Кровь Донбасса
Шрифт:
Сегодня эти успехи по своему признает даже недоброжелательный к идеям «гражданской революции» «Первый мир» — поскольку все больше европейцев, североамериканцев и израильтян переезжают на постоянное местожительство в Эквадор.
«В страну едут молодые немцы, испанцы, британцы. Про американцев и говорить не приходится: для многих представителей среднего класса США "свой хостел в Эквадоре"—расхожий синоним мечты о благополучной пенсии. Приезжих я встречал и в горном Кито, и в прибрежном Гуай-якиле, и в Амазонии, и на Галапагосах. Постсоветские эмигранты часто выбирают жизнь среди великолепной колониальной архитектуры Локи и Куэнки. Особенно много переселенцев в маленьких городках на берегу Тихого океана. Взять хотя бы серферский поселок Монтаньиту, который в действительности представляет собой новый Вавилон. Большая часть населения — израильтяне. По крайней мере хумус или кошерную шаурму тут найти гораздо проще, чем привычные для Эквадора блюда вэрдэса (жареных
Постсоветские хипстеры вряд ли задумываются над тем, что все эти «ужасы эквадорского социализма», привлекающие их в далекую андскую страну, во многом являются достижениями левого курса, которым так пугает их The Economist. У себя дома они ритуально клянут Ленина и «наследие совка» — но не стесняются пользоваться плодами социально-ориентированной политики Корреа, сторонники которого не скрывают, как важно для них ленинское наследие.
Сравнив Украину и Эквадор, несложно увидеть, что пути истории ведут их в противоположных исторических направлениях. Украинское общество стремительно деградирует— как в социально-экономическом, так и в культурном аспектах. Страна полуобразованных, отформатированных правой пропагандой людей, которая выбрала своим идеалом Средневековье, опускается вниз — к своим новым темным векам. В то время как Эквадор, никогда не имевший базиса, доставшегося украинцам от советской эпохи, пропагандирует идеалы социального и экономического прогресса, стремясь создать то, что мы теряем сегодня. Провинциальная украинская интеллигенция до сих пор молится богам свободного рынка и этнического шовинизма — а образованные эквадорцы стараются освободить от этих идолов свой народ. Украинские политики из властного и оппозиционного лагеря отделены от сограждан Китайской стеной неравенства и привилегий — в то время как эквадорское правительство опирается на активный диалог с населением своей страны, разъясняя суть своих законодательных предложений и реагируя на критические замечания. Олег Ясинский правильно подчеркивал для нас значение этой стратегии — которая, по его словам, во многом помогла реформам Корреа. Язык ненависти и погромное насилие, ставшие визитными карточками правого киевского Майдана, выдают черносотенные взгляды многих его участников — в той же мере, как доброжелательность и открытость эквадорского общества отражает совершенно другую социальную психологию масс.
Мы движемся в прошлое, мимоходом повстречавшись с андской страной, которая строит лучшее будущее для всего общества — а не только для кучки сверхбогачей.
То, что мы видели в Эквадоре, Венесуэле, на Кубе — при всех различиях и противоречиях их опыта, — может быть очень важным для политической практики таких далеких от них постсоветских стран. Южная Америка является сегодня лабораторией сущностного преобразования общества, которое только и заслуживает названия «революция», испачканного у нас руками правых погромщиков. Это лучшая политическая школа современности, исключительно важная в эпоху глобального кризиса и системной реакции. Она учит тому, что организованное движение, которое ставит перед собой цель борьбы за политическую власть и борется за влияние на массы, отказываясь прозябать в уютном комфорте сетевой маргинальности или бежать в хвосте у буржуазии, способно изменить вектор исторического процесса. Даже после веков колониальной зависимости и после десятилетий правого террора.
То, что случилось там, может произойти и на нашей земле — что не в последнюю очередь зависит от наших общих усилий. «Маятник качнется в правильную сторону». Вопрос лишь в цене, которую нужно платить за это целым поколениям — как это было здесь, в Латинской Америке, которая прошла через эпоху господства правых — и как это будет у нас, где Ленин тоже не вечно останется застывшим в камне.
Однажды он вернется к нам из Америки.
Liva.com.ua, январь 2014 г.
COME AS YOU ARE
Двадцать лет назад в Сиэттле покончил с собой Курт Дональд Кобейн — основатель группы «Nirvana», музыка которой выразила в себе дух начала девяностых годов — эпохи экономической депрессии и глубокой социальной фрустрации, особенно ощутимой для жителей только что рухнувшего СССР.
Это время часто вспоминают сегодня в постмайданов-ской Украине. Как правило, такие сравнения поверхностны и сводятся к параллелям между криминальными «бригадами» и парамилитарными «сотнями», которые стреляли на улицах Киева тогда и сейчас — в начале и на излете карьеры Виталия Кличко, чья фигура, между прочим, символически связывает собой эти две эпохи. Как раз в то время он вместе с братом поселился в нашем доме в окраинном киевском жилмассиве, удивляя его обитателей псом экзотической
в то время породы — бультерьером по кличке Макс. В подвале под этим домом собирались слушавшие «Nirvana» подростки, которые таскали из дому свечи для поселившегося там бездомного паренька — еще одного живого символа новых времен.На самом же деле связь между временем малиновых пиджаков и временем камуфляжных комбинезонов гораздо глубже — она затрагивает само основание, на котором строилось двадцать с лишним лет современное постсоветское общество. Вскрыв эту связь, можно увидеть матрицу, которая регулярно воспроизводит себя в нашей стране — когда протест недовольных своим положением украинцев раз за разом используют для того, чтобы вновь и вновь перезагружать систему капитализма руками страдающих от нее людей — заставляя их повторять чужие лозунги и бороться за собственное порабощение.
Начало девяностых навсегда запомнится в коллективной памяти падением в пропасть социального кризиса — с обвалом экономики, развалом производства, растущей безработицей и инфляцией, на фоне тотальной коммерциализации и криминализации практически всех сфер нашей жизни. Нельзя не видеть, что именно в такую эпоху вступает сегодня постмайдановская Украина — и очевидно, что, как и двадцать лет назад, этот процесс будет с неизбежностью сопровождаться глубоким разочарованием миллионов людей, искренне верящих сейчас пропаганде либеральных и националистических спикеров.
Все это уже было в начале девяностых — когда целое поколение людей, которые стремились войти в дивный новый мир капитализма и грезили образами великой Украины, процветающей после избавления от коммунистического ярма, в одночасье почувствовали себя ограбленными, обманутыми и использованными новыми хозяевами жизни. Массовая гражданская активность конца восьмидесятых, когда шахтерские забастовки, студенческие акции «на граните» и патриотические митинги руховцев приближали украинцев к их капиталистической мечте, вдруг сменилась тотальной апатией. И уже вскоре единственным интересом этого поколения стала борьба за собственное выживание — на картофельных «фазендах» огородов, за прилавками базаров, заваленных товарами «челноков», или в первых офисах, где стартовала карьера вавиленов татарских.
«Nirvana» стала символом этого времени — как мода на шапки «Chicago Bulls» и спортивные штаны «Adidas», разбавленный спирт «Royal» на каждом столе, Бивис, Батт-хед и богатый дядюшка Скрудж, ток-шоу «Поле чудес», первые телесериалы и все те феномены социальной культуры, которые стремительно выросли на новом экономическом базисе, среди нот старых мелодий и обломков рухнувших идеалов. Музыка Кобейна — депрессивные песни, под которые мы шагали вперед по нашей дороге разочарований, — звучала в тон этой эпохе. «Песня Хоте as you are" очень обманчива: под внешней жизнерадостностью в духе восьмидесятых таится искренняя мольба; в голосе Курта чувствуется столько горечи, что даже спустя годы ее больно слушать», — пишет об одном из хитов «Nirvana» ее биограф Эверетт Тру. Эта музыка как бы передавала тогда общее чувство фрустрации — понимание того, что хотя мы действительно вошли в новый мир рыночных свобод и можем смотреть «Nirvana» на MTV, — этот мир отчего-то оказался похож на выжженную, а не на обетованную землю.
Такая созвучность с украинскими реалиями вряд ли была случайной для группы из далекой от нас американской глубинки. Ее песни отражали в себе социальные последствия общемирового процесса «восстания элит», который привел к обнищанию миллионов «маленьких» людей — не только в республиках бывшего Советского Союза, но и в торжествующих победу США, которых представляли нам в качестве эталона рыночного общества. Курт Кобейн, сын автомеханика и домохозяйки, вырос в Абердине — депрессивном городке лесорубов, где закрылось большинство фабрик, как это случилось и в Украине начала девяностых годов. «Абердин выглядел как город, в котором наступил конец света; так выглядят и другие промышленные города, когда в них умирает экономика, когда в них не остается денег и работы. Когда люди говорят о том, что 25 процентов населения США находится близко к черте бедности или за ней — они имеют в виду такие места, как Абердин... К нему даже бродяги близко не подходят — знают, что там нечем поживиться. Это реальная экономика США: та сторона Америки, о которой политики не любят разговаривать. У тебя нет никаких прав, только право на существование. Тебя никто не хочет знать, потому что ты не богат; у тебя недостаточно власти для того, чтобы стать частью какой-то политической программы. У тебя нет права голоса — потому что с тобой никто не считается»,— вспоминала Тоби Вэйл, феминистка из «Riot Grrrl», подруга и муза Кобейна, которая впоследствии станет автором песни «Free Pussy Riot».
Согласитесь— эти слова могли бы проиллюстрировать положение множества украинцев из городов и поселков девяностых годов, разоренных все теми же демоническими силами свободного рынка. Достаточно вспомнить старую песню Кузьмы «Скрябина» из провинциального западноукраинского Нововолынска — честные стихи о сплине этого времени, которые даже подпали затем под репрессии ЛЬВОВСКИХ чиновников.
Бiдна i соплива, брудна i нехлюйна,
Гидка i зрадлива, бридка i згубна.
Ti слизкi вокзали, на губах пiна,