Кровь танкистов

Криво усмехнувшись, младший лейтенант Василий Краснов взял себя в руки и нажал кнопку звонка. Чему быть, того не миновать. Не он сказал, кто-то из древних мудрецов. А им всяко виднее. Да и что им до какого-то запутавшегося во времени и собственных чувствах мамлея, стоящего перед дверью теперь уже собственной квартиры с букетом купленных на углу ромашек? Мудрецам, в смысле? Им-то, определенно, ничего, а вот ему?

А вот ему отчего-то было страшно – не до безумия, конечно, но страшно…

Щелкнул замок, и на пороге показалась Соня. Все еще бледная после ранения и стоявшая с небольшим наклоном на раненый бок. На полузабытых губах блуждала легкая улыбка:

– Привет, Вась… а я знала, что ты именно сегодня прилетишь. Вот не поверишь, но чувствовала, честное слово. Обед даже сготовила, надо ж когда-то учиться нормально готовить, правда? Ты как, голодный?

– Соня… – Лейтенант сделал вовсе не то, что собирался.

Он просто вытянул перед собой букет изнуренных летним зноем ромашек и, опустившись на колено, бухнул, с трудом протолкнув давным-давно заготовленные слова сквозь ставшее внезапно неподатливым горло:

– Сонечка, ты это… замуж за меня пойдешь? Люблю я тебя сильно, очень, короче, люблю. И я это, серьезно, если что! Нет, если тебе подумать нужно, так я подожду, я ж понимаю…

– Дурачок ты у меня, товарищ самый младший лейтенант, – тихонько произнесла девушка, делая шаг вперед. – Хоть бы в дом зашел, что ли. Кто ж на пороге руку и сердце предлагает? Ты б еще в лужу у подъезда плюхнулся, танкист ты мой ненаглядный.

Соня обхватила голову Краснова руками, порывисто прижав к животу. От надетого поверх домашнего халата фартука пахло чем-то домашним, вкусно-кухонным. И Краснов неожиданно вспомнил: именно так пахло его детство. Так пахла мать, суетящаяся возле старенького примуса на крошечной коммунальной кухоньке. Это был запах дома. Родного, теплого, единственного дома…

И в этот миг девушка едва слышно докончила:

– Ну, конечно, я согласна, глупый. Неужели ты сомневался? Только сильно не обнимай, ребра еще болят и позвоночник, пока что вон даже с палочкой хожу, словно старуха какая. Так что про секс и думать забудь. Ладно, давай уж, вставай на ноги и заходи в квартиру, товарищ лейтенант.

– Да, пока не забыла, – дождавшись, пока тот закроет за собой дверь, сообщила Соня. – Тут тебе на днях бандероль какая-то странная пришла, легонькая совсем. Хорошо, почтальонка знакомая принесла, тетя Валя, так что отдала без документов. Я не открывала, конечно, хоть от любопытства чуть с ума не сошла. Глянь, вон на полочке лежит.

– Какая еще бандероль? – искренне удивился парень. – А, ну так это, наверное, не мне, а Димке.

– А вот и нет, – загадочно хмыкнула девушка. – Ты имя адресата прочитай, и кто отправитель. Я ж говорю, второй день от любопытства сгораю.

Пожав плечами, Василий взял в руки бандероль, и в самом деле совсем небольшую, размером с обычный почтовый конверт. Вчитался в написанные от руки строки – и взглянул на Соню:

– Мне?! Что за… – В следующий миг до него дошло: отправителем был Дмитрий Захаров. Правда, обратного адреса не значилось, только имя. Судя по маркам и оттискам почтовых штемпелей, послание прибыло откуда-то из России.

– Это… как?

– А я знаю, Вась? Давай уж, раскрой, что ли.

Зашуршала бумага, и спустя несколько секунд Краснов уже держал в руках старый портсигар. Самый обычный, алюминиевый, с затертой от времени картинкой и несколькими вмятинами на поверхности. И тем не менее он сразу понял, что это такое. Да и не только понял, но и узнал, поскольку видел несколько раз у мехвода Балакина. Ничего себе…

Кроме памятной вещицы, в посылке оказалась еще заламинированная фотография, определенно оригинал, а не отсканированная и распечатанная на принтере копия. Черно-белая, пожелтевшая, с поблекшей чернильной надписью на обратной стороне «Берлин, февраль 1945 года». Возле застывшего на фоне полуразрушенного Рейхстага «Т-34-85» с гвардейским знаком на башне стоял, опершись на смятую и почти оторванную надгусеничную полку, молодой капитан-танкист. Да, собственно, он сам и стоял, Василий Краснов то есть…

И еще был сложенный вдвое блокнотный листок с несколькими написанными синей шариковой ручкой строчками: «Здравствуйте, Василий. Меня зовут Варя. Дедушка просил отправить вам фотографию и портсигар, но не раньше, чем его не станет. Сейчас я уже могу выполнить его последнюю волю. Он сказал, что вы все сами поймете и знаете, что нужно с ним сделать. Ниже я привожу координаты, вы должны разобраться, где это. Еще дедушка просил, чтоб я пока не давала вам наш адрес (я не знаю, почему, честное слово). Он говорил, что должно пройти несколько лет после его смерти. Вот, собственно, и все. Простите, что вышло немного сумбурно, но объяснить я все равно ничего не могу, потому просто сделала так, как он просил. До свидания».

Танкист медленно отложил в сторону письмо, вновь взглянув на фронтовую фотографию. Значит, война закончилась почти на три месяца раньше. Но как, как подобное возможно?! Или… возможно?

– Соня, Сонечка, – лейтенант замялся, подбирая слова. – Послушай, ты только не удивляйся, ладно? Просто ответь, когда война закончилась? Ну, Великая Отечественная, в смысле?

– Что? – удивленно взмахнула ресницами девушка. – Странный вопрос, Вась. Неужели сам не знаешь, ты ж столько в Сети просидел? Двадцать восьмого февраля сорок пятого, конечно, когда ж еще? В последний день зимы. А это у тебя портсигар, да? Можно, я письмо прочитаю?

Краснов машинально протянул ей листок, продолжая думать о своем. Ничего ж себе, это что же получается: о том, что в той, другой реальности война завершилась девятого мая сорок пятого года, только он и помнит? А для всех остальных ныне живущих месяцем Великой Победы стал февраль? С ума сойти… наверное, нужно залезть в Интернет, а потом позвонить полковнику? Или сначала позвонить?

– Ничего не поняла, но тебе, наверное, виднее, – Соня аккуратно сложила листок, положив письмо на портсигар. – Это ведь твое прошлое, Вася. Ладно, пошли в комнату….

Эпилог

Зимними февральскими ночами,

Отгремев, закончились бои.

Где же вы теперь, друзья-однополчане,

Боевые спутники мои… [26]

Сидящий на закраине командирской башенки и придерживающийся за застопоренную по-походному крышку люка капитан-гвардеец Дмитрий Захаров равнодушно обозревал обочины. Морозный ветер периодически швырял в лицо пригоршни снега, однако после удушливой жары боевого отделения это было даже приятно. Снежинки таяли и крохотными капельками сбегали вниз, под подбородок, оставляя за собой полоски более-менее чистой кожи.

26

Измененный первый куплет песни из кинофильма «От зари до зари» (оригинал – музыка Василия Соловьева-Седого, слова Алексея Фатьянова).

Стянув рукавицу, Дмитрий провел рукой по броне, набирая в пригоршню снег, и протер чумазое лицо, не обращая внимания на ледяные струйки, скрывавшиеся за воротником комбеза. Последние дни «умываться» приходилось в основном именно так: их Гвардейская танковая бригада практически безостановочно перла вперед, задерживаясь лишь для того, чтобы дать немного отдохнуть дизелям и людям, заправиться да дождаться отставших тылов. Ну, или в том случае, если драпающие фрицы оказывали серьезное сопротивление, которое не могли подавить безраздельно господствующие в воздухе штурмовики и пикирующие бомбардировщики. А как не переть, если до Берлина – последняя сотня километров?!