «Нет». «А кто первый увидел зажигательные бомбы?» «Вместе увидели и вместе гасили». «Ну, идите». Я понял, что он составляет благодарность нам и не знает, кого выделить.

В 10 часов собрались на политинформацию, но из-за травмы Баулина отложили до 21 часа. А я с 20 ч на вахте. Стоим опять с Афанковым. В половине десятого вечера вышел на палубу Кузьмин и сказал, что после политинформации прочитали объявление благодарности мне и Жентычко. Это первая благодарность мне за первые 3,5 месяца службы и войны. Конечно, приятно, жаль, что лично ее не слышал.

Сегодня днем произошел такой случай: Кошель, стоя на вахте, заметил между бортом судна и стенкой здорового судака, еще живого, но, очевидно, оглушенного. На палубе был Герман Яковлевич – капитан судна. Я сказал ему о судаке. Он быстро сам сходил за багром и вытащил судака и, конечно, взял его к себе на камбуз. Около 19-ти часов входит в наш кубрик буфетчица кают- компании Ева с тарелкой рыбы и прямо ко мне. Я ничего не понимаю и говорю, что я не больной. Больной у нас Баулин, но его нет. Ребята спросили Еву: кому эта рыба? Она с трудом проговорила: «Трифонову». Только тогда я вспомнил утреннюю историю с поимкой судака. Рыбу съели с Жентычко, хотя увидел ее Кошель. Но и ему кусочек достался. Хорошая рыба!

Написал вечером письмо домой. Мне что-то давно нет писем. Дела на фронте поганые. Немец опять бьет по порту, а ночью опять бомбежка, большинство бомб, похоже, зажигательные, т.к. много пожаров.

14 октября. Вторник

После завтрака в кубрик пришел комендант. Кто-то скомандовал «Смирно!» Вытянулись около своих коек. Гадаем: что сегодня смотреть у нас будут? Оказывается – винтовки. Дошла очередь и до них. Взял чью-то винтовку, посмотрел в ствол, потолкал патроны пальцем в магазин, закрыл затвор, нажал на спусковой крючек и… выстрел! Не очень громкий, и я подумал, что капсуль от разряженного патрона. Но почему комендант побледнел и почему в подволоке дырка? И хорошо, что в подволоке. Комендант немного поругался за то, что оставляем винтовки заряженными. Я вспомнил, что сегодня ночью, сменившись с вахты, не разрядил свою винтовку. Но оказалось, что и вторая винтовка (не моя) тоже оказалась заряженной. Через 4 или 8 часов мы ходим на вахту, меняем друг друга на постах самостоятельно и никто до сих пор не требовал от нас разряжать винтовки, сменяясь с поста. Ну и комендант, наверное, давно не держал в руках винтовку.

Моя вахта с 8 до 12. Оказывается, с 10 до 11 будет учебная химическая тревога. Пришлось час стоять в противогазе. Не очень приятно, но терпимо. Вот бегать в нем тяжеловато.

Из носового кубрика от машинистов кто-то притащил в наш кубрик патефон Кузьмина. Он может играть, если все время подкручивать ручку. Наверное, пружина очень слабая или короткая. Пластинки большей частью дрянь. Но штук восемь приличных, и их приятно послушать – веселые и лирические песни. Настроение и так часто бывает поганое из-за нерадостных вестей с фронта, и такие пластинки хорошо успокаивают. Из-за патефона я даже оставил в покое гармонь Баулина, которую насилую уже недели две. Ратман принес из штаба отряда библиотеку. Посмотрел я – черт возьми! Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин. Больше ничего! Ну что же, придется это читать на сон грядущий.

Днем пришел Ломко с газетами. Вести с фронтов нерадостные. Но для Толи радость – он получил два письма от своей Таисии. И под впечатлением писем сел писать ответ. Я занялся патефоном, подбирая пластинки под хорошее настроение. В кубрике тихо, спокойно, уютно. Все время бы так продолжалось!

В 20 часов Ломко и Жентычко пошли на вахту, Кошель – к бабам на стенку. Мы с Емельяновым и Афанковым легли спать. Нам с Афанковым на вахту с 0 до 4. Около 22-х часов сквозь сон слышу голос старшины: «Ломко, Кошель и Баулин собирайте монатки и к 22-м быть готовыми». Мелькнула мысль: «Списывают!»

Я еще нахожусь под впечатлением прерванного сна. В голову лезет мысль, что надо сказать Ломко, чтобы писал мне. То же надо сказать Кошелю. Но все мысли, как в тумане. Наконец я очухался. Черт возьми! Наших списывают! Я прислушался к разговору в кубрике. Наших направляют в штаб Отряда, а куда дальше – никто не знает. Баулин говорит, что он давно это ожидал, но не думал, что это случится так скоро. Он утверждает, что их направят на фронт. Я спорю, что направят на какую-нибудь «коробку», и привожу какие- то ясные для меня доводы. Но, может, и ошибаюсь. Ломко пытается шутить. Говорит, что хорошо сделал, что не отправил письмо Таисии. Кошель совсем расстроился. Я чувствую, что так мне жаль расставаться! Особенно мне жалко Ломко. Как-никак 3 месяца жили в одном кубрике, изучили друг друга до мелочей. Кто думал, что нам придется так расставаться? Мы думали, что если пойдем на фронт, то все вместе, а туг на вот! Из носового кубрика взяли Иванова, Басаргина, Майорова и Силантьева.

В 22.15 наши пошли. Ломко попрощался со мной с какой-то виноватой улыбкой, будто в чем-то был виновен. Обещал писать. Я решил, что буду вместо него ходить на почту, и если получу письмо от Таисии, напишу ей, что ее Анатолия взяли на фронт. Не знаю, как она относится к нему, но он ее любит и без ума от нее. Она так же, как и он, без родителей, которые, наверное, под немцами. Ох, уж эта война и наша жизнь военная! Действительно: «Нынче здесь, а завтра там». Черт возьми, сегодня их взяли, а завтра нас заберут. Невольно лезут в голову строчки: «Не хочется думать о смерти, поверь мне, в 16 мальчишеских лет».

Расстались и два друга – Жентычко и Кошель. Почти земляки. Все три года служили вместе с первого дня. Жентычко рассказывал, что их был целый взвод, который держался вместе 3 года, но потом постепенно стал разбиваться и весь распался. Кто погиб на фронте, кто утонул, уходя из Таллина.

Я с трудом уснул. В 24.00 сменил Жентычко. Старшина, который сопровождал наших ребят в Отряд, сказал, что там собрали человек 40 с ледоколов и направили в экипаж, ну а оттуда известно куда. Неужели у нас нет людей на фронте, если с кораблей забирают последних. Это же стакан воды, вылитый в океан. Неужели нельзя было не брать с нашего отряда? В наш отряд входят «Ермак», мы, «Молотов», «Октябрь» и несколько транспортов. Не знаю, какие команды у них, но у настолько 18 военнослужащих (без командиров), из них 11 машинистов и котельных машинистов, два радиста, четыре строевых и один сигнальщик. Теперь вахту придется стоять по одному.

Всю вахту думал о случившемся для нас несчастье.

Всю ночь немец бил по порту из разных орудий, а потом перенес огонь по заводу им. Кирова. В направлении Стрельны слышны разрывы мин и пулеметные очереди. Налетов не было, так как небо заволокло тучами и стоял туман. А кругом все бело, и снег все еще идет.

15 октября. Среда

Ох, паршивое настроение. А туг еще опять химическая тревога с 9 до 11. Я отвинтил шланг противогаза от коробки и большую часть тревоги сидел за столом в кубрике и писал дневник. Жентычко крутил патефон. Я хотел вместо Ломко ходить за газетами, но пришлось уступить Фалкову, т.к. у него в городе родные. Чувствую, что сегодня ни к какому чтению, ни к каким занятиям я не способен. Не знаю, долго ли будет продолжаться эта моя депрессия. Решил чаще писать домой. Чувствую, что не могу обойтись без друга, с которым мог бы поделиться мыслями. Подходят для этого только Емельянов и Жентычко, но и то не совсем. Теперь и ночью, очевидно, будем стоять вахту по одному.

После обеда в кубрик зашел комендант. «Почему не занимаетесь?» Велел мне заниматься по винтовке (будь она проклята) со «стариками». На вахте три раза ко мне придрался. Пугает экипажем. Ночь прошла спокойно.

16 октября. Четверг

Все письма для Кошеля отдал Жентычко, а карточки – Афанкову. Сегодня спросил у одного краснофлотца в пехотинской форме из экипажа: не видел ли он вчера человек сорок, списанных с судов. Говорит, что видел человек 35 с судов. Куда их отправят, он не знает. Говорит, что сейчас там таких переобмундировывают, оставляют в сапогах, ватных брюках, ватниках, дают полушубок, шапку, револьверы, ножи, ножницы, еще кое-что и на самолет, в тыл немцам. Человек по 10-20 в партизаны. Говорят, что жизнь у них там хорошая. По крайней мере, сыты и вооружены. Остальное оружие добывают у немцев. «Экипажники» – даже завидую им. Только зимой там будет похуже: снег, следы видны.