Кровь, слезы и лавры
Шрифт:
– Король считает вас своим другом, а вы бросаете его величество ради неаполитанских голодранцев. Мне не стоит труда доломать и дожечь остатки вашего полудохлого флота.
– Прощайте! – отвечал Караччиоли. – Мой неаполитанский патриотизм дороже любой королевской благосклонности…
Неаполь он застал встревоженным, все ждали прихода французов, а Чимароза ожидал их даже с нетерпением:
– Я родился в грязном подвале прачечной, где стирала моя мать. Моим отцом был каменщик, упавший с высоты храма на мостовую… Мне ли, сыну прачки и каменщика, отворачиваться от идей свободы,
– Браво, маэстро, браво! – отвечал князь Караччиоли. – После бегства Бурбонов в Палермо я, как и вы, уже не считаю себя связанным с ними былою присягой…
Театр “Сан-Карло”, поражавший помпезным великолепием, уже огласился революционным гимном Доменико Чимарозы:
Народ, не знай порабощенья, Освобождайся от цепей, В огонь бросай изображенья Тиранов гнусных – королей…Перед дворцом в пламени костров корчились королевские портреты, сгорали их знамена, здесь Чимароза встретил Паизиелло:
– Как я рад, что ты остался с нами, Джованни!
– С вами? Я остался со своей музыкой и своей женой…
В январе 1799 года на обломках Королевства обеих Сицилий французы образовали Партенопейскую республику. Народ ожидал райской жизни, но получил от пришельцев грабежи, мародерство, насилие… Даже нищие лаццарони были растеряны:
– Французы посадили “деревья свободы”, но деревья не успели прижиться к земле, как у нас отняли даже остатки свободы…
Чимароза не терял веры в торжество новых идеалов:
– Эскадра адмирала Ушакова образумит этих грубых невеж, русские люди всегда справедливы.
Караччиоли сомневался в помощи русских:
– Ушаков сражается на Корфу, а Нельсон торчит в Палермо, и он всегда может вернуться в Неаполь раньше Ушакова. Вы забываете, маэстро, что эскадра Нельсона сейчас союзна эскадре Ушакова, они обязаны действовать заодно – против н а с!
– Но что меж ними общего? – не уступал Чимароза. – Нельсон из Палермо угрожает Неаполю, поддерживая королей, а Ушаков создает для греков демократическую республику…
Весною в Неаполь ворвались банды кардинала Руффо – личная гвардия Каролины, набранная из подонков и религиозных фанатиков. С моря их прикрывали английские корабли под флагом капитана Фута… Началась страшная резня! Французский гарнизон затворился в крепости. Неаполитанский флот, неся штандарт князя Караччиоли, помогал осажденным корабельными пушками. В эти дни были умерщвлены лучшие люди Италии – поэты и врачи, мыслители и художники. Бандиты ворвались и в дом Доменико Чимарозы, который в ужасе закрыл глаза, чтобы не видеть, как его волшебные клавичембало вылетали, из окон на мостовую. Ему было сказано:
– Теперь запоешь другие гимны… Пошли, пес!
Адмирал Ушаков высадил близ Неаполя матросский десант во главе с капитан-лейтенантом Г. Г. Белли: этот десант на юге страны смыкался с войсками Суворова в Италии Северной. С боями двигаясь от Портичи, Белли вступил в Неаполь – уже растерзанный, полумертвый.
Павел I извещал Суворова: “Сделанное Белли в Италии доказывает, что русские люди на войне всех прочих бить будут…” Но кого бить тут?Средь улиц несчастного Неаполя лежали неубранные груды тел, и над ними роились мириады гудящих мух.
– Что делать-то нам? – оторопело спрашивали матросы.
– Людей спасать, – отвечал им Белли…
“Русские, – сообщал очевидец, – одни охраняли спокойствие в Неаполе и общим голосом народа провозглашены спасителями города”. Дома в Неаполе, занятые ими, стали единственным прибежищем для республиканцев – французов и жителей Неаполя; Белли никого не выдавал на расправу, а его матросы без лишних разговоров били бандитов в морду:
– Иди, иди… Бог подаст! А я добавлю…
Появление русских ускорило капитуляцию. Французы сложили оружие перед капитаном Футом, который и обещал им:
– Клянусь честью джентльмена и честью короля Англии, что все вы и ваши семьи будете отпущены в Тулон…
Но кардинал Руффо арестовал Караччиоли:
– Князь! Вас высоко чтил мой король, потому я дарую вам жизнь, которую вы и закончите в тюрьме на соломе…
Только теперь синеву Неаполитанской бухты возмутили якоря, брошенные кораблями Нельсона; с берега видели, как ветер раздувает широченное платье леди Гамильтон, стоявшей на палубе подле адмирала. Нельсон пребывал в ярости – русские опередили его в Неаполе; теперь ни он сам, ни его Трубридж, ни даже кардинал Руффо ничего не могли с ними поделать.
Белли подчинялся только Ушакову:
– Я имею приказ своего адмирала – избавить несчастных от истязаний, после чего мой десант пойдет на Рим…
Руффо поднес в презент Трубриджу отрубленную голову французского офицера. Эмма Гамильтон была возмущена:
– Как вы осмелились принять ее, если этот великолепный сувенир по праву принадлежит Нельсону… только Нельсону!
Нельсон сказал, что милосердие можно оставить за кормою.
– Всем пленным сразу же отрубайте головы!
– Но я поручился честью джентльмена, – возразил Фут.
– Этот товар мало чего стоит на войне.
– Я поручился и честью короля Англии! – негодовал Фут.
– В Неаполе один король – я, – отвечал Нельсон. Он велел вытащить из темницы адмирала Караччиоли. – Вы собирались там отсидеться, но вам предстоит повисеть. Смотрите, какие высокие мачты, а их длинные реи – это готовые виселицы…
Даже злодей и мерзавец Руффо вступился за адмирала:
– Оставьте старого человека в покое, он помрет и без вас. Или судите его, но приговор пусть конфирмует сам король.
– Мне некогда ждать вашего короля, – огрызнулся Нельсон…
Франческо Караччиоли было семьдесят лет. Он не хотел умирать, умоляя о пощаде не адмирала, а Эмму Гамильтон:
– Ваше нежное женское сердце доступнее жалости…
– У меня нет сердца! – отвечала ему красавица.
Эмма Гамильтон закрылась в каюте, из которой вышла на палубу только затем, чтобы насладиться сценой повешения. Когда адмирал-республиканец с безумным воем взвился на веревке под самые небеса, все услышали рукоплескания женщины: