Кровь королей
Шрифт:
– За неделю до смерти, – продолжил Альфонс, – дед обрел утешение. Моя бабушка сказала ему, что ждет ребенка. Он умирал в нашем старом дворце в Прадо. Он умолял мою бабушку назвать ребенка, если это будет мальчик, не Альфонсом, а Фердинандом. Если бы его сын получил имя Альфонс, то, став королем, он должен был бы зваться Альфонсом XIII. Страх перед числом тринадцать, приносящим несчастья, дед унес с собой в могилу. Через шесть месяцев после его смерти родился мой отец, и вопреки воле родителя он получил имя Альфонса XIII, так как на этом настаивали министры королевского правительства. С того дня начали сбываться все недобрые предчувствия моего деда – в жизни моего отца, в моей жизни, в жизни моих братьев, всей нашей семьи…
Если бы моя бабушка не ждала ребенка, испанский трон мог бы быть свергнут уже в 1885 году. Сразу же после смерти деда подняли голову республиканцы. В национальном собрании – в Испании это примерно то же, что здешний конгресс, – началась ожесточенная борьба. В конце концов бабушка сама явилась в национальное собрание и заявила
Это произошло 17 мая 1886 года. В то время политическая напряженность в Мадриде была такой, какую сегодня уже невозможно себе представить. Перед южной частью дворца, где жила моя бабушка и где позднее вырос я, еще за несколько дней до рождения ребенка собралось огромное множество людей. Роды были очень трудными и продолжались бесконечно долго. У пушек, из которых в те времена давали салют при рождении ребенка в королевской семье, ждали артиллеристы. Пятнадцать пушечных выстрелов означали, что родилась девочка, двадцать один – что родился мальчик. В середине дня наконец все стало ясно. Прогремели первые выстрелы, люди считали. Когда раздался пятнадцатый выстрел, напряжение стало невыносимым. Тысячи людей ждали, раздастся ли шестнадцатый. И он прозвучал. За ним последовали еще пять. Но их толпа уже не слышала. Люди заревели: «Да здравствует король!» – так, словно большая часть из них при рождении девочки не закричала бы: «Долой монархию!» Кордоны стражи были прорваны. Люди устремились во дворец и на галерею, где можно было увидеть, как новорожденного показывали собравшимся министрам. Придворные добрались уже до дверей спальни моей бабушки, когда в двенадцать тридцать вышел маркиз Санта Крус и сказал дрожащим голосом: «Ее величество королева Кристина родила короля». Несколькими минутами позже появился Сагаста, который в то время был премьер-министром Испании. Он нес золотой поднос. На нем лежала красная бархатная подушка в кружевах и тюле, на подушке лежал мой отец. Он должен был быть совершенно голым, чтобы все могли убедиться, что родился действительно сын. Отец закричал, будто предчувствовал, что жизнь принесет ему лишь несчастья. Бабушка часто рассказывала мне об этом, еще когда я был маленьким. Но министры, верные монархии депутаты и толпа на галерее закричали еще громче: «Теперь у нас есть король!» Пять дней прошли в празднованиях и танцах. Крестным отцом стал папа Лев XIII, приславший вместо себя кардинала. Испанские монахи привезли воду для крещения из святой реки Иордан. Это был невероятный праздник, и никто ничего не подозревал о тревоге, уже зарождавшейся в комнате моей бабушки: отец был таким маленьким и тщедушным, что всякий, кто его видел, приходил в ужас и задумывался, не унаследовал ли младенец болезнь своего родителя. Вскоре наш дворец снова превратился в больницу, в то время как за его стенами люди ликовали. Врачи и медицинские сестры дежурили ежедневно. Бабушка постоянно рассказывала мне об этом, желая утешить меня в дни болезни и пытаясь сказать, что моему отцу, когда он был мальчиком, приходилось проводить в постели столько же времени, как и мне. Когда ему было четыре года, он стал столь слабым, что врачи отказались от него. Чудом он остался жив и постепенно оправился.
Между тем ликование уличной толпы по поводу его рождения давно стихло. В моего отца стреляли, еще когда он ребенком ходил в церковь с матерью. Но, может быть, ему лишь потому удалось пережить позднейшие времена, когда уже появился я и республиканцы и анархисты каждый день устраивали покушения, что он привык к ним в столь раннем возрасте.
12 мая 1902 года состоялась коронация отца. Ему было шестнадцать лет. Но повсюду в Испании народ волновался. Спустя два года после провозглашения отца королем его не разорвало бомбой лишь благодаря вмешательству случая. Меня эта бомба уберегла бы от появления на свет и от той жизни, которую я веду… О, дай мне пить, – прервался он, – слушаешь ли ты меня?
Он не стал ждать ее ответа. Он не знал, что теперь она искреннее сказала бы «да», потому что поняла: он рассказывает истории о королях, хотя бы немного соответствовавшие ее романтическим представлениям. Он почувствовал, как бегство в прошлое отдалило его от недобрых предчувствий этой ночи, и устремился дальше по дороге воспоминаний.
– В то время отец впервые посетил Барселону – испанский портовый город, – продолжал Альфонс. – Ему было восемнадцать лет. Он остался таким же худым и хрупким, и все еще сохранялись опасения, что у него скрытый туберкулез. Но благодаря спорту и тренировкам он стал крепче. Отец был тогда симпатичным молодым человеком, много смеялся и верил, что, смеясь, сможет расположить к себе народ. Когда он прибыл в Барселону, его ждала толпа злых и голодных людей. Произошла стычка между студентами и анархистами. Пришлось остановиться и искать пути объезда. Это спасло отцу жизнь – вскоре на том самом месте, где должен был проезжать его автомобиль, взорвалась бомба. Она убила шесть человек. Вечером того же дня отец планировал проехать
по Барселоне вместе с премьер-министром Испании Антонио Маурой, остановиться на одной из площадей и поговорить с людьми. Незадолго до выезда пришло известие, что умерла его бабушка, моя прабабушка, которая жила в Париже. Маура поехал один, и нож, предназначенный для моего отца, метнули в премьер-министра – его ранили в левую сторону груди.Но это было лишь начало. Не только в Испании, но и за границей отец не чувствовал себя в безопасности. Годом позже он отправился в Париж. В то время ему начали искать жену. Придворные постоянно подсовывали ему портреты, надеясь, что он заинтересуется молодыми представительницами королевских семей Европы. Как правило, за этим стояли работавшие в Мадриде послы разных стран, которые хотели бы видеть на испанском троне немку, или англичанку, или австрийку. Но мой отец еще верил в любовь и отправился в путешествие по европейским странам, чтобы самому найти свою принцессу.
Весной 1905 года он поехал в Париж. Он приехал смеясь, и парижане назвали его le roi charmant и le roi printemps («очаровательный король» и «весенний король». – Прим. пер.). Президент Франции Эмиль Лубе вместе с отцом проехал по городу в открытом автомобиле. До вечера все шло хорошо. Но когда они возвращались из оперы, на углу рю де Роан и рю де Риволи взорвалась бомба. Лошади из эскорта понесли и сбросили всадников. Президент оказался на земле, и отец тоже был выброшен на улицу. Бомба убила троих человек. Отец чудом остался в живых. И лишь благодаря самообладанию, которому он научился еще в детские годы после многочисленных покушений, отец, смеясь, сказал: «Это риск нашей профессии». Такова была его судьба: смеяться перед людьми, чтобы скрывать свои слезы. Из Парижа он отправился в Англию.
Альфонс шевельнулся.
– Сегодня мне следовало бы пожелать, – тяжело вздохнул он, – чтобы отец никогда не пересек пролив и никогда не увидел Лондон.
Он прервался и принялся быстро пить, несколько раз прикладываясь к стакану.
– В Лондоне он встретил твою матушку, – сказала девушка, наполняя его стакан из бутылки виски, которую она достала из кармана в дверце машины. Очевидно, она не хотела дать ему возможности прервать рассказ – может быть, ей было интересно, а может, не желала снова выслушивать болтовню про предчувствия и надеялась, что он устанет от откровенничанья и от выпитого спиртного.
Он ответил с нарастающим сарказмом:
– Если бы это была просто моя мать! Мой отец переплыл пролив, чтобы заполучить гемофилию. – Он хлебнул еще. – Это было 5 июня 1905 года, – хрипло сказал он, держа стакан так осторожно, как будто это была какая-нибудь рептилия. – В тот день мой отец пересек пролив и приехал в Англию. И в тот день все началось…
Он выпил еще и поставил стакан на поднос перед приборной доской.
– Все знали, – сказал он, – что отец искал себе невесту. В Лондоне сделали все возможное, чтобы показать ему самых красивых принцесс английского двора. Две английские королевские яхты ждали у французского побережья, чтобы отвезти его в Портсмут… Они были увешаны флагами, как для праздника. Корабли назывались «Виктория» и «Альберт»1 – это были имена английской королевы и ее супруга принца, умерших четыре года назад. Английский кронпринц, принц Уэльский, ожидал моего отца в Портсмуте и отправился вместе с ним в Лондон. Там их встретил Эдуард VII, старший сын королевы Виктории, который правил Англией с 1901 года. Он приветствовал моего отца под ликование и музыку на вокзале, который опять-таки назывался «Виктория». Виктория – снова и снова! Тогда никто не догадывался или не хотел догадываться, что Виктория, прославленная королева, которая, сама того не зная, сделала Англию великой, была носительницей гемофилии.
Бабушка позднее рассказывала мне, что тогда король Эдуард выбрал трех принцесс, которых следовало представить моему отцу. Эдуард надеялся, что одна из них ему понравится, «воспламенит его сердце» – так красиво и романтично говорили в те времена. Но отцу было девятнадцать лет, и его вкус не совпадал со вкусом английского короля.
Если бы отец выбрал одну из тех трех принцесс – меня бы здесь сейчас не было. Но в тот вечер, когда в Букингемском дворце состоялся семейный обед и знакомство с принцессами, взгляд моего отца упал на молодую светловолосую девушку. Ей было не больше восемнадцати. И никому в Лондоне не приходило в голову выбрать ее в качестве претендентки на сердце испанского короля. За столом она сидела на самом дальнем краю. Ее звали Виктория Евгения Баттенбергская2. Она была единственной дочерью принцессы Беатрисы, младшей дочери королевы Виктории, и немецкого принца Генриха Баттенберга. Ее называли просто Эна. И в тот вечер еще никто не подозревал, что мой отец с первого взгляда влюбился в Эну. Только она сама заметила, что он то и дело смотрел в ее сторону и скучал, разговаривая с другими претендентками.
На следующий вечер на большом государственном банкете тоже никто еще ничего не заметил. Но мой отец не был бы Дон Жуаном, которым его тогда считали, если бы ему не удалось побеседовать с Эной тет-а-тет между двумя приемами. Он увидел ее в парке. Он был поражен. Но и она влюбилась в него. Британский король Эдуард всю жизнь имел слабость к поощрению любовных связей и браков. Ему потребовалось несколько дней, чтобы понять, что отец, так сказать, влюбился не в ту, в кого следовало. Но поняв это, он приложил все усилия, чтобы возвести на испанский трон Эну, а не тех претенденток, которых он выбрал сначала.