Кровь и мёд

У самого края заводи лежал, с мольбой глядя на меня, последний, еще живой шассер. Он до сих пор сжимал в руках балисарду. Я опустилась на колени рядом с ним и, чувствуя тошноту, вырвала клинок из его замерзших пальцев. Разумеется, Рид не забрал балисарду у него или у остальных. Он бы не перешел эту черту. И неважно, что позднее ведьмы могли найти здесь их тела и забрать зачарованные клинки себе. Для Рида лишить своих братьев самой их сущности перед смертью было немыслимо, даже хуже, чем просто убить их.

Бледные губы шассера шевелились, но он не издавал ни звука. Я мягко перевернула его на живот. Моргана однажды научила меня, как мгновенно убить человека.

– У основания головы, – говорила она, касаясь лезвием ножа моей собственной шеи. – Там, где череп переходит в позвоночник. Один удар ножом – и человеку уже не выжить.

Я провела ножом по шее шассера. Его пальцы задрожали от волнения. От страха. Но он и так уже стоял одной ногой в могиле, а даже будь у него шанс уцелеть – он видел наши лица. Возможно, даже видел, как Рид использовал колдовство. Я могла принести им обоим лишь один дар.

Глубоко вздохнув и сосредоточившись, я вонзила балисарду в основание черепа шассера. Его пальцы резко обмякли. Помедлив еще секунду, я перевернула шассера обратно на спину, сложила его руки на груди и поместила балисарду между ними.

Как я и предполагала, мадам Лабелль поджидала нас на краю Ямы, раскрасневшись и сверкая глазами. Казалось, она вот-вот начнет выдыхать огонь.

– Где вас… – Она осеклась, увидев, что мы растрепаны и полуодеты. Рид до сих пор не зашнуровал штаны и поспешил сделать это только теперь. – Остолопы! – взвыла мадам Лабелль так громко, пронзительно и визгливо, что парочка горлиц неподалеку взмыли в небо. – Бестолочи! Безмозглые упрямые дети! Вы способны думать хоть чем-нибудь, что находится выше пояса?

– Когда как.

Я направилась к своему спальному мешку, таща за собой Рида, и набросила ему на плечи свое одеяло. Он был все еще слишком бледен, едва дышал. Затянул под одеяло и меня, в благодарность слегка коснувшись губами моего уха.

– Хотя слышать, как хозяйка борделя взывает к людской целомудренности, по меньшей мере странно.

– Ну не знаю. – Бо взлохматил пятерней и без того взъерошенные волосы. Он все еще был сонным. – В кои-то веки такое целомудрие я счел бы весьма… мудрым. А из моих уст эти слова что-то да значат. – Он изогнул бровь, посмотрев на меня. – Поразвлеклись-то вы хоть неплохо? Хотя нет, лучше не рассказывай. Будь это с кем угодно, кроме моего брата, может, я бы и послушал…

– Затихни, Бо, и разожги лучше огонь! – рявкнула Коко, оглядывая меня с ног до головы и хмурясь. – Это что, кровь? Ты ранена?

Бо всмотрелся в меня повнимательней и кивнул. Костер разжигать, однако, он не спешил.

– Выглядишь не лучшим образом, сестрица.

– Она тебе не сестрица, – прорычал Рид.

– И хуже тебя она выглядеть уж точно не способна, – добавила Коко.

Бо хмыкнул и покачал головой.

– Что ж, полагаю, каждый имеет право на мнение, пусть даже ошибочное…

– Хватит! – Мадам Лабелль, которая своими недовольствами уже изрядно меня утомила, всплеснула руками и смерила нас обоих суровым взором. – Что произошло?

Бросив взгляд на Рида – который напрягся, будто мадам Лабелль ткнула его кочергой, – я быстро пересказала события у ручья. Обо всем интимном я умолчала, но Бо все равно застонал и откинулся на спину, натянув одеяло на лицо. С каждым моим словом лицо мадам Лабелль каменело все больше.

– Я пыталась поддерживать четыре узора сразу, – сказала я резко, глядя, как она негодующе щурится и багровеет. – Два для дыхания и два для слуха. Этого оказалось слишком много, и на подогрев воды меня просто не хватило. Я надеялась, что продержусь, пока шассеры не уйдут. – Я неохотно бросила взгляд на Рида, который упорно смотрел себе под ноги. Он уже вернул балисарду в ножны, но продолжал сжимать ее, так крепко, что побелели костяшки. – Прости, что не сумела.

– Ты не виновата, – пробормотал он.

Мадам Лабелль продолжала напирать безо всяких церемоний:

– Что стало с шассерами?

Я снова посмотрела на Рида, готовясь солгать, если будет нужно.

Он ответил за меня глухим голосом:

– Я их убил. Они мертвы.

Наконец – наконец-то – лицо мадам Лабелль смягчилось.

– А потом на берегу он отдал мне тепло своего тела, – продолжила я рассказ, вдруг возмечтав поскорее закончить эту беседу, отвести Рида в сторону и как-нибудь его утешить. Он казался таким… одеревеневшим, чужим, холодным, будто сам стал елью, одной из тех, что росли вокруг. Я просто не могла на это смотреть. – Использовать колдовство таким образом было умно, но он сам чуть не умер от холода. Мне пришлось извлечь тепло из своего воспоминания, чтобы его спасти…

– Что?! – Мадам Лабелль вскочила в полный рост и уставилась на меня сверху вниз, стиснув кулаки в таком знакомом жесте, что я застыла, глядя на это. – Глупая девчонка…

Я с вызовом вздернула нос.

– А вы бы предпочли, чтобы я позволила ему умереть?

– Нет, конечно! Но подобное безрассудство просто недопустимо, Луиза! Ты не хуже меня знаешь, как опасны игры с памятью…

– Знаю, – процедила я.

– А почему они опасны? – тихо спросил Рид.

Я обернулась к нему и так же тихо ответила:

– Память – это… нечто священное. Все пережитое нами формирует нашу личность – поскольку приобретенные черты важнее врожденных, – и если изменить нашу память о пережитом… нашу личность это тоже может изменить.

– Невозможно узнать наверняка, как измененное Лу воспоминание повлияло на ее ценности, взгляды и убеждения. – Мадам Лабелль раздраженно уселась на свой любимый пень. Тяжело вздохнув, она выпрямилась и сцепила руки, будто пытаясь сосредоточиться на чем-нибудь – чем угодно – кроме своего гнева. – Личность человека – очень сложная вещь. Некоторые верят, что наша природа – происхождение и наследуемые черты – влияют на нашу сущность независимо от того, каково нам приходится в жизни. Согласно этой философии, мы становимся теми, кем нам суждено стать от рождения. Многие ведьмы, в том числе Моргана, используют ее, чтобы оправдать свои отвратительные деяния. Это, конечно же, вздор.

Все глаза и уши в Яме обратились к мадам Лабелль. Даже Бо с любопытством вскинул голову.

Рид нахмурился.

– То есть… ты веришь, что воспитание важнее природы?

– Разумеется. Малейшие изменения памяти могут иметь последствия глубокие и при этом незримые. – Мадам Лабелль перевела взгляд на меня и едва заметно сощурилась. – Мне уже доводилось видеть, как происходило подобное.

Воцарилось неловкое молчание, и Ансель, будто по наитию, робко улыбнулся всем.

– Я и не знал, что колдовство – такая сложная наука.

– Твои знания о колдовстве вообще гроша ломаного не стоят, – огрызнулась мадам Лабелль.

Коко что-то рявкнула в ответ, в спор вступил и Бо. Я их не слушала. Рид коснулся ладонью моей поясницы, наклонился ко мне и шепнул:

– Не стоило тебе делать такое ради меня.

– Я ради тебя и не на такое способна.

Он отпрянул, услышав мой тон, и всмотрелся мне в глаза.

– О чем ты?

– Ни о чем. Не волнуйся. – Я погладила Рида по щеке и испытала необычайное облегчение, когда он не отстранился. – Что сделано, то сделано.