Кровь и лед

Горнист дал сигнал окончания поединка, и как только противники разошлись, кто смеясь, кто зализывая свои воображаемые раны, Синклер огляделся: помимо него, в грязи лежали еще человека три-четыре, один с разбитым в кровь носом, другой с ногой, пораненной шпорой противника. Поверженные казались, мягко говоря, недовольными собой. Лейтенант Копли выглядел не лучшим образом — на колене его вишневых брюк красовалась огромная дыра. Опираясь руками о землю, он начал подниматься, как вдруг прямо перед собой увидел два черных сапога и протянутую загорелую руку.

— Не стоит рассчитывать, что противник всегда будет сражаться честно, — произнес Хэтч, помогая Синклеру встать. Сержант наклонился, поднял черный расплющенный шлем Синклера, стряхнул с него пыль и чинно протянул владельцу. — Но, надо признать, управлялись вы с лошадью здорово.

— Как видно, не так и здорово.

Хэтч рассмеялся. Несмотря на то что он был старше Синклера всего лет на восемь-девять, лицо сержанта покрывали тысячи мелких темных морщинок, что придавало ему сходство со старинной пергаментной картой и, надо сказать, действовало на Синклера совершенно обезоруживающе.

— Мы, индусы, — заявил он, почти с гордостью признавая факт, упоминать о котором обычно считалось зазорным, — настолько привыкли сражаться с отъявленными подлецами, что и сами переняли их привычки. — Он умолк, и улыбка слетела у него с лица. — Поэтому вы должны действовать так же.

Синклер опешил: от офицеров из аристократического сословия, которые в большинстве вообще не имели реального боевого опыта, он привык выслушивать возвышенные тирады о том, какое исключительно благородное дело война, поэтому подобное наставление казалось сродни предательству. Аристократы традиционно считали войну игрой, в которую играют по строгим правилам, и все джентльмены, независимо от обстоятельств, должны их придерживаться. И вот теперь закаленный в боях ветеран заявляет, что воевал с дикарями, которые, вместо того чтобы честно сражаться на саблях, просто-напросто стаскивают противника с седла.

Пока они шли по учебному полю, сержант Хэтч дал ему еще несколько советов, которые почерпнул из методики верховой езды, изданной капитаном Ноланом из 15-го гусарского полка.

— Если лошадь во время пришпоривания подскакивает — вес наездника сильно смещен вперед; а если она брыкается, значит, наоборот, излишне большой вес давит на круп.

Они стояли сдвоенным строем перед воротами, ожидая, когда их пропустят, как вдруг у забора резко осадил свою взмыленную лошадь капрал Кобб и, потрясая перед уланами стопкой бумаг, заорал:

— Пришли! — От истошного крика лошадь под капралом встала на дыбы. — Приказы от военного командования пришли!

Кавалеристы застыли как вкопанные.

Капрал успокоил лошадь, затем, поднявшись в седле, чтобы солдаты могли его лучше видеть и слышать, объявил:

— По приказу командующего Британской армией на восточном фронте лорда Реглана 17-й уланский полк герцога Кембриджского десятого августа отправляется на кораблях «Нептун» и «Генри Уилсон» ВМС Великобритании в порт Константинополя, где перейдет в распоряжение генерал-лейтенанта лорда Лукана и окажет помощь во взятии Севастополя.

Текст донесения на этом не заканчивался, и Кобб продолжал читать, однако дальнейшие слова капрала Синклер не мог расслышать из-за ликования и громкого шума, поднятого драгунами. Одни начали подкидывать шлемы, другие воинственно затрясли в воздухе деревянными шпагами, некоторые даже сделали несколько выстрелов вверх из пистолетов, чем здорово испугали лошадей.

У Синклера начала закипать кровь в венах. Вот оно! Свершилось! Он отправляется на войну! Вся эта муштра, тренировки и мыканье по казармам наконец-то уступят место реальным боевым действиям! Он отправляется в Крым, чтобы помочь Турции спастись от русского царя. В памяти всплыла карикатура, увиденная в газете этим утром, — в ней изображался британский лев в каске полисмена, который бьет русского медведя по спине дубинкой, приговаривая: «Ну все, с меня хватит! Вот тебе!»

Синклер орал вместе со всеми. Тем временем Француз взобрался на ограду и принялся распевать: «Правь, Британия! Правь, Британия, морями!» Песню моментально подхватила дюжина хриплых голосов. Синклер обернулся к сержанту и хотел было на радостях похлопать того по плечу, но внезапно остановился, увидев выражение лица Хэтча.

В отличие от всех остальных кавалеристов Хэтч не ликовал. Он абсолютно не выглядел испуганным или недовольным, но и не проявлял ни малейших признаков воодушевления. Сержант наблюдал за шумихой вокруг с легкой полуулыбкой на губах, но взгляд его был серьезным и немного отсутствующим. Как будто мысленным взором он уже видел, куда их перебросят, и мог предсказать судьбу каждого.

Восторг Синклера поугас, тем не менее он сказал:

— Сегодня великий день, сержант Хэтч, не так ли?

Хэтч кивнул и положил руку лейтенанту на плечо.

— Этот день вы никогда не забудете, — проговорил он тоном больше мрачным, нежели торжественным.

— Никогда, никогда, никогда, — горлопанил Француз, и хор подпевал ему в унисон, — англичанин не будет рабом!

Кто-то схватил Синклера за локоть. Обернувшись, лейтенант увидел Рутерфорда с раскрасневшимся от крика лицом и торчащими в разные стороны бакенбардами. Видимо, новость привела капитана в такой неописуемый восторг, что поначалу он не мог выдавить из себя ни слова и лишь тряс Синклера за плечи.

— Клянусь Богом! — воскликнул он наконец. — Клянусь Богом, ну и зададим же мы им трепку!

Воодушевление капитана вмиг передалось и Синклеру, и он, взяв Аякса под уздцы, отошел в сторону от сержанта Хэтча и вновь предался безумному ликованию. Синклер постарался отмести любые сомнения и нерешительность. Сегодняшний день будет праздником и для лейтенанта Копли, и для боевых его товарищей; ему не хотелось, чтобы кто-то омрачал торжество всякими предостережениями и предупреждениями. Реакция Хэтча напомнила ему поэму Кольриджа, в которой старый моряк останавливает свадебного гостя и вынуждает того выслушать свою страшную историю. В этот день Синклеру не хотелось выслушивать никаких страшных историй; вместо них он предпочел бы услышать, что впереди его ждут великие подвиги и слава. В какой-то момент он и вовсе убедил себя, что именно так все и будет.

Но десятое августа наступит только через два дня, а за оставшееся время предстоит сделать очень многое. Мундир, оружие и прочее снаряжение нужно привести в порядок, вычистить, отполировать и проверить, а лошадей подготовить к длительному плаванию на военных фрегатах. А может быть, армия задействует флотилию новых пароходов, чтобы осуществить переброску в кратчайшие сроки. К тому же потребуется уладить множество житейских вопросов в Лондоне.

В первую очередь предстояло продумать, как сообщить новость Элеонор. Синклер как раз собирался встретиться с ней сегодня днем у пансиона и отправиться в Гайд-Парк, где совсем недавно выстроили Хрустальный дворец. Он рассчитывал весело провести время, погулять под величественными вязами, но жестоко просчитался: наверняка ему вместе со всей бригадой придется остаться в казармах до самого отплытия. Поразмыслив, Синклер решил улизнуть под шумок немедленно, надеясь, что сможет вернуться до того, как его хватятся.

Он препроводил Аякса в конюшню, завел в стойло и выдал любимцу двойную порцию овса и сена. Проведя рукой по белой звездочке на морде коня, Синклер сказал:

— Ну что, увенчаем себя славой?

Аякс склонил голову, словно соглашаясь. Синклер вытер ветошью пот с мускулистой шеи коня и вышел из конюшни через заднюю дверь, где было меньше шансов с кем-нибудь встретиться.

Ему хотелось сменить рубашку или хотя бы умыться, но в таком случае он рисковал застрять в казармах до самого отбытия на фронт. Синклер поспешил к отелю «Савой», возле которого, как он предполагал, наверняка стоит пара свободных кебов. Он нанял первый попавшийся и, плюхнувшись на сиденье, выкрикнул адрес. Кучер взмахнул кнутом, и кеб, сорвавшись с места, помчал по шумным грязным улицам. Синклер впервые смог перевести дух с тех пор, как узнал новость, и теперь принялся размышлять, как сообщить обо всем Элеонор. По правде говоря, новость даже у него самого не успела уложиться в сознании.