Кровь и пот
Шрифт:
— На море вроде бы течение… — неодобрительно сказал Мунке. — Вишь, как расшумелось, дьявол!
— Да… если течение, дела у нас с тобой никуда.
— Как течение, так и рыбы нету. Рыба, она покой любит.
— Это верно.
— Да и сети порвет, если буря. Водорослями забьет.
У самого моря росла густая сочная осока. Из-за осоки выглядывала белая лодка. На носу лодки сидела ворона. Ветер ерошил ей перья, она чем-то, видно, была недовольна, резко, сипло каркала. Мунке рассмеялся.
— Пай, пай, глянь, как разошлась, черная холера!
Рыбаки подходили, ворона злобно косилась на них, не хотелось ей подниматься. Когда уж совсем близко
Мунке нахмурился.
— Быть буре… Видишь, как раскачивает?
— Значит, не судьба нам сегодня половить. Пошли, что ли, к заливу, покосим?
— Ладно. Тогда ты коси с лодки у устья Кандыузек, а я скошу ближнюю прибрежную осоку.
— Так там Судр Ахмет собирался косить. Вчера еще себе на руки поплевывал.
— Э-э, брось его! Ничего он не делал. Ни один покос не обошел, с каждого скосил по охапке, напакостил только.
— Сам виноват! — сердито буркнул Дос. Иногда в нем заговаривала скаредность… — Нечего его было подпускать к покосам.
Мунке пошел за косой. Подходя к дому, он услыхал, как крикливо бранится Балкумис. Звенела посуда, с грохотом падала крышка котла. Мунке нерешительно потоптался возле двери. Больше всего он удивился, что Ализа не подает голоса. «Или ее дома нет?»— думал он. Но в эту минуту вышла из землянки Ализа. Хмуро покосилась на Мунке, взяла какой-то мешок и прошла мимо.
— Ализа! — тихо окликнул Мунке. — Ализа! Чего это она там?
— Ладно, ладно… Ничего не случилось.
Мунке повздыхал, пожалел Ализу, взял косу и чувяки и, не заходя домой, пошел на покос.
Рыба в этом году ловилась плохо, и Мунке с Досом нанялись косить курак богатому аулу. Аул обещал дать потом по овце на косаря. Судр Ахмет сильно просился косить, и Мунке взял его третьим, хоть Дос и ругался. Толку от Судр Ахмета, конечно, не было никакого. Каждый раз он начинал косить торопливо, горячо, но скоро уставал и садился отдыхать. Да и косил он не подряд, а где погуще. Покосит, полюбуется скошенной охапкой, похихикает, потом идет к Мунке.
— Что, косишь? Коси, коси!
— Э, а ты что делаешь?
— Да вот спину надо распрямить, поясница заныла…
— Все спину распрямляешь. Когда же управишься?
— Брось, не говори! Если уж я возьмусь, так овечку всегда себе заработаю! Чего я буду из кожи лезть? Думаешь, мурза выберет мне овцу с курдюком побольше? Знаю я его, знаю, как он коней мне дарит!
Мунке любил работать и работал хорошо. Сегодня скосил он большой участок зеленой осоки. Только перед уходом передохнул немного, скосил для козлят Каракатын две вязанки курака и с заходом солнца пришел домой. На другой день снова непогодило, и Дос с Мунке опять косили. Потом собрали скошенный курак на мелком месте и разложили для просушки. В этот день Мунке сильно устал, еле плелся домой, когда навстречу ему попался веселый Судр Ахмет.
— Вот черт! — беззаботно начал Ахмет— Я и сегодня плохо косил.
— Как же косить, раз охоты нету. Ты как коза: чуть солнце пригреет, домой бежишь, в холодок.
— А как мне не бежать? Вон дома детки сидят, рты разинули. Все на меня смотрят… Я, правда, и поставил сети, чтоб им кое-какую воблушку наловить.
— Как же! Ты наловишь. С тебя что косец, что рыбак…
— Ау, Мунке, ау… Мункежан, ау, чего ты от меня хочешь? Если ты такой умный, скажи вон богу на небе… Скажи владыке земли и неба, всех нас создавшему
всемогущему богу скажи! Ау, скажи! Чтоб в сети Ахмета рыба попала! Что это еще за издевательство? Если мне рыба не попадает, что мне, в воду нырять, да?— Зачем нырять? Отойди подальше в море, сети как следует поставь, сама попадется.
— Да подавись ты этой рыбой! И чего ты пристал? Я не только рыбу на дне моря, а даже… ойбай-ау, пот с этой, с этой… — Судр Ахмет яростно топнул по земле. — Ойбай-ау, я и с этой проклятой земли не могу взять своей же доли. Что ты мне тут говоришь — на дне, в черной пучине… этого твоего моря, этого врага безмолвного, людоеда… Что ты мне говоришь, ловить какую-то дурацкую рыбу, скачущую врассыпную. А? Что это еще такое? Ойбай… Ойбай!
Судр Ахмет вдруг закричал, сел на землю и начал колотить себя по голове. Мунке только таращился, изумлялся и не знал, как ему быть.
Целых три дня царила суматоха в ауле рыбаков. Чем ближе день отправки джигитов на фронт, тем громче плакали женщины и дети, тем тревожнее становилось в ауле. К обеду над Бел-Араном поднялось вдруг облако пыли. Рыбаки стали выскакивать из землянок.
— Уа, что это за пыль?
— Кто знает…
— Что-то на войско похоже!
— Как будто спешно идет…
— А ведь Кудайменде из города войско вызвал!
— Оно и есть!
В ауле перепугались, забегали. Матери закричали, стали звать детей. Девушки, молодые женщины прятались. Рыбаки все-таки остались на улице, потели от страха. Облако пыли все приближалось, надвигалось на аул. Вот оно спустилось с Бел-Арана, и среди его беловатой мглы рыбаки начали уже угадывать морды и спины коней. На всем скаку в аул ворвался огромный всадник и заорал:
— Эге-ге! Здорово, рыбаки!
— Апыр-ай, да это Кален!
— Он, он! Точно он!
Старики закрутили головами, затрясли бородами, зажмурились.
— Ай, бесстрашный сокол!
— Ойбай-ау! Целый табун коней пригнал!
— Кормилец ты наш, опора наша…
Дос робко стоял позади, только рот раскрывал. Его нашла Каракатын, горячо зашептала ему на ухо, Дос только моргал.
— Да ты что это, окаменел, что ли? — завопила Каракатын, дергая и пихая мужа. — Без своей доли останешься, иди скорей!
Дос неуверенно подошел к табуну. В отборный табун верховых коней, который бай держал отдельно, затесалась случайно приземистая саврасая кобылка. Брюхо у нее было вислое, как у жеребой, ляжки толстые, мясистые, широкий круп лоснился. Дос как глянул на нее, так уж больше ни на что и не смотрел, только облизывался. «Зарезать бы к зиме, пай-пай, скотище, весь дом утопал бы в жиру!»— взволнованно думал он. Незаметно для себя он все ближе подвигался к ней.
Кален погнал табун к морю, слез с гнедого, бросил повод подскочившему рыбаку.
— Джигиты! — закричал он. — Это табун Кудайменде! Расплачиваться никому не придется! Берите каждый но коню!
Дос все смотрел на саврасую, глотал слюну. Не расслышав Калена, он переспорил:
— Что он говорит? Он пригнал их для езды, что ли?
— Ее-е, а ты думал, на убой? Пошли скорей, выберем коней получше…
Дос не двинулся с места. Рядом с ним остались еще несколько человек. Стояли, поеживались — робели. А в ауле опять поднялась пыль, рыбаки сгоняли коней в гурты, заарканивали. Еламан выбрал себе поджарого буланого конька, накинул петлю и тут же взнуздал его. Еламан оживился, разгорячился, глаза его блестели лихорадочно.