Кротовский, побойтесь бога

— О, да, детка, — закричал он, забывшись, — Ты сегодня будешь сверху.

— Кротовский, скажи своему клоуну, чтоб помолчал.

— Правда, Гама. Думай, что несешь.

Гамлет внял и замолк. Пантера твёрдой рукой повела челнок на планету. Я невольно подумал, что мы разобьемся об этот «орех», но по мере приближения становилось видно, что атмосфера вовсе не твердая.

Мы вошли в плотные слои. Может, тут и полюс, может, тут воздух и разрежен, однако он тут есть. На экране высветились показатели урона. Челнок начал «стачиваться» об алмазную пыль. Кто водит машину, тот знает, каково сидеть на пассажирском сидении, не имея возможности повлиять на ситуацию. А тут как бы не машина, тут челнок на космических скоростях.

Челнок потерял десять процентов целостности и начал отсчитывать второй десяток потерь.

— Ныр, ты как? — спрашиваю с тревогой.

«Держусь» — мысленно передал мне волк.

А вот мне с каждой секундой спуска все труднее себя сдерживать. Я почти готов вскочить и отобрать у Пантеры штурвал, но она начала гасить скорость, и я заставил себя усидеть на месте.

— Расслабься, Кротовский, — она повернулась ко мне вполоборота, — У твоей игрушки хороший запас прочности. Даже немного завидно.

Через несколько минут мы сели на твердую поверхность. Прежде, чем выбираться из челнока, Пантера натянула легкий скафандр.

— Жесткой радиации здесь нет, температуры приемлемые, — пояснила она, — Жемчужник можно пока поберечь.

Мы спрыгнули на песчаную почву, и я дезактивировал слияние. Гамлет в порядке, у Ныра вид потрёпанный. Шерсть на боках и на спине будто вытерлась. Будто по нему реально наждаком прошлись.

— Кротовский, сколько нужно времени твоему волку на реген?

— Дай ему ящик тушенки, — встрял Гамлет, — Будет как новенький.

— Боюсь, ящика будет мало.

Пантера открыла один из контейнеров размером с бочку, которые мы доставили на планету.

— Здесь кое-что получше тушенки, — заверила она, — Рацион космодесанта… месячный… на целый взвод!

Пока Ныр подкреплялся космическим рационом, я попытался осмотреться. Но сказать по правде высмотрел очень мало. По Наждаку гуляют сильные ветры, поднимая ту самую алмазную пыль. Видимость откровенно хреновая. Только и можно рассмотреть мелкий песок под ногами. Цвет у песка непривычный, то ли многоцветный этот песок, то ли наоборот определённого цвета вовсе не имеет. Не сказал бы, что выглядит это красиво.

— Куда дальше? — спрашиваю Пантеру, стараясь звучать бодро.

— Тут недалеко, — ответила она, — Нам понадобится помощь Ныра.

— Я в порядке, — тут же отозвался Ныр, хотя на самом деле отрегенил он далеко не полностью.

— Нужно откопать вот этот бархан, — сказала Пантера.

Волк начал копать большущими передними лапами словно ковшами. Помогать ему мы не стали. У него производительность как у небольшого экскаватора, пытаться помогать, только мешаться. Даже немного отошли, чтоб летящий из под лап песок нас не завалил.

— Наткнулся на что-то твердое, — сообщил он.

— Твердое не трогай, — прокричала Пантера, — Твердое — это бункер. Дверь только откопай.

Вскоре Ныр откопал дверь. Хорошая такая дверь, твердосплавная, с сенсорным замком. Пантера приложила к сенсору какой-то брелок, и дверь открылась, пропустив нас в тамбур. Халявщик Гама влез вместе со мной и Пантерой, а для трудяги Ныра тамбур оказался слишком тесен. Увы, так бывает слишком часто. Плодами труда одного, пользуются другие. Я просто упрятал волка в инвентарь, там заодно завершит регенерацию.

— Это бункер твоего отца?

— Он самый, — Пантера пришлепнула к бетонной стенке светильник.

— А кто тут разнес всю аппаратуру? Репы?

— Если бы репы здесь побывали, входную дверь раскурочили бы. Я думаю, сам отец разбил аппаратуру, чтоб репам не досталось.

— Я так понимаю, репов это все равно не остановило… и как мы без аппаратуры?

— Сейчас все починим, — успокоила Пантера, — Я прихватила ремонтный модуль.

Она достала из рюкзака блок размером с обувную коробку, который тут же выдвинул из себя восемь ног и трансформировался в железного паука. Этот паук на глазах чинил разломанные приборы и даже заращивал разбитые мониторы. Пока я затаскивал в бункер доставленное нами оборудование, паук закончил работу.

— Ну вот, — удовлетворённо сообщила Пантера, — Осталось ввести пароль.

— Надеюсь, ты знаешь пароль своего отца.

— Конечно знаю. Моё имя, мое место рождения, моя дата рождения…

Пантера вбила данные и на некоторое время ушла в себя, уставилась в монитор невидящим взором. Я не стал ее дергать. Наверняка накатили воспоминания об отце. Бункер ярко осветился, я решил пока осмотреться.

Бункер совсем невелик. Комната управления, столовая, спальня и ангар под технику. Ангар, правда, пустой. Ну и ладно. Будет место для Ныра. Он тут вполне поместится.

— Кротовский, — Пантера позвала меня в аппаратную.

— Слушаю.

— У меня плохие новости. Журнал стерт.

— Так. И что это значит для нас?

— Я не знаю, где искать розовые макры. Без отцовских подсказок мы будем ковырять эту планету всю жизнь.

— А вдруг нам повезет?

— Кротовский, отец искал несколько десятилетий. А он в этом разбирался получше нашего.

— М-да. Но не мог же он все уничтожить. Что-то да осталось бы… Гама, составь мне обзорную карту местности. Есть тут что-то кроме бункера? Другие строения, техника, следы раскопок…

— А он умеет? — Пантера посмотрела на Гамлета новым взглядом.

— Именно это он и умеет, — заверяю Пантеру.

Я выпустил Гамлета из бункера. Перед тем как вылететь, черный посмотрел на меня как на эксплуататора.

— Блэк лайвз мэтэр, — крикнул он протестующе, — Кротовский, я тебе это припомню.

— Что он сказал? — спросила Пантера посмеиваясь.

— Он сказал, жизни чёрных имеют значение.

— Твой клоун начинает мне нравиться.

Гамлет вернулся через двадцать минут. Ох не пощадили его алмазные ветры.

— Он весь в крови, — сказала Пантера озабоченно и полезла в контейнер, — Поищу аптечку… черт, надо было дать ему жемчужник.

— И орешков, — требовательно добавил чёрный и покосился на меня с осуждением.

— Гама, перестань кривляться. Не надо строить из себя умирающего, — одергиваю черного, — Я же вижу реальный процент урона. Полчаса под боком у Ныра и будешь, как новый.

— Протестую. Как новый я уже никогда не буду. Рубцы на сердце, как знак твоей душевной черствости, Кротовский, останутся со мною…