Крошка Цахес Бабель
Шрифт:
Мы играли не в прятки, а в жмурки, и наши предварительные считалки делали квадратными глаза у иногородних гостей двора: «Жирный пиндос сел на пару колес, поехал в Афины, продавать маслины», «Старый рак насрал в бутылку и сказал своим дитям: «Откусите половинку, остальное я продам». «Соленый карапет наелся коклет…». И если мадам Грунтвак провозглашала на весь двор уже не за кипяток на голове, а «Сеня, иди, подкачай примус!» это означало, что обед остывает на столе.
Мы росли под дребезжание старых магов, нередко жевавших пятую перезапись пленок с одесскими песнями, и, коверкая их каждый на свой лад, распевали куплеты, нафаршированные далеко не всеми понятными словами: «Рахиля, чтоб вы сдохли, вы мне нравитесь…Рахиля, мы поедем в Ессентухес…Афен бойдем бакцаш кнышес, фыным тухыс шитцых мейл..», если что, миль пардон, но уж
На пляж-Продмаш с утра до вечера раздавались из динамика «Пара гнедых», «Ой, кольче папиросн», «Жил на свете Хаим», но слегка позжее, когда киевские пидоры стали убивать Одессу уже по взрослому, пляж прекратил оказывать такую услугу.
Я прекрасно помню, какими одесскими словами мы еще характеризовали козлиного фуцина Хрущева, когда нас погнали убирать школьную каптерку. Его портрет был оплеван и втоптан в грязь, потому что наши мамы еще пару лет назад стояли по пять часов в очереди ежедневно, чтобы взять булку паршивого хлеба. Над поверженным Хрущевым мы вознесли также пылившийся в каптерке портрет клевого пацана Сталина, при котором по быстрому исчезнувшей икры, балыков и прочей стоившей копейки хавки было до усеру, да еще каждый год прайсы не гилились, а падали ниже ватерлинии.
Наши школьные учителя называли уборщицу исключительно «техничкой», отучали нас говорить «вавка» и «споймали», но при этом строго спрашивали за пожмяканный внешний вид после большой перемены, малохольное поведение в буфете, а также внезапно напавшую нетерпячку среди урока. Школьное образование принесло плоды: вместо старинного прямого франкоязычного перевода «говно засраное», мы стали говорить «дрэк в квадрате». И вдребезги разбился урок патриотического пионерского воспитания, ибо мы таки вели себя самими настоящими пьионэрами, когда речь зашла о партизанке-пионерке Гуле Королевой. Естественно, по словам учительницы, та Гуля ходила не в разведку, а «на разведку». Но мы кощунственно хихикали, потому что слово «гуля» переводится на русский язык как фразеологизм «шишка на голове». За такое поведение учительница именовала нас «убоищами».
Нафаршированный немецкими осколками учитель труда Вассергиссер по кличке Слей Воду орал: «Делайте мне ша! Сволочи, я через вас три года в танке горел», и в данном случае «через вас» означало не «из-за вас», а «ради вас». Единственное, чему мы хорошо научились на уроках труда, так драться киянками. Уроки труда сменились уроками «радиотехники», и я не знаю что это такое по сию пору. Метелка, которая вела уроки так называемой радиотехники, рассказывала нам, что хочешь, кроме основного предмета; «я тащусь», «хипповый прикид» — из ее лексикона. Мы торчали на радиотехнике и очень старались не казенить ее уроки.
Как писал поэт-песенник Виноградский, «а мы со с песней звонкой, канаем на казенку, и в парках создаем себе уют». Возле нашей школы парка не было, зато была Долинка. Через двадцать лет после окончания школы я случайно узнал, что Комсомольский бульвар и Долинка — одно и тоже. А тогда мы таки с песней молча правили казну на Долинке, где будущий отменный хирург Сережа Петров, врач в Бог весть каком поколении, иногда пел под гитару типа: «Канает пес, насадку ливеруя, где ширмачи втюкают ширмы налегке. Он хочет из покрамзать, но менжует: ах, как бы шнифт не выдавили мне». «Мамочка» и «люба мамина» — так мы обращались к продавщицам и к незнакомым девушкам, и я по сию пору, пытаясь прошиться сквозь людское столпотворение, вместо «Позвольте пройти», громко провозглашаю наше традиционное: «Пропустите женщину с ребенком!».
Наверно только потому, что уже в десятилетнем возрасте я мог запросто перевести «Сказку о Колобке» на одесский язык как «Мансу за Крокетку», университет гостеприимно распахнул передо мной двери. Преподавателям делалось дурно от моего акцента. Я старался тщательно подбирать слова, но это не всегда удавалось. Мадам Фабианская, которую ничем не смогли удивить даже сигуранца с гестапо в оккупированной Одессе, чуть не грохнулось в обморок, когда я машинально охарактеризовал Анну Каренину «дамочкой под ключ». После факультатива она попросила меня задержаться. Доцента Фабианскую тайно, но сильно интересовала характеристика бурного романа Карениной и Вронского в одесском исполнении.
«Мадам Каренин таки человек для здоровья случился», — сказал я и в результате выбился из хронических двоечников в троечники.Во время зачета по зарубежной литературе преподаватель Зинченко внезапно задал вопрос: «Вы знаете, кто такие кокни?». «Или я не знаю! В отличие от говорящих на литературном английском языке осевших в Лондоне жлобов, кокни — коренные жители этого города». Умница Зинченко улыбнулся одними глазами и тут же поставил мне зачет.
Профессор Незведский сказал мне, что такого студента, как я к американскому университету близко бы не подпустили. Одесский характер молниеносно взял свое: «Зато вас туда бы точно пустили. Швейцаром». В результате нашей беседы я сдавал экзамен по украинской литературе не завкафедрой Незведскому, а декану факультета профессору Дузю. От меня Иван Михайлович Дузь узнал очень многое, в частности он сильно разочаровался в и без того опальном, но ведомом ему Бабеле. Через десять лет Иван Михайлович был тамадой на моей свадьбе, где всю ночь гремели запрещенные одесские песни в живом исполнении шпильманов Димы Рогатова.
Диплом мне вручали в торжественной обстановке, последнему на курсе как главному двоечнику факультета. Незадолго до этого я пообещал однокурсникам использовать вкладыш к диплому с оценками моих знаний по его прямому назначению. «Где мой вкладыш к диплому?» — спросил я после торжественного мероприятия, и в ответ услышал фразу с давленым акцентом: «Ми таки знаим, шё ви собираетесь сделать с тем вкладышем». «Сышите, вы плохо дышите. Для того чтобы разговаривать, как я, вам стоило родиться хотя бы на двести метров дальше свинарника. Еще одно треканье, бибируса, и вы будете смотреть на мир исключительно натянутым на тухес шнифтом. Так что моим вкладышем в виде компенсации можете вытереть свое обвафленное лапацонское грызло».
Обвешанный учеными званиями рогатый прилип к стене сильнее пресловутого банного листа. Он прекрасно знал, чем именно завершилась наша беседа с педагогом по кличке Пидорка. Надо таки хорошо накушаться цианистого калия, чтобы вытравить из себя Одессу. С тех пор мой, выкованный обычным одесским двором характер, ни разу не изменился. Многое стало забываться, но не родная речь.
Когда в русском языке еще не было слова «ксерокопировать» в Одессе говорили «сэрить», «эрить» или «разэрить», то есть размножить. Потому что громоздкая копировальная машина советского производства именовалась «Эрой». Давно исчезли с улиц, но остались в памяти щелкунчики — фотографы, занимавшиеся съемкой на ходу. Ушел в прошлое народный контроль — бабушки, сидевшие на скамеечках у ворот. Ныне прикинутые дамы не носят на головах кублики и дульки, а делают на себе причесон где сейчас модно.
В русском языке недавно появилось слово «лузер» в качестве синонима нашего старого доброго «шлепера», но, как и прежде, не дай Бог вам произнести слово «лекальщик» как «лэкальщик», с ударением на «э». Кажется, все уже позабыли, что хорошего мента нужно называть Мусоревичем, а маленького швицара — Швицаревичем, но по-прежнему в Одессе кипятятся нервы и полируется кровь, после чего нередко исполняется старый добрый Викинштейн или более молодой Накислород.
Прошло лет двадцать пять, как прекратили летать по ночным улицам Города «ночные бомбардировщики», которым до фонаря были все цвета светофоров. Среди зипов современных машин уже нет кривых стартеров, а на колеса перестали ставить зехера, но «бардачок», как и почти сто лет назад, заменяет русскоязычное «отделение для перчаток». Интересно, а как будет по-русски «кривой стартер»?
«Подхалим», этот одесскоязычный синоним русскоязычного «вентилятора» не достался в наследство кондиционеру, зато русскоязычный «тепловентилятор» ныне именуют исключительно «дуйкой», а одесский писатель Юрий Овтин по-прежнему называет шалахмонами тех, кто раньше агитировал против НАТО, а теперь призывают вступать в эту организацию. У нас, как и в раньшие времена, товар толкают, а людей пихают. На смену допотопным досточкам пришли современные сидушки. Исчезают гнидники у Привоза, но остаются актуальными привозные оторвы вместе с поцадрылами, припоцанными, поциками. Человека, который куда-то подевался именно тогда, когда он крайне необходим, как и раньше именуют «поцавеем». И не ушел в прошлое старинный анекдот: «— Мадам Рабинович, почему вас называют поцаршей? — Был бы мой муж генералом, меня бы называли генеральшей».