Кровь, слава и любовь
Шрифт:
Этой узницей была Клер-Клеманс де Брезе, племянница кардинала Ришелье и, к своему великому несчастью, принцесса де Конде. Правду сказать, отец Тиксье, истинный иезуит, был несколько не в духе в день того первого визита к пленнице: он ожидал увидеть безумную женщину, склонную к истерикам, неряшливую, бредящую наяву. Напротив того, его встретила немного странная, но весьма достойно выглядящая женщина с замкнутым лицом и ледяным взглядом. Благородная дама вела монашескую жизнь среди двух десятков слуг, таких же суровых и холодных, как она сама.
Было видно, что содержат ее во вполне нормальных условиях. В какой-то степени было даже учтено ее высокое положение принцессы. Говорить со священнослужителем
– Принц относится ко мне с величайшим презрением… Впрочем, клянусь Господом, я его презираю не меньше!
И все. Больше ни словечка. С этим отец Тиксье и вернулся в замок Монтрей-Белле, где его ожидала герцогиня. С тех пор между ними не возникало никаких разговоров о принцессе Конде.
И вот сегодня, осенним днем 1686 года, ему пришлось вновь вернуться сюда. Принцесса, на его взгляд, почти не переменилась. Может быть, только чуть-чуть побледнела и чуть-чуть похудела. Впрочем, она приняла его, лежа в постели, но не выказала ни малейшего волнения, когда он сообщил о цели своего нынешнего визита.
– Принц Конде скончался, мадам… Было бы по-христиански помолиться за упокой его души…
Но, как и тогда, десять лет назад, только взглядом дав понять, что известие услышано, принцесса прошептала:
– Ах, значит, он умер?..
– Да, мадам, в Фонтенбло…
Одна из фрейлин принцессы поторопилась спросить, в голосе ее прозвучала ничтожная доля надежды:
– Но, по крайней мере, в тот момент, когда принц готовился предстать перед Богом, он вспомнил о своей супруге?
Отец Тиксье ограничился тем, что, ничего не ответив, опустил голову. Конечно, Конде вспомнил о ней, но ненависть оказалась сильнее страха божьего суда: он заклинал короля держать жену в заключении и дальше!
После ухода иезуита принцесса попросила оставить ее одну в большой комнате с высокими сводами, где уже сгущались сумерки. Она даже отказалась от того, чтобы зажгли светильники. Ей хотелось в полутьме предаться воспоминаниям о своей жизни, о своей мучительной любви. Воспоминания эти были мрачны, как сама ночь. Да, солнце скупо улыбнулось ей один только раз, в тот день, который казался ей таким счастливым, таким прекрасным: 9 февраля 1641 года. В день, когда она венчалась с единственным мужчиной, которого когда-либо в жизни любила.
Тогда ей было всего тринадцать лет, но она была вполне готова любить и быть любимой, вполне созрела для счастья и ощущала его, узнав, что просватана за молодого Людовика де Бурбон-Конде, старшего сына принца Конде, юношу, носившего в то время титул герцога Энгиенского.
Ему было двадцать лет. Его лицо с резкими чертами, огромным орлиным носом и горящими глазами можно было бы назвать уродливым, если бы не огромное природное обаяние герцога. Очень высокий, с густыми, цвета воронова крыла, всегда чуть-чуть растрепанными волосами, герцог Энгиенский всегда казался Клеманс де Брезе совершенно восхитительным.
Особенно хорош он был в день их свадьбы, несмотря на то что ухитрился посадить какое-то грязное пятно на свой великолепный, шитый золотом костюм (будущий Великий Конде отличался редкостной неряшливостью). Клеманс даже старалась не замечать, что будущий супруг не уделял ей, своей невесте, никакого внимания: он даже и не посмотрел в ее сторону!
Церемония бракосочетания, проводившаяся архиепископом Парижским Жаном-Франсуа де Гонди в часовне кардинальского дворца, была необыкновенно пышной. Присутствовали и сам король Людовик ХIII, и королева Анна, и маленький дофин, в белом атласе с головы до пят, и весь двор. Но чаще всего взоры присутствующих
обращались на дядю юной Клеманс. Кардинал Ришелье, чья алая мантия и властный взгляд подавляли всех, кто собрался на венчание, был доволен делом рук своих.Да, это была великолепная церемония! Но тем не менее, по мере того как она продолжалась, маленькая новобрачная в наряде из золотой парчи получала все меньше и меньше удовольствия, потому что ее будущий супруг не удосужился удостоить невесту ни единым взглядом!
То же безразличие проявлялось и в течение всего праздничного дня! Во время бала, венчавшего торжество, Клеманс, сидя в высоком кресле, затянутая в жесткую парчу, наблюдала за тем, как вокруг ее только что обретенного супруга вьются все самые известные придворные красавицы. Они устремлялись к высокому худощавому юноше, словно бабочки на огонь. Он охотно ласкал их по очереди своим огненным взглядом, в котором светилось снисхождение. Но чаще всего останавливался этот взгляд на одной из них: звали девушку Мартой де Вижан. Впрочем, ни для кого не было секретом, что она без памяти влюблена в юного герцога и тот платит ей взаимностью.
Вся эта красивая и нарядная молодежь смеялась, развлекалась, танцевала… Одной только Клеманс было очень тоскливо. Она бы тоже очень хотела потанцевать, несмотря на то, что ее заставили надеть такие ужасные туфли на высоченных каблуках, чтобы она казалась хоть немножко повыше ростом. В конце концов девочку стало клонить ко сну. День казался ей долгим-долгим, чуть ли не бесконечным…
Однако дремы как не бывало, едва она увидела, что Людовик наконец приближается к ней и приглашает на танец – на куранту. К ней мгновенно вернулись все жизненные силы, вся ее жизнерадостность. Она вскочила на ноги, напрочь позабыв о неудобной обуви. Увы! Из-за проклятых каблуков она нелепо подвернула ногу и, не сумев сдержать болезненного стона, растянулась на полу у ног мужа, полузатопленная волной золотой парчи своего подвенечного платья.
Увидев столь неожиданное зрелище, толпа гостей разразилась хохотом. Клеманс почувствовала, как лицо ее багровеет от стыда и смущения. Молодой герцог засмеялся чуть ли не громче всех, даже и не подумав наклониться, чтобы помочь супруге подняться. Бедная девочка внезапно ощутила, как больно колет ее насмешка, скрывавшаяся за этим всеобщим весельем. Эти люди были очень довольны, что могут поиздеваться над ней, – только из-за того, что она племянница Ришелье! Она почувствовала, что вот-вот расплачется, но мужественно проглотила слезы. Клеманс де Брезе не доставит им еще большего удовольствия. Конечно, они так рады были бы посмотреть, как она будет плакать! Ее служанки заторопились к ней, помогли встать на ноги. Юная герцогиня обежала взглядом все эти окружавшие ее веселые лица, остановилась на смеющемся супруге. Несмотря на жгучую боль в ноге, она постаралась пониже присесть в реверансе и чистым голоском произнесла:
– Если позволите, монсеньор, я отправлюсь к себе. Собственно говоря, мне совершенно нечего здесь делать!
Заметил ли он упрек, прозвучавший в этой фразе? Во всяком случае, смеяться он перестал. Но ему даже и в голову не пришло, что надо проводить молодую жену в ее покои. Она пошла туда сама, одна, высоко подняв голову и пытаясь ввести всех в заблуждение, чтобы никто не понял, как она на самом деле страдает. Клеманс вошла в спальню. После свадьбы, одна, в слезах…
Однако кое-кого вовсе не развеселило ее падение. Разгневанный взгляд кардинала тяжело обрушился на новобрачного. Несмотря на всю свою гордыню, молодой герцог Энгиенский страшно покраснел. Но ни за какие сокровища мира он не признался бы, что готов повиноваться безмолвному приказанию министра. Стараясь выглядеть как можно спокойнее, он отправился приглашать на танец Марту де Вижан.