Кровь хищника
Шрифт:
И все же конец дня был скрашен для Аюхана приятным событием. Когда солнце, все больше тускнея, садилось за горизонт, он встретился с Хамдией на речке Каранзелга. Была пора, когда только что отцвели и завязались ягоды. Стройные ивы, склонившись к воде, ополаскивали в реке свои кудряшки и завитки. Ох и холодна вода в Каранзелге, не зря ее и назвали так — «Незамерзающая речка». Сбегая с гор несет она свою прохладу и свежее дыхание в Асанайские рощи. Вдалеке, в голубоватой дымке, виднеются горбатые отроги Урала. Вон Акбиектау — Белая высота, Караултау — Сторожевая гора. С одной стороны они кажутся гнездовьем грозной силы, с другой — представляют собой надежную опору и защиту. А еще дальше, едва различимый, маячит вершиной силуэт горы Уктау. Издали она похожа на гигантскую
— Аюхан, куда ты уставился?
Отогнав воспоминания, Аюхан негромко ответил:
— Да, Хамдия, на Уктау смотрю.
— Что, уктауская кикимора машет рукой, к себе зовет?
Разве в такой прекрасный вечер позволительно говорить о какой-то там кикиморе? Аюхан взял руки Хамдии в свои ладони. Казалось, в изящных пальчиках девушки отдается биение ее сердца. Только ведь это его собственное сердце колотится, готовое выскочить из груди. Он всегда чувствовал теплое отношение Хамдии к себе, но это было их первое свидание. И девушка сама назначила его, велев прийти к Сукайташ — «Торчащему камню». Это по сути разноцветный диковинный валун, лежавший на берегу реки, единственный в своем роде. Такой огромный и приметный.
— Значит, твердо решил в лесники податься?
— Да. А ты что надумала?
— Я?.. Ну… Только не смейся… Я поеду в Стерлитамак, поступать в училище, где артистов готовят. Если, конечно, примут. Скоро в райцентр приедет комиссия, попробую подготовить декламацию.
— Ну уж если тебя не примут…
— Аюхан, я ведь хочу диктором стать. Родители пока еще не знают, тебе первому говорю. Мать надеется, что я в деревню вернусь, буду клубом заведовать. Она и сама в молодости пела, прямо-таки со сцены не сходила. Потом отец запретил.
— Диктором?!
— А что ты удивляешься? Разве это такая редкая профессия?
— Нет, но… Дикторы же в городе, в самой Уфе должны жить.
— Конечно, Асанайского радио пока нет, есть только Башкирское.
Аюхан улыбнулся, и Хамдия вторила ему серебристым смехом. Потом, посерьезнев, спросила, в упор глядя на Аюхана:
— Будем писать друг другу, Аюхан?
— А ты будешь отвечать? — тоже посерьезнев поинтересовался он.
— Обещаю.
Домой парень вернулся только под утро, проводив девушку до ворот ее дома.
Когда Аюхан уезжал в Уфу на учебу, бабушки тоже проводили его до сельских ворот, которые и поныне называются — Большие ворота. Удивительно, что обе они запомнились ему именно вот такими, застывшими возле ворот с какой-то прощальной тревогой в глазах. Бабушку Зубайду он видел живой в последний раз.
…Плавно плывут в памяти Аюхана воспоминания, то черно-белые, то цветные, какие-то обрывочные. Может быть удастся скроить из этих обрывков лоскутное одеяло прошлого?
На поминках, устроенных на седьмой день после похорон бабушки, пришедшие помянуть ее старухи болтали:
— Ох уж эта жизнь, что вода быстротечная. Ведь только-только разменяла Зубайда шестой десяток. Рано, ох рано ушла…
— Убивалась она сильно по Муниру. Ушел на войну и пропал ее единственный сыночек.
— Наверное, по милости Аллаха случилось так, что Хадия, вернувшись из дальних краев с мальчонкой, постучалась именно в дверь Зубайды. А Зубайда и выдала Аюхана за своего внука. И скажи, как второе дыхание у нее открылось после этого! А окончательно оправиться так и не смогла, шибко тосковала по Муниру.
— Как это выдала за своего внука? Разве ж он не сын Мунира? Я-то слышала другое!
— Гм, тогда получается, что душа
погибшего на фронте Мунира переселилась в того медведя, что ли?— Да ты что такие напасти рассказываешь!
Бабки замолчали. Аюхан, находившийся в это время по другую сторону печки за занавеской, еще долго сидел навострив уши, но старухи так больше и не вернулись к этой теме. К тому же в избу вошла бабушка Хадия с большим деревянным подносом для раздачи гостинцев…
…Нет, из таких лоскутов одеяла не сошьешь. Не желая и дальше забивать себе голову бесплодными мыслями, Аюхан решил отвлечься физической работой. Лучше всего поколоть дрова, все переживания с потом выйдут. Тем более что во дворе давно валялись пересохшие чурбаны, все руки до них не доходили.
С поленьями Аюхан расправился скоро и вспотел от души, однако мысль, занимавшая его, будто гвоздь, застряла в мозгу, и нелегко было от нее избавиться. Удивительно, почему он в свое время, когда впервые услышал об этой «звериной крови», о «хищнике», не попытался разобраться. Молод был, особого значения не придавал. Да и имя его буквально означает «медвежий хан», не редкое в народе, между прочим. Не было такого, чтоб сильно его задевали слова «медведь», «кровь хищника». Слышать-то слышал, да тут же забывал. А ведь и жена как-то высказалась в том же духе: что, мол, ты все по лесу шастаешь, домой тебя не дождешься, или ты на самом деле медвежий сын, упаси Аллах?!.
Чудище
И вправду, Аюхан вроде как пуповиной к лесу привязан. После окончания техникума ему предлагали должность в райцентре, только он отказался. Сослался на то, что бабушка старенькая, живет одна и нуждается в присмотре. А бабушка Хадия в действительности была здоровехонькой, ей еще и шестидесяти не было, и себя обихаживать она могла вполне и сама. Просто не прельщала Аюхана работа кабинетная, не хотелось ему киснуть в духоте, чихать от бумажной пыли. Манил к себе лес, его свежесть и прохлада, многократно исхоженные еще в детстве тропы и поляны. И он вернулся в Асанай в качестве лесничего. А ведь хозяйство было огромное для молодого специалиста, которому еще и восемнадцати не исполнилось. Однако Аюхан не трусил. Всю округу он знал вдоль и поперек, и не было чащи, сквозь которую он не продирался бы, не было болота, в котором ему не приходилось бы вязнуть.
Как раз в это время в райцентре открыли леспромхоз, и пришло указание спилить старые деревья, а вместо них посадить саженцы. Ссылаясь на нехватку специалистов, добились, чтобы Аюхана освободили от службы в армии, хоть и хотелось ему примерить на себя солдатскую форму и попробовать вкус солдатской каши. Но и желания остаться в родном краю и заниматься любимым делом было не меньше.
В одно время такая суматоха поднялась: всем нужна была древесина. Лес начали уничтожать под корень со стороны Круглой поляны. Не успели оглянуться, как «облысели» ближние сосняки и рощи. С утра до позднего вечера завывали бензопилы, со стонами и прямо-таки человеческими вздохами падали могучие деревья. Трактора отволакивали очищенные сучкорубами деревья на поляны, откуда их отправляли в леспромхоз. Деревья, оставшиеся без ветвей, очень напоминали безруких и безногих инвалидов. И болью в сердце отзывалось это жутковатое сходство…
— Внучек, что это за штука такая — леспромхоз? — поинтересовалась однажды бабушка Хадия. — Что делают они с такой прорвой леса?
— Чудище это, бабушка, ненасытное, — в сердцах выпалил Аюхан и сам удивился неожиданно пришедшему в голову сравнению. А бабушка не унималась:
— Неужто на Уктау поползет это чудище?
— Самые лучшие делянки там и находятся, бабушка. Из-за расстояния до них пока очередь не дошла. Но, боюсь, и туда доберутся, планом предусмотрено.
— Ах, так и выведут всех зверей! Медведи же и так, от людей спасаясь, на Уктау перебрались. Стало быть, конец им придет… Не трогай их, внучек. Сам не трогай и другим не позволяй. Не обращай на себя их обиду. До других мне дела нет, но ты не бери греха на душу! Аюхан, ни в коем случае не вздумай ослушаться меня!