«Крот» в окружении Андропова

В один из дней все мы были подняты на ноги. Во время переговоров в конференц-зале Рузвельт что-то написал на листке бумаги и через своего помощника передал Черчиллю. Тот прочел, написал ответ и возвратил записку Рузвельту. Сталин не показал недовольства, но сразу же после переговоров вызвал Ивана Ивановича к себе и велел хоть из-под земли достать злополучный листок, чтобы раскрыть «тайную переписку». Бумажку достали и немедленно доложили. «Сэр! У Вас расстегнулась ширинка», — было написано рукой Рузвельта. Черчилль ответил: «Старый орел не выпадет из гнезда». Сталин был очень доволен, что англо-американский сговор ограничился столь невинным предметом. К слову сказать, Рузвельт ни разу не ездил к Черчиллю в резиденцию. Пребывал все время на территории советского посольства».

С 28 ноября по 2 декабря тегеранская резидентура работала в круглосуточном режиме. Был задействован весь агентурный аппарат. Вся заслуживающая внимания информация незамедлительно докладывалась Иваном Ивановичем самому «дяде Джо». Свои же профессиональные проблемы советские разведчики решали сами. «Даже мне приходилось участвовать в драматических мероприятиях но ликвидации вражеских агентов, — признавалась Елена Ильинична, которая была не просто супругой резидента, но и оперативным работником, завершившим свою двадцатилетнюю службу во внешней разведке в звании капитана. — Одно из таких мероприятий проводилось вместе с нашими военными. Помнится, один из наиболее зловредных для нас иностранных агентов, действовавших в Тегеране, вдруг начал усердно ухаживать за мной. Наша военная разведка получила задание вывести его из игры. Был совместно разработан план моего «свидания» с ним, во время которого предусматривалось накинуть на ухажера специально сшитый мешок и связать его.

Затем предстояло в таком виде доставить на автомашине по назначению, что и было сделано».

И. И. Агаянц проработал в Иране до весны 1946 года. Периодически выезжал в Алжир для встреч с генералом де Голлем и его ближайшими сподвижниками. Выполнял и другие задания Москвы, в том числе и достаточно деликатные. В частности, ему довелось несколько раз инкогнито посещать районы Ирана, населенные курдами, которые подняли восстание против шахского режима, а заодно и Москву объявили своим врагом, поскольку, мол, она дружит с шахом. В результате обстоятельных и умело проведенных Агаян-цем бесед с влиятельными старейшинами и религиозными лидерами курдских племен ненужная Москве «головная боль» была полностью снята.

ПОД «КРЫШАМИ» ПАРИЖА

В сентябре 1946 года еще не успевшего «остыть» от Тегерана Ивана Ивановича направили в Париж, где он в 1937 году начинал свою закордонную деятельность разведчика. На первых порах работал под «крышей» торгпредства. Потом был назначен заведующим консульским отделом посольства СССР во Франции.

«Крыша» консула как нельзя лучше подходила для выполнения возложенных на Агаянца задач по поддержанию оперативных контактов с коллегами в охваченной гражданской войной Испании. А после падения республиканской власти молодого консула привлекли к участию в сверхсекретной операции — нелегальной переправке в Советский Союз Долорес Ибаррури, Хосе Диаса и других руководителей испанской компартии, которых фашистский режим Франко приговорил к смертной казни.

Тогда же случился и первый, запомнившийся ему на всю жизнь прокол. Осенью 1938 года Агаянц направил из Парижа в Москву шифровку о том, что из-за халатности некоторых членов республиканского правительства, а также резидентуры НКВД в Испании разбазарена часть золотого запаса, драгоценных металлов и камней, которые по соглашению, подписанному премьер-министром Испанской республики Ларго Кабальеро, подлежали отправке на хранение в Советский Союз.

В Москве шифровка произвела эффект разорвавшейся бомбы. О ней доложили Сталину, который дал указание незамедлительно проверить поступивший сигнал. Информация не подтвердилась. Но и в действиях Агаянца злого умысла не нашли, поэтому никаких оргвыводов не последовало. Один из коллег Агаянца в Париже тогда подарил ему изданный на французском языке «Краткий курс истории ВКП(б)» с надписью: «Ученику первого класса — от товарища из подготовительной группы». И вместо подписи оставил одну лишь букву «О».

В 1940 году Иван Агаянц возвратился из Парижа в Москву. Служба в центральном аппарате разведки сложилась у него на редкость удачно. За неполные два года он последовательно становится заместителем начальника отделения, начальником отделения и наконец заместителем начальника европейского отдела Первого управления НКВД. Затем — назначение резидентом в Тегеран. И вот снова Париж, куда его направили «в связи с необходимостью усиления деятельности нашей резидентуры по обеспечению Парижской мирной конференции».

С возложенной на него задачей Агаянц справился блестяще. Глава советской делегации Молотов, на которого напрямую замыкался советский резидент, не испытывал недостатка в разведывательной информации упреждающего характера, позволявшей корректировать линию поведения советской делегации за столом переговоров. Ему до деталей были известны закулисные интриги Вашингтона и Лондона, позиции всех без исключения делегаций 27 государств, приехавших на парижский форум. Американцы еще только собирались представить участникам форума так называемый «план Маршалла», а его секретный вариант уже лежал на столе у Молотова.

Но Агаянца интересовали и другие проблемы, не связанные с мирной конференцией и в общем-то не относящиеся к сфере разведывательной деятельности.

Когда ему стало известно о том, что более ста полотен известного советского художника П. П. Кончаловского, выставлявшиеся в Париже накануне войны, так и остались там и хранятся у его родной сестры, Иван Иванович незамедлительно дал поручение оперработнику, прикрытому в посольстве должностью атташе по культуре, начать с сестрой переговоры о возвращении картин в Советский Союз. Положение осложнялось тем, что сестра художника придерживалась откровенно антисоветских взглядов и не скрывала этого. Она заявила, что вроде бы и не против передачи картин совпосольству, но сомневается в том, что посольство сможет обеспечить их сохранность при транспортировке в Москву. В ее словах был определенный резон: в тот период транспортное сообщение между Парижем и Москвой было организовано из рук вон плохо. Тогда Агаянц договорился с Молотовым, в распоряжении которого был личный самолет. Проблема была решена. Все картины в целости и сохранности были доставлены в Москву и переданы их законному владельцу. Выражая глубокую признательность представителям МИДа, художник П. П. Кончаловский конечно же не подозревал, кто — истинный виновник его безграничной радости.

Не остался равнодушным Агаянц и к судьбе неопубликованных «московских дневников» Ромена Роллана. Они хранились у проживавшей в Париже вдовы писателя М. П. Кудашевой. Разбирая архив покойного мужа, Мария Павловна наткнулась на эти дневники и завещание опубликовать их лишь по истечении 25 лет после его смерти. Дело в том, что в них содержались нелестные высказывания о Сталине.

…«Я не Сталина защищаю, а СССР — кто бы ни стоял в его главе. Вреднейшая вещь — идолопоклонство по отношению к отдельным лицам, будь то Сталин, Гитлер или Муссолини». Эта мысль красной нитью проходила через дневники. Великий писатель понимал, что немедленное опубликование рукописи может нанести вред национальным интересам Советского Союза, стране, которую он боготворил. Поэтому Мария Павловна, уроженка России, приняла твердое решение положить «московские дневники» ее мужа на хранение в один из французских банков, а фотокопии — в Стокгольмский банк. Наверное, так бы и получилось, если бы не Агаянц. Он сумел убедить вдову сделать еще один экземпляр фотокопий и передать их Советскому Союзу. Так они оказались в Московском институте мировой литературы. Почти одновременно с ними, благодаря опять же

Агаянцу, из Парижа в Москву перекочевали архивы великого композитора С. В. Рахманинова, а также подлинник письма К. Маркса французскому ученому и политическому деятелю Илизе Реклю.

…Командировка Агаянца во Францию закончилась довольно быстро. Работа на износ, с раннего утра до глубокой ночи, и старый туберкулез все явственнее давали о себе знать. «Кто мало спит, тот много видит», — любил говорить этот разведчик-трудоголик.

Осенью 1947 года он вернулся в Москву. Ему предстояла операция. Она практически не принесла облегчения. К его старой болячке — туберкулезу — добавилась новая — рак легких. Помогала ему лишь железная выдержка, сила воли. Он вынужденно отошел от активной оперативной работы и переключился на преподавательскую. Он был назначен на должность начальника кафедры спецдисциплин в разведшколе. Но по-прежнему остался неугомонным и усиленно пробивал идею о создании принципиально нового подразделения в структуре советской разведки.

И оно появилось в конце 50-х годов. На Западе его окрестили Управлением «Д». Оно призвано было «создавать необходимую нашему МИДу и другим внешнеполитическим и внешнеэкономическим органам обстановку и условия в той или иной стране или районе мира». Во главе новой специфической структуры был поставлен полковник И. Агаянц.

Своевременность создания новой структуры долго доказывать не пришлось. Во всяком случае, в «Нью-Йорк геральд трибюн» вскоре появилась весьма примечательная публикация. В ней сообщалось о том, что ЦРУ США представило на рассмотрение Конгресса доклад, в котором жаловалось, что осуществлению многих ее оперативных мероприятий мешает деятельность советского Управления «Д», возглавляемого генералом И. Агаянцем.