Кровь на мечах. Нас рассудят боги

Однажды он повернулся вполоборота, подзывая хозяйку корчмы, и Добродею показалось… Нет, только показалось.

Он бросил короткий взгляд на окно, за мутной пленкой бычьего пузыря уже черно. Зато в корчме светлее дня – ради новых гостей хозяева запалили все лампады, какие только были.

Голова Горяна с грохотом упала на стол, дружинник всхрапнул, как кабан-секач. Сидящие рядом захохотали, загалдели. А на Добродея глядели удивленно, когда тот поднялся и двинулся прочь.

– Эй, а друга-то забыл! – крикнули в спину.

Он отмахнулся.

– Я вернусь! – гаркнул Добродей. – До ветру схожу и вернусь.

Киев не спал. Не только корчма гудела, но пировала и площадь. Костры взмывали к небу горячие руки и снопы искр, вслед за ними к небесам неслись веселые шутки и песни победителей. Окна домов были по большей части темными, но Добродей чувствовал – горожане не смыкают глаз, боятся. Оно и понятно: Олег – чужой, и хоть сказал народу правду… покарать может за подчинение извергу-Осколоду. За то, что терпели, не взбрыкивали, молча крестились и глядели, как грузят на лодьи все новых и новых пленных, как отдают славянских дочерей и сынов хазарам.

Добродей прошел по самому краешку площади, прижимаясь к заборчикам и стенам домов. Ночь и впрямь была темной, воины у костров не заметили человека.

Еще не добрался до пристани, а в лицо уже ударил тяжелый запах речного ила, затхлость и свежесть одновременно.

На пристани тоже полыхали костры, немногочисленные дозорные стерегли лодьи. Сердце забилось чаще, когда понял – тело Осколода аккурат посередке, справа и слева, на почтительном расстоянии, обосновались сторожа.

Невольно перекрестился, замер, прикидывая, как лучше поступить. Драться с людьми Олега без толку, эти, ежели чего, затрубят в рога, и на пристань тут же высыпет пара сотен воинов.

– Ты чего?

Добродей вздрогнул от неожиданности, кровь вспенилась, рука метнулась к рукояти меча. Но крепкие пальцы перехватили запястье мгновенно:

– Эй, не балуй!

Сердце глухо бухнуло о ребра и замерло. В нос ударил крепкий запах бражки, будто Добродей не на пристани стоит, а согнулся над бочкой в самой дрянной корчме Киева.

– Горян?.. – не веря, выдохнул он.

– А то! – зашипел товарищ прямо в ухо. – Ты куда же это без меня…

– Погоди…

Пытаясь отойти от испуга, Добродей глотал воздух. За рукоять меча ухватился – это успокаивает гораздо лучше. Но распоясался и передал оружие напарнику. Следом снял и нательный крестик. Негоже в воду с ним соваться.

– Ступай к реке, ниже по течению шагов на триста. Жди, – шепнул он Горяну.

– А ты?

– Ступай. Мне одному сподручнее…

Добродей неслышно погрузился в воду, поплыл. На небе ни одной звездочки, все заволокло, от этого Днепр кажется еще чернее, будто и не вода течет, а деготь. Рядом с лодьями плыл особенно осторожно, с удовольствием отметил, что корабельные стражники не столь внимательны, как следовало бы.

Место, где лежит окровавленное тело Осколода, приметное, не промахнешься. Прежде чем выбраться на берег, Добродей осмотрелся еще раз, страх утих окончательно. Он пополз, оставляя за собой длинный мокрый след. Трупа, правда, не видать покамест, но Добродей не сомневался, что найдет.

Со всех сторон слышны голоса, приглушенный смех, бражка с плеском выливается в чаши. Опрокинув такую чашу, каждый считает своим долгом крякнуть как можно громче.

Наконец, глаза различили искомое, проползти осталось всего ничего, а вот обратный путь труднее – доволочь до реки, спустить на воду, да так, чтобы плеска не услышали, и доплыть до условленного места. Там встретит Горян, дальше – легче. Вместе втащат на гору и похоронят, как положено. Даже если ромейский поп Григорий, с которым сговорились, на вершину не явится, не свершит положенное, такое погребение несравнимо лучше нынешнего.

Добродей замер, вжался в землю. Голоса прозвучали в каком-то полушаге от него. Двое мужчин, пошатываясь и икая, шли к Осколодову телу.

«Что вам нужно?» – спросил Добродей мысленно.

Ответом ему стало звонкое журчание и хохот. Он отчетливо видел – двое стоят как раз над Осколодом.

– Пей, пей! – приговаривал один из них. – Крови славянской отведать больше не сможешь, а этого добра у нас в достатке!

– Да разве же это добро! – пьяно воскликнул второй. – Погоди!

Добродей не отвернулся, не прикрыл глаза, хотя смотреть, как беспородная пьянь стягивает порты и присаживается над телом князя, было противно. Гадил мужик громко, приговаривал срамные слова, второй стоял рядом, гоготал, поддакивал.

Рука потянулась к ножу, рукоятка из оленьего рога влажная и теплая. Лезвие легко вспорет животы обоим, с радостью выпустит синие кишки. Только крику будет много… Стиснув зубы, Добродей терпел, старался запомнить голоса, чтобы после отыскать обоих.

Как только парочка скрылась в ночи, у ближнего костра поднялся небывалый шум – двое хвалились подвигом, остальные ликовали, мол, да, хороша придумка! Сейчас и мы поднакопим и пойдем. Эй, где бочонок! И чечевичной похлебки плесните!

«Медлить нельзя, – догадался Добродей. – И искать нас начнут не утром, а гораздо раньше…»

Он подполз ближе, от лежания на солнце чрево Осколодова трупа раздуло, несло гнилью и испражнениями. Не обращая внимания на запах, Добродей ухватил мертвое тело за ноги и поволок прочь. Несколько раз останавливался, пережидал внезапную тишину или близкие голоса прохожих. В такие моменты сердце билось сильнее, чем в драке, а совесть колола иглами – негоже воину вот так, как вору! Нужно было забрать тело открыто и похоронить при народе. Может, он так бы и сделал, но Осколод – не последний, кто нуждается в помощи…

Передохнул уже в воде. Тело, подхваченное Днепром, заметно полегчало. Дозорные громко рассуждали, какая рыбина тут водится и как ее выуживать. Это и спасло…

* * *

Рог протрубил еще до рассвета, Добродей с трудом разодрал веки. Верные княгине дружинники вскакивали, спешно надевали рубахи, вооружались. Пусть призыв касался только Олеговых воев, а киевские нынче неприкаянны – вроде не прогнали, но и принять не принимали, – люди все равно мчались на двор. Старые привычки изжить трудно.

– А ты? – нахмурился Златан.

– Зачем? – буркнул Добродей, переворачиваясь на другой бок. – Я этому князю не присягал. Мне его зов до поросячьей задницы. А княгиню сейчас сам Живач бережет – не моя смена.

Но как только дверь в общий дом захлопнулась, Добродей поднялся-таки с лежанки. С удивлением обнаружил, что он не единственный, кто остался. Многие «старшие» и с места не сдвинулись, только Златан с Горяном ушли на пристань, где Олег приказал вновь созвать народ.

Добродей втиснулся в рубаху, потуже затянул пояс, проверил, легко ли нож покидает узилище, ладонь привычно легла на рукоять меча. После ночных хождений руки немного побаливали – непривычно воину могилу копать. Грязную одежду свернул и спрятал подале – еще не пропели петухи.