Кровь молчащая
Шрифт:
Евгения накрывает сына одеялом и присаживается на край его кровати:
– Кто, Шура?
– Те люди, что были на пристани. Мне снится, как они кричат, машут руками и бегут за нами. Их одежды грязные, а лица в крови. А еще, мамочка, у них нет глаз…
– Господи, страсти-то какие, Шура!
Мальчик кладёт ладонь матери на свой лоб:
– …но мне сначала совсем было не страшно, мамочка, потому что там, во сне, с нами был папа и он держал меня за руку!
– А что же после?
– А после, мамочка, нам с Вами удалось убежать. А папу они своими грязными сапогами затоптали…
А тем временем…
«С продовольствием стало совсем плохо, города голодали, в деревнях сидели без сапог, и при этом все чувствовали, что в России всего вдоволь, но что нельзя ничего достать из-за полного развала тыла. Москва и Петроград сидели без мяса, а в то же время в газетах писали, что в Сибири на станциях лежат битые туши и что весь этот запас в полмиллиона
«(Россия) – форменный пороховой погреб, в котором догорает фитиль – через минуту раздастся взрыв… Мы судим, уличённых в заговорах ссылаем, расстреливаем их, но это не достигает цели. 80 тысяч под суд не отдашь…»
Одна из первых жертв революционного насилия, военный губернатор Кронштадта, адмирал Вирен Р. Н., в сентябре 1916 года в своём докладе Главному морскому штабу.
«… были такие батальоны, которые имели по 12–15 тысяч человек… Наблюдать за такими частями становилось трудно, не хватало офицеров, и возможность пропаганды революции существовала полная… Никто из молодых солдат не был ещё в полках, а только обучался, чтобы потом попасть в ряды того или другого гвардейского полка и получить дух, физиономию части и впитать её традиции. Многие из солдат запасных батальонов не были даже приведены к присяге. Вот почему этот молодой контингент так называемых гвардейских солдат не мог быть стоек и, выйдя 24, 25 и 26 февраля на усмирение беспорядков, зашатался и затем начался бессмысленный и беспощадный солдатский бунт».
Генерал Дубенский Д. Н., в феврале 1917 года находившийся в царской свите в качестве официального историографа.
«Ничто лучше не иллюстрирует отстраненность правительства от реальности, чем решение царя в этот напряжённейший и сложнейший момент отправиться в Могилев. Он намеревался провести там неделю для совещаний с генералом Алексеевым, только что возвратившимся в Ставку после лечения в Крыму. У Протопопова это решение не вызвало никаких сомнений. Вечером 21 февраля он уверял государя, что беспокоиться не о чём, и он может ехать со спокойным сердцем в уверенности, что тыл в надёжных руках. К вечеру следующего дня царь уехал. А две недели спустя он уже вернулся как частное лицо – «Николай Романов», и под конвоем. Безопасность столицы была вверена весьма некомпетентным людям: военному министру генералу М. А. Беляеву, поднявшемуся на эту высоту по ступенькам военной бюрократической лестницы и получившему среди коллег прозвище «мёртвая голова», и командующему округом генералу Хабалову, профессиональный опыт которого не выходил за рамки канцелярий и военных академий».
Ричард Пайпс (профессор русской истории) комментирует положение царского правительства в последние дни его существования.
Прощальный приказ императора Николая Второго войскам:
«В последний раз обращаюсь к Вам, горячо любимые мною войска. После отречения моего за себя и за сына моего от престола Российского, власть передана Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог и Вам, доблестные войска, отстоять Россию от злого врага. В продолжении двух с половиной лет Вы несли ежечасно тяжёлую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий, и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками одним общим стремлением к победе, сломит последнее усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы.
Кто думает о мире, кто желает его – тот изменник Отечества, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же Ваш долг, защищайте доблестную нашу Великую Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайте Ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу.
Твёрдо верю, что не угасла в Ваших сердцах беспредельная любовь к нашей Великой Родине. Да благословит Вас Господь Бог и да ведёт Вас к победе
Святой Великомученик и Победоносец Георгий»«В течение первых месяцев после Октябрьского переворота [в России] были уничтожены многие ограничения: крестьяне получили санкцию на захват помещичьих земель; солдаты получили право на прекращение войны и возвращение домой; рабочим было дано право не работать, занимать наиболее важные административные посты, сопротивляться буржуазии, устанавливать контроль над заводами и фабриками. Что же касается отбросов общества – преступников, авантюристов и прочего сброда, – то и они получили места в правительстве и обрели полную свободу для удовлетворения своих естественных потребностей в форме убийств и грабежа…»
«…агенты контрразведки часто возвращаются с пустыми руками и в недоумении докладывают, что в участках милиции сразу же наталкиваются на бежавших арестантов, исполняющих там должностные обязанности. Нередко старшие чины контрразведки в милиционерах, стоящих на улицах, тоже узнают своих старых клиентов. Генерал Деникин А. И. называет народную милицию Временного правительства «даже не суррогатом полиции, а её карикатурой».
«Повидав кое-кого из Охранного Отделения понял, что они смотрели на положение дел безнадежно. Надвигается катастрофа, а министр, видимо, не понимает обстановки и должные меры не принимаются. Будет беда. Убийство Распутина положило начало какому-то хаосу, какой-то анархии. Все ждут какого-то переворота. Кто его сделает, где, как, когда – никто ничего не знает. А все говорят и все ждут. Попав же на квартиру одного приятеля, серьезного информатора, знающего всё и вся, соприкасающегося и с политическими общественными кругами, и с прессой и миром охраны, получил как бы синтез об общем натиске на правительство, на Верховную Власть. Царицу ненавидят, Государя больше не хотят. За пять месяцев моего отсутствия как бы всё переродилось. Об уходе Государя говорили, как бы о смене неугодного министра. О том, что скоро убьют Царицу… говорили так же просто, как о какой-то госпитальной операции. Называли офицеров, которые, якобы, готовы на выступление, называли некоторые полки, говорили о заговоре Великих Князей, чуть не все называли В. К. Михаила Александровича будущим Регентом».
Так генерал-майор Отдельного корпуса жандармов, начальник императорской дворцовой охраны Спиридович А.И. описывает атмосферу в предреволюционном Петрограде, 20 февраля 1917 года.
Император Николай Второй:
«…Я берёг не самодержавную власть, а Россию. Я не убеждён, что перемена формы правления даст спокойствие и счастье народу».
Правомонархический депутат Шульгин В. В. иронически замечает, что революционные солдаты украли из буфета Таврического дворца все серебряные ложки: «Это было начало: так революционный народ ознаменовал зарю своего освобождения… Пулеметов – вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен этой уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя… Увы, этим зверем был его величество русский народ».
«Вспыхнул неожиданно для всех нас такой солдатский бунт, которому подобных я ещё не видел и которые, конечно, не солдаты, а просто взятые от сохи мужики и которые все свои мужицкие требования нашли полезным теперь же заявить. Только слышно было в толпе: «Земли и воли!», «Долой династию!», «Долой Романовых!», «Долой офицеров!», и началось во многих частях избиение офицеров. К этому присоединились рабочие, и анархия дошла до своего апогея».
«…два течения – Дума и революционеры – две змеи, которые, как я надеюсь, отгрызут друг другу головы – и так спасут положение? Я чувствую, что Бог что-нибудь сделает!..»
«Троцкий, которого я слышал уже искушенным посетителем политических собраний, поразил меня тем чудовищным запасом ненависти, которую излучал из себя настоящий демон революции. Уже тогда в нём чувствовалось нечто действительно страшное. Помню, я также был поражен его диалектическими способностями. На крестьянском съезде он выступал среди предельно враждебной ему аудитории. Казалось, большевистский оратор не сможет сказать ни одного слова. И действительно, вначале оборончески и эсеровски настроенные делегаты прерывали Троцкого на каждом слове. Через несколько минут своей находчивостью и страстностью Троцкий победил аудиторию настолько, что заставил себя слушать. А окончив речь, он даже услышал аплодисменты»…