Кровь, молоко и шоколад

Мое проклятие было простым: мне нельзя было смотреть на свое отражение в зеркале или любой другой отражающей поверхности остаток моей жизни. Если я ослушаюсь, со мной, с моей семьей и страной произойдет нечто ужасное.

Глава 12

Трудно описать, какова была жизнь юной девушки без зеркала. Теперь уж даже и не вспомню. Мне нужно сделать глубокий вдох, прежде чем я смогу написать об этом. Минутку, пожалуйста.

К семнадцати, все разговоры о моих предках вскоре исчезли из моей юной памяти. Не знаю, что именно сделало невыносимой саму идею того, что я не вижу, как выгляжу. Я всегда думала, что это огромная жертва. Когда ты юна и наивна, думается, что приносить себя в жертву - это хорошо. Быть может, дело было в самом знании того, что мне "запрещено" видеть свое отражение. Отрицай все и вся и тебе захочется этого больше всего на свете. Быть может, мои гормоны взбесились. Как же мне стать совершеннолетней и не увидеть ни одного... надеюсь.. восхищенного взгляда? Иногда, мне казалось, что все это притворство, чтобы услужить моим родителям, чтобы я не увидела, какая я на самом деле уродливая. Но ведь это было бессмысленно. Почему тогда все посетители смотрели на меня, будто ничего в жизни прекраснее не видели?

Мое проклятие начало меня интересовать. Кем была ведьма проклявшая меня, и почему нельзя произносить ее имя, не смотря на то, что все его знали? Почему она прокляла меня? Не смотря на то, что я беспрестанно расспрашивала родителей о ней, они никогда не удовлетворяли моего любопытства по поводу ее имени, или откуда она родом. Все что мне удалось узнать: она ненавидела нашего предка, а я должна была стать кем-то вроде ее Немезиды. Вот и все. Мне сказали, что так будет лучше для всеобщего блага.

Все эти оставленные без ответа вопросы теснились у меня в голове, в то время как мне нужно было забыть о проклятии. Я никак не могла забыть о своем отражении и притворятся что я единственная во всем мире, кто его не видел.

Мои родители все больше беспокоились когда дело касалось всего того, что даже отдаленно напоминало зеркала, включая бесценные медные зеркала моей матери. Все же мои отец и мать переживали, что в период моего становления девушкой, капризный подростковый нрав одержит верх и я наплюю на все запреты, чтобы лишь увидеть свое отражение в воде, что присуще всем обычным подросткам. Они оградили меня от любых контактов с юношами. Чем послушней я была, тем больше забывала о зеркалах, которых они так боялись. Почему ей не любопытно узнать как она выглядит? Что с ней такое? Вы ведь знаете какими бывают родители. Порой им трудно угодить.

Мои родители боялись, когда я приближалась к разного рода источникам воды: рекам, ручьям. Любая сверкающая металлическая поверхность, вроде доспехов, пугала их, они верили, что проклятие вернется, будь то вода или зеркало.

Я проводила дни, слушая девушек, которые без устали смотрели в Жемчужный Пруд и спорили, что из них "самая красивая". Знаменитый и сияющий пруд был похож на огромную жемчужину в свете далекой луны. Я видела его лишь из покоев моей матери, а теперь мне было разрешено пользоваться лишь несколькими комнатами, и запрещено перемещаться по замку.

Каждый день я помышляла о побеге из замка к Жемчужному Пруду, наплевав на желания моих родителей, а потом жить с последствиями проклятия. Я больше не хотела быть особенной. Я не хотела быть героем, который спасает страну. Я не хотела быть избалованной. Я всего лишь хотела стать нормальной девушкой...такой какой я никогда не была, ни тогда, ни сейчас.

***

На свой семнадцатый день рождения, я попросила комнату побольше с видом на Жемчужный Пруд. Мое желание исполнилось несколько месяцев спустя, после бесконечных споров с родителями. Я была вынуждена каждый день обещать им, что не наружу правила. Вид пруда издали никому не причинит вреда. Стражи моего отца охраняли ворота, ведущие к Жемчужному Пруду.

Несколько дней спустя я поняла, что роскошный замок, в которым я жила, был ничем иным, как моей личной тюрьмой. Но кого я обманывала? Вид Жемчужного Пруда лишь разжигал мою нужду. Я больше не смотрела на девушек, которые переставали хихикать, увидев свои отражения на водной глади. Любопытство также разжигала и красота моей матери... та с возрастом стала лишь краше. Старше и еще красивей, более элегантной и изящной. Впрочем, об этом она не знала.

– Ты такая красивая, Мама, - сказала я ей, перебирая золотистые прядки своих волос, которые всегда зачесывали в прическу, чтобы я не видела их..., они боялись, что один взгляд на мои волосы лишь усилит мое желание увидеть свое лицо.

– Не так красива как ты, - ответила она, расчесывая волосы.

– Я похожа на тебя?
– спросила я, не смотря на то, что она говорила об этом мне уже не раз.
– Быть может, на отца?

– На нас обоих понемногу, - ответила она.
– Разве ты не видела картины, которые нарисовали наши художники маслом?
– У нас их было предостаточно, но мой портрет маслом не приносил удовлетворения. Что если они просто лгали?

– У тебя глаза отца, - сказала она.
– Голубые, словно океан; почти как жемчужные волны в пруду..., - Моя мать одернула себя, и посмотрела в окно. Она сделала это столь резко, словно увидела призрака. Она просто не хотела упоминать Жемчужный Пруд.
– Мне, правда, жаль, Кармилла, - произнесла она.
– Это для твоего же блага.

– Не надо говорить мне, что это для моего же блага, - сказала я.
– Расскажи мне о моей красоте.

– О, Боже, - всхлипнула она, на глаза навернулись слезы.
– Ты и понятия не имеешь, как ты прекрасна. Если бы не это проклятие...

– Скажи мне, что я самая прекрасная во всей Штирии, - сказала я. Я ощутила как во мне что-то всколыхнулось. Злость. Желание стать самой красивой цепкими лапками поползло по позвоночнику. Оно затуманило мой разум. Семнадцать лет я терпела проклятие, подавляя свои эмоции, и обманывая саму себя. Гнев внезапно выбрался наружу и я покраснела.

Мама хотела меня обнять, но остановилась. То, как я произнесла последнее предложение заставило ее разволноваться.

– Скажи мне, Мама, что я красивей их всех.
– Я кивнула на девушек играющих в саду замка, тех самых, которые любовались своими отражениями, те самые, кто расчесывал волосы в отражении пруда, те, кто щипал себя за щечки, чтоб те стали румяными. Те самые девушки, одной из которых я никогда не стану.
– Скажи мне, мама, - потребовала я.

Если задуматься, то это был самый первый признак тьмы моей души, которая проявилась годы спустя. Не думаю, что вы способны понять, какого это.

– Милее всех, - ответила моя мама, делая все возможное, чтобы скрыть свои тревоги.

– Милее всех?
– спросила я.

– Ты милее всех на свете, Кармилла, - произнесла она, ее улыбка вышла сухой и увядшей, словно осенние листья.

– Милее всех на свете?
– повторила я.
– Что значит "милее всех на свете"? Я хочу стать самой красивой.
– Я показала на девушек у пруда. Все эти девушки в мгновение ока стали моими недругами, те, кто мог делать то, что было мне не дозволено; то что положено всем семнадцатилетним. Правда была в том, что я не хотела быть самой красивой. Я просто хотела быть нормальной.
– Я не хочу быть милой!

– Кармилла.
– Моя мама снова всхлипнула, слезы блеснули в ее глазах. Взгляд Теодоры Голдштейн был наполнен сочувствием, и это не утолило моей жажды стать наикрасивейшей девушкой.

– Скажи, что я красивее их всех, мама.
– Я больше не владела собой. Во мне восстал зверь гнева и несправедливости. Я была сама тьма. Я была всем тем, чем не являлась никогда: гневом, завистью и болью.
– Говори мне это каждый день. Мне плевать, если ты лжешь. Мне плевать, если я уродина. Если я плачу свою цену, чтобы Штирия жила в счастье и процветании, это меньшее, что ты можешь сделать.