Кровь невинных

Мы проводили много времени вместе. Я и Дженкинс. И если бы я все-таки женился на Джози, то попросил бы Дженкинса стать моим дружкой. Уверен, что он не отказался бы. Когда мы с Джози расстались, он помогал мне пережить разрыв, и я принял это как должное. Тогда я не задумывался о том, что, возможно, он проводит со мной так много времени потому, что переживает за меня.

Дождь шлепал по песку около тента. Солдат с рюкзаком направлялся сквозь ливень в нашу сторону. Высокий, мускулистый и чернокожий. Я узнал его по манере двигаться. На минуту он остановился возле нашей палатки, заглянул под тент, как человек, который заблудился, и посмотрел прямо на меня. Я увидел его суровое, рассерженное лицо, которое преследовало меня в кошмарах с тех пор, как я поступил в школу рейнджеров. Затем он ушел.

Это была отвратительная кампания. Шфарцкопфу мы оказались не нужны. Наши командиры не знали, что с нами делать. Чем дольше мы оставались в резерве, тем больше росла наша обида. Мы рвались в бой, но команды не поступало. А теперь еще и это. Я направлялся в штаб, чтобы получить новое задание, и всю дорогу подавлял желание оглянуться. Я не любил это ощущение. Но, так или иначе, мне было необходимо поговорить с Альфой.

* * *

В армии тебе всегда найдут работу, даже если она бесполезна, поэтому меня, Дженкинса и еще двоих рейнджеров направили обучать младших офицеров Саудовской армии основам проведения специальных операций. Я не вызывался добровольцем, но обрадовался такой возможности. У меня появился шанс продемонстрировать взрывы перед аудиторией.

Каждый подрывник испытывает волнение, когда взрывает хорошую бомбу, умело сделанную и установленную, когда цель тщательно проанализирована и используется минимальное количество взрывчатого вещества — ровно столько, чтобы проделать необходимую работу. Подрывник одновременно и создает, и разрушает. Мы — не единственные, кто испытывает волнение в подобной ситуации. Страсть к созиданию и разрушению заложена в каждом человеке. Еще в детстве ребенок собирает из кубиков башню лишь для того, чтобы потом развалить ее. Подрывники играют в эту игру на серьезном, взрослом уровне, и им оплачивают эту работу. Разрушительная сила современных взрывов и их точность — это нечто ужасное. Ты устраиваешь фейерверк с помощью С-4, и зрители приходят в восторг, когда все это происходит у них на глазах. Кроме того, последние шесть недель, проведенных в пустыне, я не видел ничего, кроме брезента, стали и песка. Наконец я оказался в некоем подобии цивилизации, даже если это всего лишь окраина Раяда.

Занятия начинались в восемь часов утра, но многие саудовские офицеры приходили позже. Мотивация не была их сильной стороной. Так же, как и внимательность. Создавалось впечатление, что они никак не могли выспаться. Я больше всего боялся, что они ненароком уснут во время занятий и подорвут себя или кого-нибудь еще. Все же некоторых из них удалось приучить к дисциплине, а отдельные офицеры даже смогли добиться неплохих результатов. Одним из моих лучших студентов стал лейтенант по имени Халид эль-Турки, который учился в Техасе. «Я люблю Америку», — часто говорил Халид, независимо от того, спрашивали его об этом или нет. Еще он любил стиль кантри: Гарта Брукса, «Алабаму», Рибу Макентайра и старые песни Вилли Нельсона. Я узнал это, когда услышал, как он напевал «Мамы, не разрешайте своим детям становиться ковбоями», вкручивая капсюль-детонатор в дистанционный взрыватель. Можно было подумать, что он чистит горох.

— Ты должен быть спокойным. Но не до такой же степени. — Я взял у него взрыватель и закрепил в нем детонатор с помощью своих инструментов. — Это основы подрывной деятельности. Если будешь внимательным, у тебя не возникнет проблем. Но если проявишь небрежность... я знаю некоторых ребят, у которых от руки осталось только вот это. — Я согнул три пальца так, что ему были видны только мизинец и большой палец.

— Корова, — прокомментировал Халид.

Через пару дней жаркой работы на линии огня мы уже общались как приятели.

— Послушай, сержант Куртовиц... можно просто Курт? Курт, ты должен лучше познакомиться с моей страной.

— Когда-нибудь, возможно.

— Да брось ты. Я знаю, они не хотят, чтобы местные жители знали о вас. Но это трудно сделать, когда вас здесь пятьсот тысяч. Мы очень гостеприимный народ. Я хочу пригласить тебя к себе домой. То есть всех вас. На небольшую вечеринку.

Я и представить не мог, что такое вечеринка по-саудовски. Сказал, что мы постараемся все уладить с нашим руководством, если, конечно, с его стороны не возникнет никаких осложнений. «Я все устрою», — пообещал он.

* * *

Было уже поздно, и Альфа явно не ожидал увидеть меня у входа в его палатку. Он посмотрел мне в глаза, но мне показалось, что его мысли были заняты другим.

— Ты из сто шестьдесят третьей части? — спросил я.

Ответа не последовало. У нас было не принято расспрашивать о таких вещах.

— Это было давно, в Северной Джорджии.

— Давно. Чего ты хочешь?

— Моя фамилия Куртовиц.

— Гриффин. — Он даже не пошевелился и не протянул мне руку.

— Понятно. Когда я увидел тебя во время дождя, то подумал, что ты сможешь помочь мне.

— Правда? Странно.

— Ладно. Знаешь, я скажу тебе все, что думаю. Во-первых, если бы ты был таким же дикарем, как в школе рейнджеров, то не попал бы в эту часть. Думаю, ты подавил свою ненависть к белым, иначе тебя бы сочли неблагонадежным. Во-вторых, я понял, что ты знаешь Коран, — он смотрел на меня с удивлением, — и я тоже хочу узнать о нем побольше.

— А почему это тебя интересует? Ты — еврей?

— Послушай, ты же знаешь: мы на Божьей земле. У нас здесь Мекка почти за углом. Нет, я не еврей. Меня воспитали в католической вере. Или что-то вроде того.

Он слегка прищурился.

— Я просто хочу узнать больше об этой религии. Мы собираемся воевать с этими людьми. Я хочу знать, во что они верят. Друг дал мне Коран и его перевод незадолго до нашего отъезда, но я ничего не могу в нем понять.

— С чего ты взял, что я знаю об исламе?

— Я видел, как ты молился. И когда ты приставил мне нож к горлу, я слышал, как ты шептал слова молитвы.

— Не знаю, что ты себе вообразил, сержант. Но сейчас ты нарываешься на неприятности.

— Я же не трахаться тебе предлагаю.

— Ничем не могу помочь.

— Ладно. Но скажи мне хотя бы одну вещь. Понимаю, это глупо, но я никак не могу успокоиться.

— Да.

— Алеф. Лим. Мам.

Последовала долгая пауза.

— Алеф. Лим. Мим, — поправил он меня.

— Какая разница? Ты знаешь, о чем я говорю? Многие главы Корана начинаются с этих слов, но, по-моему, они ничего не значат.

— Код.

— Неужели?

— Это арабские буквы.

— А что он обозначает?

— Кто знает? НАСА еще не взломали его, — усмехнулся Гриффин. — Это код Бога.

Эта фраза положила начало долгой ночной беседе. Гриффин признался, что его тоже всегда интересовали эти слова. Открывшись передо мной, он теперь хотел выговориться. Я же не стал много рассказывать о себе. Он сказал, что принял решение к концу первого года службы, вскоре после школы рейнджеров. Понял, что должен сделать выбор, и сделал его в пользу карьеры. Сказал, что ислам помог ему в этом, хотя его взгляды на религию несколько изменились. «Он воспитывает в человеке гордость. Указывает на твое место во Вселенной». И понимание этого помогло ему выдержать первый год в армии. Он искал возможность попасть сюда, совершить путешествие в Мекку, но не хотел, чтобы все догадались о его вере. Он еще вернется сюда. «Если меня спросят о религии, я скажу, что верю в Бога всемогущего, но у меня нет времени ходить в церковь».